Текст

Лиза Биргер

Михаил Зыгарь «Вся кремлёвская рать»

М.: «Альпина Паблишер»

Главный редактор телеканала «Дождь» Михаил Зыгарь предпринимает первую попытку описать последние 17 лет истории России: с 1999-го до 2015-го. У каждой главы этой книги свой герой: Александр Волошин, Борис Березовский, Владислав Сурков, Игорь Сечин, Дмитрий Песков и так далее, и так далее. Отдельной главы не находится здесь только для главного героя — Владимира Владимировича Путина. Потому что эта книга не про обличение путинских грехов, скорее тут выявляется сложный механизм, который без Путина не может существовать. Необходимо одобрение президента для Олимпиады в Сочи — и Дмитрий Песков устраивает потёмкинскую рекламную кампанию «Игры, которые мы заслужили», вешая билборды по ходу путинского кортежа и запуская радиоролики ровно в тот момент, когда Путин может их услышать. Надо Сергею Шойгу удержаться в министерском кресле — и тот устраивает Путину охотничьи туры в Туву и фотосессии с голым торсом. Как и во всякой монархии, свита здесь оказывается гораздо интереснее короля, даже если все эти зыгаревские байки разделить примерно на два.

   

Кирилл Кобрин «Шерлок Холмс и рождение современности»

СПб.: Издательство Ивана Лимбаха

Историк и журналист Кирилл Кобрин — один из немногих, кто всегда пишет умно. Но тут тема, выбранная им, ещё и интересна — и ему самому, и, так сказать, широкому читателю. В новой книге Кобрин возвращается к своему детскому увлечению Шерлоком Холмсом, чтобы проанализировать его уже по-взрослому. В рассказах Конан Дойла он открывает для себя начало современного мира. Ведь Шерлок Холмс и его приятель Ватсон живут почти так же, как и мы с вами: снимают квартиры, ходят в театры, читают газеты и даже ездят на общественном транспорте. Примерно с них начинается мир таким, как мы его знаем. Имеются в виду не только приметы времени, но и появление нового типа общественного сознания с его отношением к деньгам, знаниям, женщинам или, например, патриотизму. Так, внимательно перечитывая эти рассказы, мы видим в них рождение «отважного работящего женского мира модерна» или «разумного, рационального, благородного, сдержанного патриотизма» (последний, увы, до наших дней не дожил).

  

   

Людмила Улицкая «Лестница Якова»

М.: АСТ

Людмила Улицкая говорит, что поводом для создания последнего романа стала обнаруженная только в 2011 году переписка между её дедушкой и бабушкой. Героиня книги «Лестница Якова» находит эти письма гораздо раньше, в день смерти её бабушки, и примерно всю жизнь проводит в стремлении разобраться с не отпускающим её прошлым. Это огромная романная задача — выстроить семейную сагу, где современность была бы так неразрывно, почти болезненно связана с прошлым. Но для героя эта задача ещё сложнее: шутка ли — постоянно жить вот в таком осознании своего долга перед предками, собственного несовершенства перед ними. И если Улицкая пишет о нерушимости связи времён, то книга её, вопреки тексту, как будто становится призывом эту связь разрушить. В этом, пожалуй, главное отличие «Лестницы Якова» от предыдущих романов Улицкой — ведь она, в сущности, всегда пишет об одном и том же, вытягивая вот такие ниточки прошлого к настоящему, но «Лестница Якова» — первая её книга, где эти нити так нестерпимо хочется порвать.

   

Майкл Вайс, Хасан Хасан «Исламское государство» 

М.: «Альпина Паблишер»

Это не самая увлекательная в мире книга, но прочитать её всё равно стоит. «Исламское государство» (организация признана террористической, её деятельность в России запрещена), увы, перестало для нас быть только абстрактной группировкой очередных фанатиков. Но хоть фанатизм их и неоспорим, мы с трудом представляем себе фундамент, на котором он стоит, и чем он держится. Один сирийский журналист и один американский пытаются объяснить, как и почему эта чудовищная структура сумела за столь короткое время вырасти в монолит. Чтобы понять её, нам придётся чуть ли не по дням пройти по истории Ближнего Востока, которую журналисты описывают не без некоторого занудства. Их книга, увы, не столько о том, как устроено ИГИЛ, сколько о том, почему его возникновение стало неизбежно. Не столько анализ, сколько предупреждение. Всё-таки написана она в 2014 году, а вышла в 2015-м, и столь многое изменилось за этот год.

   

Николай Олейников «Число неизречённого»

М.: ОГИ

Если попытаться найти в интернете сборники Николая Олейникова, наткнёшься только на тоненькую книжку в бумажной обложке из серии «Азбука-классика» — от одного из самых значительных поэтов-обэриутов века нам осталось чуть больше, чем ничего. Но если в первые десятилетия после советской власти мы занимались тем, что доставали и развешивали по стенам портреты вчерашних героев в золотых рамах, то сегодня именно это «ничего» и становится самым интересным для исследователей смутных 20-х. Кто были те, кто так и не написал своего слова, так и не сказал самого главного, неизвестные герои прошлого, потерянные в суматохе времени? Кажется, Николай Олейников — один из них. И этот сборник мог бы быть совсем коротеньким, но почти половину его занимает биографическая статья филологов Олега Лекманова и Михаила Свердлова — как раз попытка высветить из тьмы небытия не только поэта, но и совершенно удивительного человека.

