Эту историю очень сложно рассказать американцу, потому что это история про колоритного темнокожего и моё к нему недоверие. Стоит поднять вопрос ассимилированного мусульманства, пошутить, что китайцы не ходят по одному, отметить, что собеседник был с другим цветом кожи, как всем как-то сразу становится неловко. Ещё пять минут назад эти люди были общительны, а теперь они интересуются узорами на обоях, отводят глаза и удручённо переминаются с ноги на ногу.

В разговорах о любых меньшинствах я очень неудобный собеседник, потому что не умею игнорировать различия. В моей системе координат толерантность — это как раз обсуждение разницы; эта разница меня удивляет красотой и смешит, потому что юмор — это анальгетик, облегчающий боль тотального непонимания между народами, вероисповеданиями, полами, разнообразно цветными людьми, которые допустили чудовищную ошибку, вообразив, что расы существуют.
Если говорить о толерантности, то основных проблем у меня две: лактоза и опоздания, чужие и свои.

И вот я опаздываю, автобус отбился от расписания на 20 минут, солнце не знает пощады, даже музыка в наушниках замучилась, и мы вместе с первым альбомом Nicolas Jaar умираем. И тут в унылый, застекленевший знойный мир врывается она. Детка. Крошка. Машина. Годов, наверное, семидесятых, блестящая, как серебряная ложка, нарядная, как кабаре, угловатая, как подросток. Королева улиц, сердцеедка с задним приводом. Я сразу освежилась. Останавливается, за рулём темнокожий, но я особо не разглядываю. Перекидывается через пассажирское сиденье, перекрикивая оглушающий джаз: «Классная шляпка!» Спасибо, конечно.