Каждый день в отделения полиции Москвы приносят по 50 заявлений о пропавших без вести. Чаще всего ищут детей и пожилых людей с потерей памяти. В таких случаях добровольцы из «Лиза Алерт» остаются единственной надеждой родственников и близких.

По статистике «Лиза Алерт», каждую осень в подмосковных лесах пропадает до десяти человек в день. В год пропадают несколько тысяч человек, как минимум 500–600 из них погибают. В прошлом году «Лиза Алерт» взялась за поиски более 300 пропавших в Московской области, из которых нашли примерно 70 %. Но и сейчас, когда грибной сезон давно закончился, волонтёры получают по несколько заявок ежедневно.

The Village поговорил с основателем поисково-спасательного отряда Григорием Сергеевым и координатором Ириной Воробьёвой о том, что спрашивать у встреченной на улице рассеянной бабушки, где в России люди выходят на поиски ребёнка всем городом и как «Лиза Алерт» удалось изменить отношение МЧС и МВД к пропавшим людям.

  

 

 

Про ошибки,
которые не стоит совершать

— Мне кажется, вы не очень любите грибы. Правда ли, что большинство людей до сих пор пропадают в лесах, когда ходят за грибами?

ИРИНА: Сейчас мы уже не замечаем смену сезона. Поиски ведутся каждый день — и в Москве, и не в Москве. Если говорить о самом активном времени, то это, конечно, грибной сезон — август — сентябрь, когда нам приходит несколько заявок в сутки.

— Много было поисковых случаев в этом сезоне?

ГРИГОРИЙ: В этом году грибной сезон получился коротким: начался в сентябре и свернулся в начале октября. Из плюсов этого года — люди значительно быстрее сообщают о том, что пропали, очень много пропавших с мобильными телефонами, что существенно облегчает поиск. Если заявка приходит в первый день, то это позволяет нам значительно сэкономить ресурсы: количество людей, которые выезжают, и количество сил. В первый день человек ещё громко откликается, способен идти в каком-то направлении. Если его мобильный телефон включён, то это даёт нам дополнительные возможности для его спасения, так что этот сезон не был таким сумасшедшим, как прошлый, когда была длинная тёплая осень.

— Какие ошибки люди чаще всего совершают, прежде чем отправиться в лес? Не берут с собой телефоны?

ГРИГОРИЙ: Проявляют излишнюю самонадеянность, относятся к лесу как к парку, одеваются не в соответствии с сезоном. Для середины дня и +12–15 за окном эта одежда подходит, а ночью будет +2 и пойдёт дождь. Из-за переохлаждения уже через сутки человек не сможет двигаться. У нас будет слишком мало времени, чтоб его спасти. Кто-то обязательно должен знать, куда человек пошёл, когда он должен прийти. Желательно, чтобы таких знающих людей было несколько, и кто-то из них должен начать бить тревогу. Тот человек, который пошёл в лес, должен иметь заряженный мобильный телефон, воду, одежду чуть теплее, чем надо по сезону. Он должен быть готовым провести в этом лесу больше времени, чем рассчитывал. Чем меньше будет совершено панических действий с его стороны, когда он потеряется, тем больше шансов, что с ним всё будет хорошо. Его жизнь зависит в первую очередь от него самого.

ИРИНА: Если он начнёт метаться, бегать в панике, то может получить травму, тогда это уже будет, скорее всего, лежачий человек. Травма может повлечь за собой всё что угодно, поэтому лучше не паниковать.

 

 

 

Про тех, кому больше всех надо

— Сколько у вас сейчас волонтёров?

ГРИГОРИЙ: Невозможно подсчитать. Мы их не регистрируем и не записываем. Люди просто приезжают на поиск, проходят разные «обучалки». Наши отряды действуют во многих регионах. В городах, где население до полумиллиона, актив не очень большой, до двадцати человек.

ИРИНА: В Москве поиски ведутся чаще. Если потерялся ребёнок, приедет за два часа около сотни, на поиски дедушки — человек двадцать. Если поиск ребёнка будет продолжаться несколько суток, за это время мы увидим тысячи людей, готовых помочь.

— Вы говорите, что у вас есть какой-то костяк. Это какие-то люди, которые постоянно с вами выезжают, правильно?

ГРИГОРИЙ: В Москве есть от нескольких десятков до пары сотен человек, которые выезжают на поиски очень часто.

