Гаий Иванович Константинов рассказал The Village, каково это — быть девяностолетним человеком, который до сих пор преподаёт геометрию, читает Захара Прилепина и не любит Лондон.  

Про Большую Переяславскую 

На Большой Переяславке есть школа, в которой учился мой сын. Там что-то перестроили, и несколько лет назад я заходил поинтересоваться, как всё сохранили. Внутри очень большой вестибюль, в котором стоят два бронзовых бюста — хорошо и профессионально сделанные — Герою Советского Союза Евграфову и Герою Советского Союза Тростинскому. Они выпускники этой школы. Оба, естественно, погибли: настоящие герои — это мёртвые герои. Окружающий район перед войной был трущобный. Там железная дорога, Рижский вокзал, подъездные пути, в халупах жили рабочие железнодорожных мастерских, машинисты, стрелочники, путевые обходчики. Эти два героя — дети рабочих. Потому что настоящие герои — они всегда из народа. Никогда не бывало, чтобы дети высших начальников становились героями: кишка тонка. 

Мне бывает иногда, откровенно говоря, стыдно. Знаете, за что? Что я живой. Не даёт мне эта мысль покоя. Значит, где-то я не выложился до конца. Те ребята, бюсты которых стоят в той школе, выложились? Выложились. Они же не пришли с войны, они до конца выполнили свой долг. А я пришёл. Значит, что-то не то.

Про Голубовку 

Отец мне говорил, будучи взрослым человеком: «Гаий, никогда не забывай, что ты внук заводского кочегара и неграмотной крестьянки». Когда Ленин умер, я уже жил на свете грудным ребёнком. Родился я в 1923 году на Донбассе, там, где сейчас происходит самый кошмар. Посёлок назывался Голубовка, Кременский район. До революции это была Екатеринославская губерния, Бахмутский уезд. Из моего двора была видна шахта «Центральная-Ирмино», на которой Стаханов в 1935 году рубил уголь. 20 июня 1941 года я получил аттестат за 10 классов, а 22 июня началась война. Гитлер ждал два дня, чтобы я школу окончил.

Я взял паспорт, приписное свидетельство, комсомольский билет, а мама велела взять аттестат за 10 классов. В сборном пункте меня записали в списки, никто ничего не спрашивал. То есть я доброволец, хотя никаких заявлений не писал. «Пришёл? И молодец, что пришёл». Тех, у кого было десять классов, определяли в учебку, чтобы учить на сержантов. Вдруг дней через десять вызывают меня из штаба: «Какое образование?» — «Десять классов». — «Аттестат есть?» — «Есть». — «Комсомолец?» — «Да». — «В военное училище хочешь?» — «Хочу». Тогда даже не было слова «офицер». Слово «офицер» появилось году в 1944-м, и то как-то негласно. Я даже не знаю, как ввели это понятие. Наверное, одновременно с погонами в 1943 году. А раньше было просто «командир».

Меня определили в Ульяновское училище связи танковых войск. До июня 1942-го — что тогда творилось? ужас! — я провёл на Волге, в училище. Ребята, которые пришли со мной, но не взяли аттестатов, остались в учебке, и их выпустили сержантами. После войны мы узнали: они все погибли под Москвой. Всего лишь бумажка какая-то несчастная, а она решила всё. Понимаете?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вы удивляетесь,
что я дожил до такого возраста и не превратился в запущенного идиота?

 

Про проспект Мира

Я — участник боёв и инвалид войны, в меня стреляли. В Москве я оказался на демобилизации, лежал по ранению в госпитале на Кудринской площади. Это трёхэтажная кирпичная школа на территории нового зоопарка — во время войны все школы были определены под госпитали.

С весны 1954 года я живу на проспекте Мира. Раньше эта улица называлась Первой Мещанской. В то время в этом районе в одной из школ учился Владимир Высоцкий. Он жил по правой стороне, не доходя до Рижской площади. Там было трёхэтажное кирпичное здание. До 17 лет он жил тут, а потом его семья уехала на Большой Каретный. То есть я его мог встречать, но не видел.

