На The Village вернулась рубрика «Любимое место». Каждую неделю приятные горожане рассказывают о своих любимых местах — и если раньше это были только бары и рестораны, то теперь мы позволяем героям выбирать любые близкие им точки в городе. В этом выпуске лидер группы «Мегаполис» и продюсер Олег Нестеров отправился с нами в Измайловский парк.

Я всю жизнь прожил рядом c Измайловским парком — это для меня своего рода родная земля. Во-первых, я захожу сюда минимум один раз в день с собакой. А во-вторых, здесь можно целый день гулять и не встретить ни одного человека, и это прекрасно.

Всё то, что мы видим вокруг, когда-то принадлежало Романовым. Здесь — каскад прудов, а там — Измайловский остров. Ближе к нему были зверинцы с диковинными зверями и 30-метровые кирпичные теплицы, где выращивались семена. Это царские угодья, богом забытое место. Они пока ещё существуют благодаря тому, что находятся на востоке Москвы. Место никому не нужное и потому нетронутое.

На уровне функционала для меня в Москве существует много разных точек, и все связаны с музыкой. Первая — дом культуры имени Русакова, всем известная постройка Мельникова в Сокольниках. Там у нас (группы «Мегаполис». — Прим. ред.) была репетиционная база, мы сидели под сценой и постоянно видели пятки актёров или лекторов, рассказывавших про международное положение нашего государства. Так что нам приходилось играть тихие песни, чтобы никому не мешать. Само по себе это здание очень чудное, если сверху смотреть: не то в форме шестерёнки, не то в виде серпа и молота. Опять же, ничего не понимаешь, приходишь играть музыку, а тебя встречает это дурацкое здание. Ты обживаешься, а место начинает, в свою очередь, с тобой взаимодействовать.

Вторая такая точка — бывший сиротский дом в районе Киевского вокзала на Дорогомиловской улице, где у нас была следующая репетиционная база. Там вообще находиться после 12 ночи страшно, а тем более ночевать. И ведь многие из нас ночевали: кому-то моментами было негде жить, кто-то оставался просто так. Призраков в этом месте полон дом. Наш бывший гитарист жил там в течение двух лет, и, кажется, это сильно повлияло на его мироощущение. Кто знает — может, призраки нам и помогли совершить первый музыкальный прорыв. А потом в том месте на площади Киевского вокзала стали появляться палатки с фальшивой икрой и водкой.

Куда я без Москвы? Иногда, конечно, я её люто ненавижу. Был в моей жизни момент — примерно 2007 год. Вечер, лето и солнце, я выхожу из «Республики» на Тверской и вдруг понимаю, что не напишу в Москве больше ни одной песни. Вообще. Город мне чужой, очень агрессивный и перекачанный какой-то дурацкой энергией. Можно сказать, город-зазнайка. Потом всё немного подлечилось и, слава богу, прошло. Раз! Случился кризис — и отпустило город. Жители стали друг к другу более вежливы. Это же зависимость: курс доллара идёт вверх, рубль падает, а те же водители становятся друг к другу внимательнее. Как только рубль растёт, снобизм возвращается на круги своя. Но вы же понимаете: это всё внутри, себя всегда можно обмануть. Обустроить свою жизнь с точки зрения логистики можно так, что тебе будет комфортно везде.

Москва, безусловно, музыкальный город. Но Брайан Ино говорил: здесь никогда не появится хорошей музыки, потому что у вас, мол, дома плохие. Конечно, с ним можно согласиться. Все законы мироздания предельно просты. Когда вокруг тебя город, который имеет хорошие пропорции, где сочетаются цвета, ты живёшь в правильной системе координат. Пожалуйста, твори! Но если вокруг тебя сплошная дисгармония и диссонансы, ты обитаешь в постоянном минусе, а не в нулевой точке. Существуя в неправильном городе, приходится затрачивать ежесекундно массу энергии, чтобы внутри тебя всё достраивалось хотя бы до нуля. Человек не может жить вне гармонии. Он должен находить и лелеять внутри себя божественное. С другой стороны, когда человек постоянно прикладывает усилие, он, по крайней мере, не скучает. Вот сравните Стокгольм с его уровнем самоубийств на душу населения и Москву. В Стокгольме с точки зрения пропорций и гармонии уж точно всё в порядке.

Москву начинаешь бояться тогда, когда тебя здесь нет. Уезжая в тот же Стокгольм, с ужасом думаешь о том, как вернёшься обратно. Первым делом по возвращении ожидают грязные машины, грязные дороги и агрессивная среда. С другой стороны, всё равно приезжаешь (а в этом году я много путешествовал — практически всю весну и лето) и понимаешь: а Москва-то мне всё-таки очень нравится.

Вечер, лето и солнце, я выхожу из «Республики» на Тверской и вдруг понимаю, что не напишу в Москве больше ни одной песни. Вообще

Вот внутри Ленинграда есть драма. В чём она заключается: там, как и везде, есть software (англ. «программное обеспечение». — Прим. ред.) и есть hardware (англ. «материальное оборудование». — Прим. ред.). Последнее — это дома, а первое, собственно, люди. Гармония в данном случае — это когда software и hardware совпадают. Так вышло, что «хард» в Питере остался, а «софт» выжгли 1917 год и блокада. Так как я наполовину питерец, то говорю об этом без всяких обид. Драма возникает там, где hardware и software ищут друг друга и не могут найти. В сочетании с погодой и климатом это накладывает свой отпечаток. Только сейчас появилось первое поколение нового «софта», подходящего «харду», и я его вижу. В следующее десятилетие в Петербурге родится удивительная музыка. Видно, как там одеваются девушки, как они смотрят, какие там парни и так далее. Петербург — единственный город, где я понимаю, что у нашей страны есть история. В Москве я не понимаю, есть ли она. Вроде бы есть сахарный Кремль и так далее, но это не то.