— Кто они?

ИРИНА: Если вы посмотрите по сторонам, то сможете смело сказать, что все посетители этого кафе, в котором мы сидим, и все его работники могут оказаться волонтёрами «Лиза Алерт». Я не ошибусь, если скажу, что в заведениях на Пятницкой улице сейчас находится несколько людей, которые когда-нибудь приезжали к нам на поиски.

— Кого больше, мужчин или женщин? Сколько им лет? Чем они занимаются? 

ИРИНА: Разный возраст, разное социальное положение, разное понимание жизни, разные политические взгляды, религии, доход. Они разные, невозможно нарисовать типичный портрет.

 

 

ГРИГОРИЙ: Это не те люди, которые приходят к нам, потому что у них кто-то пропал. Такие есть, но таких далеко не большинство. Это те, кто для себя почему-то принимает решение, что этим надо заниматься и что они могут тратить своё время и силы на спасение чужой жизни. Однако в большинстве случаев это означает ещё и обладать огромным количеством знаний. Внутри отряда происходят «обучалки», и люди должны находить силы совершенствоваться в тех навыках, которые нужны для поиска.

Человек может сорваться куда-то, ущемив себя в работе,
в развлечениях, и найти бабушку в лесу 

 

— Люди, которые приходят к вам волонтёрами, — это, наверное, те, кто занимался спортивным ориентированием?

ИРИНА: Нет, это совершенно неважно. Я, например, никогда в жизни не занималась спортивным ориентированием. Многие на самом деле компас первый раз увидели у нас на учении.

ГРИГОРИЙ: Например, я.

ИРИНА: Я тоже, кстати.

— Что нужно, чтобы стать вашим волонтёром?

ИРИНА: Сначала вы принимаете для себя решение, что хотите приезжать на поиски и помогать. Потом вам надо сделать большой шаг вперёд и реально приехать на эти поиски.

ГРИГОРИЙ: Многие очень долго читают наш форум.

ИРИНА: Многие никогда не делают этот шаг. Они продолжают смотреть со стороны.

— А вы всё на своём сайте выкладываете?

ИРИНА: Да, все активные поиски есть на форуме. Мы не пишем, что нам нужно столько-то людей. Есть информация про конкретный выезд, штаб, который будет работать по такому адресу в определённое время, и телефон человека, который отвечает за координацию. Поиск часто стартует в Twitter.

— Сколько длится обучение и как оно проходит?

ГРИГОРИЙ: Это уже факультатив от поисков. Нет такого, что ты не пойдёшь на поиск, пока не пройдёшь обучение.

ИРИНА: Человек приезжает на поиск и поначалу ничего не понимает, долго таращит глаза. Потом он либо приезжает на второй поиск либо нет или приезжает на следующий поиск через полгода. Чтобы стать волонтёром, надо хотя бы приехать и посмотреть, честно сказать, что приехал в первый раз, «ничего не знаю, но хочу научиться». В любом случае все новички у нас идут со старшими в группе.

 

ГРИГОРИЙ: Старшие — это люди, которые прошли «обучалки» и могут эффективно применять новичков. Как строится поиск? Есть координатор, который отвечает за поисковое мероприятие: он ставит задачи, анализируя информацию. Старшие групп отвечают за себя и свою группу и выполняют задачи координатора. На городском поиске это может быть расклейка ориентировок, опрос людей, патрулирование: бабушка без памяти потерялась, она где-то ходит в районе, её надо просто найти. В лесу куча методик: «работа на отклик» — когда люди идут по двое параллельно друг другу на таком расстоянии, чтобы хорошо слышать друг друга. Они общаются с помощью рации, останавливаются каждые 50–100 метров, кричат имя пропавшего и внимательно слушают. Так находится большая часть пропавших. Это самая простая методика, которая экономит нам силы, если мы успеваем её применить. «Прочёс» мы применяем, когда думаем, что человек лежит и, скорее всего, не будет откликаться: на квадрат 500 на 500 метров нужно пять человек. Чтобы закрыть этот квадрат, потребуется семь часов. А таких квадратов в зоне поисков будет несколько десятков. Людей на все эти квадраты не хватит, и придётся делать выбор, какие из них важнее. Здесь задача каждого — быть частью единого целого, чтобы потом услышать в рацию: «Найден, жив».