Я первый раз оказался в Москве мальчишкой в 1936 году. Мы приезжали с мамой к её сестре, она жила в бараках. Вы даже не представляете: тогда в Москве были сплошные трущобы. Это сейчас Москва стала европейским городом. Возьмите, допустим, район Рижского вокзала, какое это захолустье было, одни развалюхи, чёрт-те что, а сейчас нестыдно людям показать. Да и после войны здесь были трущобы. Центр мало-мальский был, а вокруг него — переполненные коммуналки.

Сталинский ампир, при всей его помпезности, — это хороший художественный вкус, здания, построенные профессионалами высокого уровня. Допустим, университет: архитектор — Руднев Лев Владимирович. Прекрасная доминанта, высокопрофессиональная планировка, структура. Когда строились эти здания, Москва была ещё деревней. Высотки, сталинский ампир подняли уровень архитектуры Москвы, дали ему мировое звучание.

 

 

Про гостиницу «Москва» и ЦДХ

То, что делал Лужков, — не приведи бог иметь такого реконструктора. Сломали гостиницу «Москва» и поставили точно такую же. Рассеяли капитальнейшее здание! Слава богу, его сняли, а то сломал бы Дом художника. Он же хотел поставить вместо него какой-то «апельсин» (проект Нормана Фостера, который должен был заменить здание ЦДХ на Крымском Валу, под давлением общественности был отклонён в 2008 году. — Прим. ред.). Конечно, очень жаль, что очень много старины сломали. Её  снесли, а надо было реставрировать, потому что мы должны помнить свою историю и уважать, какой бы она ни была. Ведь человек, который не знает истории, — это тёмный человек. Но Лужкову всё-таки нужно отдать должное: построил храм Христа Спасителя, который ни за что был разрушен в 1931 году. Мне нравится, что хорошего хозяина городу нашли. Потому что Сергей Семёнович (Собянин. — Прим. ред.), как мне кажется, человек дела, а не болтун.

Москва-Сити мне не нравится. Я сторонник классической архитектуры. Я с детства рисовал, стенную школьную газету выпускал. Я и сейчас живописью занимаюсь. Кто-то мне насоветовал поступать в МАРХИ. В 1951 году я окончил МАРХИ и пошёл в «Гидропроект», занимался строительными конструкциями. Работал на сталинских стройках коммунизма. Потом ушёл в аспирантуру.

Вы удивляетесь, что я дожил до такого возраста и не превратился в запущенного идиота?

Работать надо всю жизнь, работать и ни на кого не надеяться. Ни на дядю, ни на тётю. Со мной в МАРХИ учились дети очень высокопоставленных людей. Избалованные барчуки — ну не видел я среди них хоть одного достойного. Те, кого я вспоминаю с душевной теплотой, — это представители средних слоёв, которым нужно работать. Верхние эшелоны своих детей развращают.

  

Сделал добро, и мне самому хорошо от этого. Вот для этого я и работаю

 

Про Орлово-Давыдовский переулок  

Два раза в неделю я преподаю геометрию в Университете по землеустройству на улице Казакова — там жёлтое здание с шарами. Тяжело, но без преподавания не могу — сразу загнусь, полностью пропадёт интерес к жизни. А кто научит молодых доброму и вечному? Разве из разговора со мной вы поняли, что я могу научить чему-нибудь другому? Молодёжь — те, кому я преподаю, — люди, конечно, разные, но в массе нормальные. Если поступил в институт, как правило, уже не дурак. Пока они есть, я думаю, что Россия проживёт.