Москва живёт импортом. Сюда стекаются талантливые и активные люди со всей страны, поэтому с точки зрения музыки здесь очень давно ничего по-настоящему не произрастало. Была московская волна 80-х годов с отцами-основателями вроде «Машины времени» и «Воскресения». «Николай Коперник», «Московская рок-лаборатория», «Звуки Му», «Альянс» — тогда что-то вызревало. А сейчас — только импорт. А что будет через десять лет? Если честно, Ленинград я хорошо себе представляю, а Москву не представляю вообще. Что это будет за город, какие здесь будут интересы и что будет происходить? Посмотрите, сколько в Питере появилось прекрасных баров, кафе, хостелов, великолепнейших мест. Среда надиктовывает музыку, которая должна появиться. Наша протеже, например, снегирёвская (имеется в виду лейбл Олега Нестерова «Снегири». — Прим. ред.) Даша Шульц в свои 18 лет уже представляет новое поколение. В Питере раньше не было мягкой комфортной среды, а теперь она появилась — вопреки всему и в первую очередь силами двадцатилетних.

Это что касается того, почему в Питере одна музыка, а в Москве — другая. Москва ведь город очень деятельный, здесь нужно иметь очень острые локти и очень сильные руки. И музыка под стать: быстро созревающая и быстро угасающая. Здесь не рождается таких проектов, которые могли бы подолгу настаиваться в дубовых бочках. Слишком сильная циркуляция.

Питерская публика отражает питерский образ жизни. Северная столица диктует горожанам самоощущение, что они столичнее, образованнее и культурнее, чем москвичи. Даже сравнивая питерское и московское метро, видишь огромную разницу. В питерском метро можно прочитать, что будет с городом через десять лет. А через московское в будущее лучше не заглядывать. Поэтому питерская публика за счёт фильтра из таких завышенных ожиданий, с одной стороны, более искушённая. А с другой стороны, есть публика и совсем простая — из пригородов и с окраин. До сих пор это сочетание пригорода и культурной столицы, как ни странно, остаётся.

В Москве аудитория менее настороженная и более открытая к экспериментам. Количество происходящих событий на единицу времени здесь значительно выше. Когда разговариваешь с питерцами, часто слышишь: «Я приезжаю в Москву и получаю то, что мне нужно. У вас тут больше всякого происходит». Но дело в том, что всё московское искусство недостаточно глубоко. Здесь главным становится вечный вопрос баланса между «быть» и «казаться» — как для художника, так и вообще для человека. И акцент очень смещён в сторону «казаться»: я должен показаться, должен быть таким-то, иначе ничего не получится.

Сейчас это немного подуспокоилось, поскольку было чувством нулевых. Но, конечно, все современные соцсети — про «казаться». Все вываливают наружу всю свою жизнь и всё мироощущение. Но, с другой стороны, если ты не про правдивость, а больше про «казаться», тогда ты и лайков не получишь. Сеть это моментально чувствует. А если ты пишешь очень простой, очень дурацкий, но очень искренний пост, ты сразу понят.

В питерском метро можно прочитать, что будет с городом через десять лет. А через московское в будущее лучше не заглядывать

Я недавно открыл это место, особенно хорошо здесь гулять на закате. Оно достаточно уединённое, со всех сторон вода. И что-то накладывает отпечаток на всех, кто здесь гуляет.

Может быть, дело в том, что здесь произошёл зигзаг истории. Царская резиденция превратилась в городок имени Баумана, а рядом должны были построить Центральный стадион СССР имени Сталина. Здесь же заложили туннели на случай, если Сталин решит уехать. Здесь был и аэродром. Почему, вы думаете, в 1944 году в Измайлово построили метро? Плюс история царской усадьбы: Пётр, его батюшка, тайное венчание Елизаветы, разобранный-переразобранный двор Растрелли, дом инвалидов. Но даже если этого ничего не знать, а просто приехать прогуляться, можно увидеть кусочек потусторонней Москвы. В закат и деревья, и трава, и вода начинают работать по-другому. Много силовых линий.

Я сейчас закончил книгу «Небесный Стокгольм», целиком про Москву в интервале с 1962 по 1968 год, когда город и страна были на так называемой исторической стрелке. У неё был шанс превратиться в условный Стокгольм по всем показателям. Москва в 60-е действительно оживала, это было время, когда всё получалось. Ушёл страх, иммунная система народа после войны закалилась, а у руля встал Хрущёв. Если обычно политики — это белые клоуны, то Хрущёв, конечно, рыжий клоун, фигура абсолютно неоднозначная. Всё, что мы о нём знаем, на 90 % было придумано в КГБ. Он мог всех учить, как сажать пшеницу, и везде совал свой нос, но одновременно и вдохновлял.

Сегодняшний день становится всё созвучнее тому времени. Медленно проползая через историческое сито, я успевал многое понять. Сейчас, спустя 50 лет, мы снова упустили момент исторической развилки. Вспомните этот хайп в Сети по поводу 90-х — своего рода тех же 60-х. Тогда всё очень похоже развивалось. До 1969 года мы не отставали от американцев в развитии той же кибернетики и только потом начали копировать. А позже государство, осмелившееся строить утопию, превратилось в бандитскую империю. В 60-е точкой невозврата стала перемена в разговорах на кухне, когда главных вопросов стало два: где достать резину для «Жигулей» и кто куда уехал. 90-е закончились гламуром и тем, что послужило моим личным конфликтом с Москвой.

Услышать группу Олега Нестерова «Мегаполис» живьём можно будет 21 ноября в Московском планетарии, а также 30 и 31 декабря в рамках музыкальных спектаклей «Из жизни планет».