— Когда к вам обычно приходят за помощью?

ГРИГОРИЙ: К сожалению, всегда после трагедий. Отряды в городах появляются после погибших детей и крайне редко после чего-то другого. Опыт показывает, что до тех пор пока люди сами этого не переживут, не понимают, для чего это нужно. И вот неожиданно возникает ситуация: пропал ребёнок, и жители вроде готовы помочь, а что делать — не знают. И для таких ситуаций тоже существует «Лиза Алерт». Мы не можем оказаться везде и быстро: до большинства регионов добраться сложно. Наша политика — не иметь никаких финансовых ресурсов: мы не регистрируемся как организация, у нас нет электронных кошельков, счетов и документооборота. Это позволяет нам быть максимально оперативными и принципиальными. Мы отстаиваем идею, что человек может сорваться куда-то, ущемив себя во сне, в работе, в развлечениях, и найти бабушку в лесу и подарить ей продолжение жизни, которого она достойна, потому что это самое главное право человека. А кроме того, кто рванул, больше ей помочь некому.

 

 

 

Про плохих и хороших полицейских 

— Как вы общаетесь с полицией?

ИРИНА: Первым делом мы отправляем человека, который ищет своего близкого, в полицию. Когда нам звонят, мы спрашиваем, есть ли заявление. Если его нет, то отправляем человека в МВД, проверяя заодно, реальна ли заявка. Если человек не хочет идти в полицию, то это, скорее всего, значит, что у него никто не пропал, а он таким образом ищет должника. Мы в этой тёмной истории участвовать не можем и не будем.

— С МВД вы сотрудничаете?

ИРИНА: Если пропал маленький ребёнок, то мы в любом случае будем коммуницировать, потому что приедем на одно и то же место. Как правило, мы уже знакомы, поэтому мы общаемся по телефону.

— Как они к вам относятся? Они рады помощи или показывают своим видом: «А что вы тут делаете? Кто вы такие?»

ИРИНА: Зависит от региона: где-то хорошо, где-то плохо. В Кировской области и на юге, например, хорошо, в Москве — неплохо.

 

 

ГРИГОРИЙ: Когда человек хочет найти пропавшего, он рад, что этого хочет не только он один. Если же он думает: «Блин, сейчас эти приехали, они же молчать не будут, значит, сейчас журналисты приедут, потом генерал узнает…» — тогда отношение может быть совершенно разное. Надо понимать, что полицейские, которые заинтересованы в результате, рады возможности такого сотрудничества. В день только по Москве приносят больше 50 заявлений в полицию о неизвестном исчезновении граждан. У них мало людей, и далеко не у всех есть мотивация. Люди приходят по-разному на службу, но, в общем и целом, вся эта структура устроена таким образом, что личный интерес не стимулируется. В любом случае в работе полицейского очень мало того, что показывают в крутом кинофильме про полицейских.

Те самые 20 минут — полчаса опоздания ребёнка, когда вы решили, что это нестрашно, могут оказаться очень страшными

 

— Вам же наверняка звонит много людей. Как вы понимаете, где настоящая история?

ИРИНА: Мы позвоним в полицию и проверим, есть ли заявление. Если речь идёт о похищении ребёнка мамой или папой, мы этим заниматься не будем. Это семейные разборки, и вставать на сторону одного из родителей мы не имеем права. Когда нам говорят: «Я потерял друга 20 лет назад, хотел бы его найти», мы за это не берёмся — это не наша специальность. 80–90 % родителей пропавших детей врут, что у них самый лучший ребёнок, самый домашний, неконфликтный, и у них самая прекрасная семья. Периодически это сильно мешает поиску.

ГРИГОРИЙ: Мы занимаемся оперативным поиском, когда люди вчера-сегодня потерялись. Через четыре дня половина того, что мы умеем, уже не работает. Через неделю — всё намного хуже. Дело не только в нас, дело в тех опасностях, которым подвергается пропавший человек. И дело в статистике найденных живых. Важно всё делать быстро.

 

 

 

Когда лучше «перепараноить»

— В полиции обычно говорят: „Ну заблудилась, ну гуляет, у подружки заночевала, завтра позвоните, если не придёт домой“. А по вашему опыту, когда надо бить тревогу?