У нас в институте есть бюджетники и платники. Лет десять назад у меня была одна студентка на платном. Красивая девочка, складненькая, отца нет, мать её вытягивала одна. Начертательная геометрия — серьёзный предмет: два экзамена. Я девочке в первом семестре поставил трояк и во втором семестре поставил трояк, хотя вытягивал её за уши. Однажды, когда заканчивалась сессия, я долго задерживался. Выхожу из университета, тепло, а она на подиуме стоит и ревёт в три ручья. Говорю: «Что ты ревёшь, я же трояк поставил?» — «Да не в вас дело, Гаий Иванович». — «А что ты ревёшь?» — «Да вот меня по истории искусств преподавательница не хочет аттестовать, а декан сказал, что меня выгонит, если она не аттестует».

Преподаватель — не молоденькая, подбористая. А я знаю, что она очень хорошо относится к фронтовикам: у неё родители были ветераны войны. Спрашиваю девушку: «Она здесь?» Да, говорит, ещё экзамен принимает. «Стой и никуда не уходи, пока я не выйду». Пошёл. Я вхожу, она: «Чего пришёл?» — «Оля, надо поговорить». — «Я, — говорю, — тебя когда-нибудь о чём-нибудь просил?» — «Да пока вроде нет, но чувствую, что будешь». Излагаю суть дела. «Ну вот ещё!» — «Это, — говорит, — лодырь такая». — «Ну она несчастная, её воспитывает одна мать. Она не проломистая, не нахалка». Говорю: «Оля, я встаю на колени». — «Ну ладно, вставай, тут ещё будет мне спектакли устраивать! Ладно, зови её сюда». Я вышел, послал её и жду. Выбегает — рот до ушей. Всё, поставили ей тройку.

Проходит много времени. Она уже окончила институт. И тут в районе Орлово-Давыдовского переулка перехожу проспект Мира в сторону «Олимпийского» — там, где раньше был магазин «Весна». Вдруг с криком «Гаий Иванович!» мне с размаху на шею бросается молодая высокая женщина. «Я Вера, вы меня не узнаёте?» Вот когда она сказала фамилию, я её узнал. Я спас человека, так? Сделал добро, и мне самому хорошо от этого. Вот для этого я и работаю.

 

 

Про Красную площадь

Празднование Дня Победы в этом году было прекрасно организовано. Мне понравилось, как «Бессмертный полк» организовали, — это очень хорошо, очень благородно. И мне по-человечески понравилось, что Путин шёл с портретом отца. Он президент, ему бы где-нибудь сидеть, а пошёл в общей толпе. Молодец.

Сейчас очень много туфты. Вот, например, в прошлом году рядом с Путиным на параде стояла женщина в форме полковника. И у неё Золотая звезда Героя Советского Союза. У журналистов закрались сомнения, и они раскрутили историю: нет, звезда настоящая, только не её. А в этом году — возьмите «МК», там были фотографии — рядом с Путиным стоял маршал один, другой танкист, оба жульё. Их по телевизору показали, раскрутили. Сейчас у нас очень много прохвостов.

На праздниках полно ряженых. Вот сейчас мы прошли мимо одного, который стоял у киоска (у «Союзпечати» стоял пожилой человек с военными наградами на пиджаке. — Прим. ред.). Я посмотрел, есть ли у него хотя бы одна награда «За оборону». Нет. Это значит, что он вступил в войну в лучшем случае в 1943 или 1944 году. Что такое «За оборону»? Награда за то время, когда мы отступали, когда нас били. Самое страшное — это отходить: это кошмар, это возможность попасть в плен. Если нет «За оборону», он, конечно, не фальшивый участник, но пришёл уже, извините, к шапочному разбору. Те, которые начали в 1941 году, своими телами обеспечили то, что мы живы.

По канонам церкви, святой Георгий Победоносец — покровитель России. Как же я могу отрицательно относиться к нему и к георгиевским ленточкам? Ему эти цвета приписаны. А то, что их куда попало вешают, — дело вкуса. Ведь любое хорошее начинание можно извратить.