   

Ричард Макгуайр «Здесь» 

М.: Corpus

Комикс Ричарда Макгуайра — из тех, что, кажется, могли вырасти только в цифровую эпоху. До сих пор нельзя сказать наверняка, подходит ли этому тексту бумага. Впрочем, рисовать его Макгуайр начал в конце 80-х, все страницы здесь нарисованы вручную и раскрашены акварелью, и его «компьютерное» впечатление — это какой-то отголосок ранних ЭВМ. Тогда, в 90-е, тоже считалось, что они откроют нам доступ к миллиону знаний одновременно. Место действия — комната, в которой проступают одновременно тысячелетия прошлого: то, что было здесь вчера, сто лет назад, пятьсот лет назад. Сходство занимает Макгуайра ещё больше, чем различие: конечно, интересно представить, что когда-то на этом месте был глухой лес или проезжал Бенджамин Франклин. Но ещё интереснее воображать, как столетиями люди танцевали здесь и как танцуют сейчас, праздновали и как празднуют сейчас, грустили и как грустят сейчас или даже как точно так же замирали, ничего абсолютно не делая.

   

Кристоф Оно-ди-Био «Бездна»

М.: «Фантом Пресс», перевод Ирины Волевич

Премированный французский роман, очень мило пародирующий Уэльбека: главная линия романа, любовная, разыгрывается в старушке Европе, но любви угрожает третий мир, буквально бушующий под окном. Поводом вспомнить этот роман сейчас становятся даже не его многочисленные премии. Герой книги, повидавший жизнь журналист Сезар, после всех своих приключений юности оседает в уютной квартирке на Монмартре, став ведущим телепередачи об искусстве. Но его жизнь переворачивает встреча с молодой фотохудожницей Пат. Вместе они ездят по Европе, ходят по мишленовским ресторанам, обсуждают искусство на парижских ужинах, выпивают с Каттеланом на биеннале в Венеции. Но Пат хочет отправиться дальше, а Сезар боится выезжать из Европы, потому что весь остальной мир небезопасен. Роман становится попыткой законсервировать этот старый европейский мир перед неизбежным умиранием. Он написан как письмо, обращённое к сыну рассказчика, Гектору. Почему Гектору? Потому что Европа — как осаждённая Троя. Мы помним, что случилось с Троей потом.

   

Мария Панкевич «Гормон радости»

СПб.: «Лимбус Пресс», 2015

Роман (точнее будет назвать его сборником повестей, потому что повествование распадается здесь на две, а то и три части) Марии Панкевич начинается со сборника историй из женской тюрьмы: о наркоманке, получившей шесть лет за то, что отнимала у школьников мобильные телефоны; о тётке, севшей за любимого, и так далее. В лучших традициях Достоевского — как будто погружаешься на самое дно какого-то непрестанного кошмара, но интерес у автора к своим чудовищным героям и их ужасным судьбам не физиологический, а сочувственный, и над всеми Бог. И вот они сидят по нарам и мечтают о солнечных очках и шашлыках, а заодно пытаются понять, как они дошли до такой жизни. Вся же вторая часть книги с описанием личной истории самой героини имеет право на существование только ради одной фразы, которую даже на самом дне наркотического ада всё время повторяет её любовник: «Наверное, у тебя просто нет гормона радости. Но это лечится».

   

Жан Реньо «Моя мама в Америке, она видела Буффало Билла» 

СПб.: «Бумкнига»

Французский комикс, за неполные десять лет своего существования превратившийся в абсолютную классику (кстати, иллюстратор, Эмиль Браво, приедет в Москву на non/fiction). Он даже экранизирован, и очень неплохо, но книга всё равно лучше. Мальчик, главный герой, живёт обыкновенной мальчишеской жизнью: ходит в школу, боится учительницы, дружит с другими детьми. Только, в отличие от других детей, у него нет мамы — из своего таинственного далёка она присылает только открытки о своих удивительных приключениях, да и те почему-то приходят соседской девочке Мишель. Этот зазор между грустной реальностью и фантазиями (читай: играми, историями, придуманными мирами) всегда был одной из главных тем детской литературы. Но в комиксе контраст между реальным и воображаемым ещё выпуклее. В конце концов, комикс — это и есть придуманные миры, и в нём гораздо легче сочетать высокое и низкое, грустное и смешное. Так, в книге органично смотрится и рецепт жидкого шоколада, и рассказ о попытке поймать Деда Мороза на полароид, и портрет семейства соседки Мишель, держателей собачьего питомника: отец всё время кричит, собаки всё время лают, и стоит такой шум, что и не разобрать, кто первый начал.

   

Сухбат Афлатуни «Поклонение волхвов»

М.: «Рипол Классик», 2015

А вот и правда отличный новый русский роман — под псевдонимом Сухбат Афлатуни не очень-то и скрывается прозаик и поэт Евгений Абдуллаев, и вторая его прозаическая книга (первой в 2006-м был «Ташкентский роман») в этом году справедливо попала в лонг-лист «Большой книги». Здесь есть всё, что мы любим в современном русском романе: история одной семьи на протяжении почти двух столетий накладывается на географию и историю России, до банального реальные события неотделимы от легенд и мифов, а детали частной жизни — от какой-то совершенной мистики. Ну и вообще, это редкий русский роман, который написан так, что читать его можно без содрогания и даже с некоторым гурманским удовольствием: никакой перегруженности, никаких излишних красот. В чёткой ясной прозе остаётся даже место для шутки: «— Это ты батюшке такое говоришь? — продолжал на такой же весёлой ноте отец Иулиан. — Какой ты батюшка? Вон батюшка прошёл, с понятием, это точно батюшка. А ты — бегемот».