ИРИНА: Если вы считаете, что с вашим близким что-то не так — он не пришёл домой в то время, в которое должен был, и вы ему не можете дозвониться и думаете, что с ним случилась беда, — сразу заявляйте. Ничего страшного не случится, если ваш близкий с утра придёт домой, скажет: «Прости, пожалуйста, у меня телефон украли». Вы позвоните в полицию, скажете, что всё в порядке, объясните ситуацию, и на этом все всё забудут. Гораздо лучше сразу же начать поиски и попробовать спасти человека, если он попал в беду, чем не сделать этого. Заявление обязаны принять немедленно, в ту же секунду, причём не только от родственников. Что касается детей, то здесь лучше перепараноить, чем недопараноить, потому что те самые 20 минут — полчаса опоздания ребёнка, когда вы решили, что это нестрашно, могут оказаться очень страшными. Поэтому вы должны чётко знать, когда ребёнок приходит домой, у него должен быть мобильный телефон, желательно с трекером.

— Как я поняла, сейчас оказывается давление со стороны госорганов на волонтёрские организации, чтобы они регистрировались. Вышел новый законопроект о добровольцах.

ИРИНА: Сейчас уже давления нет. Они приняли закон против нас, который называется «Об участии граждан в охране общественного порядка». В этом законе речь идёт про дружины и патрули. Там написана куча глупостей. Добровольцы — это только те, кто занимается поиском людей, и больше никого не указано. Мы можем решать самостоятельно вопросы организации и экипировки, прежде чем начинать поиск в лесу, — спасибо большое за это депутатам, а вот чтобы непосредственно осуществлять поиск, нам надо обязательно получить рекомендации у сотрудников полиции или органов местной власти.

ГРИГОРИЙ: В лесу действуют только физические законы. Заблудившийся, который искал грибы, не может рассчитывать на всю широту взгляда депутата. А в это время посторонний человек, обладая необходимым набором знаний, вместе со своими единомышленниками приедет за ним в этот лес и, выполнив все необходимые процедуры, вытащит его.

— То есть вас хотят прикрепить к полиции всё-таки?

ИРИНА: Это бессмысленная история, потому что в лесу, как правило, кроме нас и родственников пропавшего, нет больше никого.

 

 

ГРИГОРИЙ: Государство очень хочет всё контролировать, и страсть к этому контролю в данном случае может соперничать с желанием пропавшего человека остаться в живых. Если сообщество людей направляет свои действия в это абсолютное человеческое благо, отойдите в сторону и не мешайте хотя бы. Мы уже не говорим про помощь. Сегодня мы потратили огромное количество времени на попытку отправить людей в Саратов: там в 160 километрах от города, в природной среде, пропал шестилетний ребёнок-аутист. Но мы не можем так сделать: «Алло, МЧС, нам срочно нужен грузовой борт, у нас есть всё: техника, люди, машины, знания, мы сейчас там окажемся и спасём человека». Хотя один раз мы летели грузовым бортом МЧС в Крымск.

Государство очень хочет всё контролировать, и страсть к этому контролю в данном случае может соперничать с желанием пропавшего человека остаться в живых

 

ИРИНА: Тогда этот борт нам дали по прямому указанию министра. Один раз. И после этого все наши попытки улететь на любой поиск ребёнка (мы просим только о детях), пропавшего в природной среде, — куда действительно надо доставить людей, машины, причем срочно, — были тщетны. То они перевозили каких-то дельфинов, то актёра. Мальчик-инвалид, на поиски которого мы так и не поехали в Новосибирск, так и замёрз, погиб.

ГРИГОРИЙ: Мы искали возможность отправить людей и какое-то ограниченное количество оборудования в Саратов. Попросили частные компании, которые туда летают, отвезти наших людей. Наверное, вопрос бы решился положительно, но, слава Богу, ребёнка нашли быстрей. Есть авиакомпании, которым не всё равно, например «ЮТэйр», которая возит наших ребят на поисковые мероприятия. Все поиски связаны с очень большой тратой сил и времени. Люди не спят сутки, потом заснут на два часа, проснутся и снова идут в лес, потому что людей не хватает. Человек работает так, как он никогда не работает за деньги, он отчаянно ищет, помогает, во что бы то ни стало, независимо ни от чего. Именно так и случаются победы. И та мотивация, которая есть у этих людей, всегда сильно удивляет всякие государственные службы, если мы их там встречаем. Например, МЧС в этом году и прошлом мы встречали достаточно часто, благодаря многим действиям министра МЧС Владимира Пучкова.