  

 

Про бульвар Рокоссовского

Люди стали меньше читать книг — это издержки времени. Меня немножко удручает, что люди плохо знают русскую художественную литературу. Я, например, с детства очень много читал Виктора Гюго: «Отверженные», «Собор Парижской Богоматери». Проспер Мериме — пусть это и не большой писатель, но какой красивый язык! «Венера Илльская», «Кармен» — такие потрясающие. Я иногда говорю студентам читать коротенькие вещи: «Казака» Чехова или «Сон Макара», «Без языка» Короленко. Ведь культуру у нас в России создали всего несколько человек, всего пять-шесть литераторов. Также и во Франции. Недавно я прочёл последнее интервью с Валентином Распутиным. И если бы человек не умер, я стал бы возмущаться. Он заявил, что Чехов не был великим писателем. Так, думаю, а почему же его в Голливуде до сих пор снимают, переснимают, ставят? Почему он переводится на Западе? Ну что за ерунда? И, понимаете, у Чехова удивительный язык.

Я бульварный «МК» выписываю. Иногда в «Литературку» заглядываю, мне, в частности, нравится Поляков. Не знаю, пишет он сейчас или нет? Потом этот новый парень, как его? Захар Прилепин. Он художественным словом владеет. У него духовности не хватает, но мне нравится его стиль.

 

Бог его знает, что происходит в 90 лет. Мне самому многое неясно

 

Бог его знает, что происходит в 90 лет. Мне самому многое неясно. Вы задаёте такой вопрос — для чего всё вообще? Вот Иммануил Кант что говорил? Только два вопроса должны мучить думающего человека: есть ли Бог и для чего живёт человек. Что Канта больше всего удивляло? Бездонное небо над головой (непознаваемый мир) и то, что в груди у человека есть некоторая субстанция — нравственный закон. Правда, я когда сказал это студентам, они ответили, что в последнем Кант ошибся: не у каждого в груди есть такой закон. Или что такое искусство? Это какая-то ниша, куда человек уходит от реальности. Большое искусство — мир иллюзий. Выразить иллюзии в простой форме удаётся только гениям. Есть знаменитая фреска Микеланджело «Бог дарует жизнь Адаму» (на самом деле «Сотворение Адама». — Прим. ред.), на которой Бог касается Адама пальцем. Я, чем больше живу, тем больше удивляюсь: какая простая идея, но как же она по-прежнему на всех производит оглушительное впечатление.

Сейчас живопись в загоне — нет хороших учителей. И не только в живописи. Недавно я ездил на открытие памятника Рокоссовскому скульптора Рукавишникова. Конь отвратительно сделан, у него больные ноги. Мне за Рокоссовского стало обидно, потому что это мой командующий фронтом. В Москве есть конный монумент Долгорукого — он грамотно сделан. Кутузов сделан грамотно. А Рокоссовского сделали, во-первых, не масштабно, во-вторых, конь маленький. Для памятника требуется величественность.

 

 

Про Лондон

Везде я был: в Париже, в Марселе, в Чехословакии, в ГДР, в Лондоне. А в 1962 году в Гане мы довольно долго строили домостроительный комбинат.

Как Европа? На меня, если честно, лондонская архитектура мрачно подействовала. В Италии я не был. Это провал: я должен был быть в Риме, я же архитектор. Что касается людей, мне нравятся, например, французы — очень шустрые ребята, итальянцы, немцы — правда, они немножко суховаты. Англичане и американцы — высокомерны. Я одному англичанину говорил: «Попали бы вы в те условия, в которых я находился. Я всю зиму с 1942 по 1943 год пролежал на снегу под Сталинградом». К немцам я как к воякам отношусь с уважением. Это очень жёсткая публика.  

К большому сожалению, все мои друзья поумирали. В прошлом году умер мой большой друг Михаил Васильевич Комаров. Тоже фронтовик, детей не оставил, чудной был, но глубоко порядочный человек.

В школе был совет ветеранов моей дивизии, но этот кружок закрыт: все поумирали. С Украины приезжали, некоторые были старше меня по возрасту. Боевое братство — навсегда. Что происходит в 90 лет? В 90 лет ничего не происходит. Видите, чем я занимаюсь? Это всё для души.

 

Помощь в подготовке материала: Ася Емельянова, Мария Муханова