— Что он сделал?

ГРИГОРИЙ: Раньше мы редко видели поисково-спасательные отряды МЧС на поисках.

— Я думала, что поисками занимается полиция. А почему приезжает МЧС?

ГРИГОРИЙ: Точно. Потому что полицию в лесу мы видим ещё реже.

 

 

— Правильно ли я понимаю, что, если в городе пропал человек, его ищет полиция, а если он пропал в лесу, его ищет…

ГРИГОРИЙ: Тоже полиция, но её там нет.

ИРИНА: Полиция принимает заявление на человека, пропавшего в природной среде, и, как правило, передаёт эту заявку в МЧС.

— Разве это входит в обязанности МЧС?

ИРИНА: По закону, это не является чрезвычайной ситуацией.

ГРИГОРИЙ: Но благодаря действиям министра они взяли это на себя. Но для того, чтобы это работало, нужны знание, методики, оборудование и желание. А этого пока нет, но всегда есть исключения. В Подмосковье есть два поисково-спасательных отряда МЧС, которые работают очень хорошо, и есть ещё куча народу, которые стремятся. Но в абсолютном большинстве случаев «солдат спит — служба идёт». С полицией то же самое. Далеко не везде всё плохо. Есть совершенно феноменальные сотрудники, которые нас восхищают, например, в Кировской области, есть отдельные люди в Подмосковье. Но в целом по больнице — всё очень плохо. С другой стороны, иногда фактически весь город выходит искать пропавшего ребёнка.

— Где так?

ГРИГОРИЙ: Набережные Челны, Томск, Ростов. Где-то ничего не происходит, как в Брянске.

— Когда искали ребёнка, а его убили родители?

ГРИГОРИЙ: Да. Там было мало местных, значительно меньше, чем должно быть.

— В каких городах вы сейчас действуете?

ГРИГОРИЙ: Можно, наверное, назвать десять регионов или чуть больше, где мы можем активно проводить поисковые мероприятия. В большинстве городов мы создаём наши отрядовые ячейки, независимо от того, объединились ли там граждане сами или нет. Наш поисковый опыт подсказывает, что мы всё делаем правильно — наши методики работают. Например, «Лиза Алерт» в Саратове сегодня сорвались на 160 километров за ребёнком. Очевидно было, что, если за ночь они не находят, мы организуем выезд из Москвы и других регионов. Например, из Пензы на машине туда четыре часа езды, казанский отряд искал возможность вылететь. Екатеринбург и Москва должны были лететь уже, но ребёнка нашли.

 

 

 

Об обиженных детях
и забывчивых бабушках

— Если говорить про Москву, кто чаще пропадает? Дети и пожилые люди?

ГРИГОРИЙ: Половина поисков — это бабушки и дедушки в Альцгеймере, с частичной и полной потерей памяти, плюс дети, которые сознательно убежали. Тех, кто убегает из-за конфликта в семье, достаточно много. Далее уже идут разные истории, связанные именно с потерявшимися детьми, с пропавшими людьми с психическими нарушениями, с криминалом каким-то.

— За годы вашей работы как-то меняется это соотношение?

ГРИГОРИЙ: Нет. Это достаточно стабильная картина, которая, я думаю, в целом по миру примерно одинаковая.

— То есть на первом месте пожилые люди? Куда обычно идут старики?

ГРИГОРИЙ: Они идут туда, куда помнят, как идти. У них в голове есть понимание того, что сейчас происходит. Туда они и идут: на завод, на котором работал 40 лет назад, в квартиру, в которой родился, потому что думает, что он там до сих пор живёт.

— Дети, которые от конфликтов убегают, — это подростки? Куда они бегут?

ГРИГОРИЙ: Иногда это совсем маленькие дети, но вообще проблема характерна для подростков. Она становится наиболее острой и тяжёлой для нас, когда убегает маленький ребёнок до десяти лет. Тогда совсем плохо. Они бегут от проблем, от какой-то беды — туда, где её не будет.

— Если брать Москву, где больше всего люди теряются? Я слышала, что в Новой Москве, потому что там леса.

ИРИНА: Если мы говорим про грибников, то, конечно, в Новой Москве, в лесу. 

 

 

ГРИГОРИЙ: Где гуще население, там и больше пропавших. На Пятницкой улице живёт полтора человека, соответственно, у нас здесь будет один поиск в два года. В Марьине живёт несколько миллионов, мы оттуда не будем вылезать. Количество пропавших в городе бабушек и дедушек с потерей памяти будет одинаково и в Москве, и в Берлине. Отзывчивость общества будет разная. Где-то бабушка будет бродить несколько суток, а в другом городе её вернут домой заботливые горожане, которые увидят, подойдут, спросят, что, как, почему, какой сейчас год и как тебя зовут.

Половина поисков — это бабушки и дедушки в Альцгеймере, с потерей памяти, плюс дети, которые сознательно убежали 

 

— Что нужно спрашивать?

ИРИНА: Нужно хотя бы что-нибудь спрашивать. Если вы видите бабушку, которая явно дезориентирована, подойдите, спросите: «Бабуль, как себя чувствуешь? У тебя всё в порядке?» Она скажет, скорее всего, что у неё всё нормально. «Бабуль, а куда ты идёшь? Ты имя своё помнишь? Какой сейчас год?» «Какой сейчас год?» — мне кажется, это самый простой проверочный вопрос.

ГРИГОРИЙ: Потому что бабушка с хорошей забывчивостью может честно сообщить, что 1964-й.

ИРИНА: На работу спешу, в два часа ночи.

 

 

 

О том, что манит детей в лесу

— Как помочь пожилым людям, чтобы они не терялись? Чипы им какие-то класть в карман?

ГРИГОРИЙ: Общество делать отзывчивее, чтобы те, кто пропадает, находились. Они всё равно будут открывать замки, выходить, уходить, пока тот, кто за ними присматривает, расплачивается в магазине. Общество должно быть отзывчивее, видеть этих людей с растерянным взглядом, обращаться к ним, пытаться им помочь. А дальше, естественно, XXI век, чипы, но сегодня пока рано об этом говорить.

— Вы говорите про методику поисков. А где вы её взяли?

ГРИГОРИЙ: Сами разработали. Никаких методик в России для поисковых мероприятий такого рода не было, когда привлекается небольшое количество специалистов и большое количество людей, которые могут участвовать в этом поиске впервые в жизни. Чтобы каждые лишние глаза, лишние руки работали.

— И какая тут методика?

ГРИГОРИЙ: Мы отрабатываем маршруты, нам надо узнать всю историю жизни, понимать, куда они могли отправиться, потому что, как правило, такие дедуля или бабуля, скорее всего, до конечного адреса не доберутся, где-то у них будет сбой. Бывает, они просто бродят по району. Поэтому нам потребуется распространение ориентировок, чтобы мы могли получить свидетельства людей, о том, где они видели этого человека. Какая-то группа будет расклеивать ориентировки, какая-то — проверять район, кто-то поедет на эти адреса, которые у него были в жизни, и будет там расклеивать ориентировки. Это большая, сложная работа.

 

 

— Что делать с детьми? Понятно, что, как только ребёнок начал говорить, его надо научить называть свой адрес, фамилию и номер телефона. Ещё развивается рынок всевозможных детских GPS-трекеров.

Григорий: Это правильно. Чем больше внимания родители уделяют ребёнку, чем больше они рассказывают про то, что хорошо, что плохо, что опасно, а что безопасно, — тем лучше. Если маленький ребёнок знает, что не надо ходить с чужими людьми, подходить близко к воде без родителей, даже если очень интересно, — это важно. У нас есть статистика, по которой из 15 погибших детей в природной среде 14 убивает вода.

ГРИГОРИЙ: Зимой тоже. Но большинство детей, пропавших в природной среде, к счастью, находятся живыми.

— Я слышала, что вы сейчас стали сотрудничать с «Активным гражданином» ?

ИРИНА: Да, они размещают наши ориентировки у себя в приложении по географическому принципу. Если у нас пропадает человек в вашем районе, то вам это придёт в качестве оповещения. Объявление про пропавших детей приходит всем пользователям «Активного гражданина». Пока мы только начали с ними работать, но у нас уже есть люди, которые нажали кнопку «Я готов помочь», потому что человек пропал в их районе. 

  

   

Фотографии: 1, 3 — Михаил Фёдоров, 2, 4 — ShutterStock