Главные литературные споры этого года связаны с иностранной литературой. По случаю выхода книг Рэя Брэдбери «Мы — плотники незримого собора» и Харуки Мураками «Мужчины без женщин» мы поговорили о новых изданиях зарубежной прозы и поэзии с переводчиком, лингвистом и редактором.

В беседе участвовали Максим Немцов, переводчик книг Пинчона, Хаксли, Буковски, Керуака и других англоязычных поэтов и прозаиков, Нина Назарова, главред интернет-издания о книгах «Горький», и Ася Боярская, лингвист, специалист по искусственному интеллекту.

Гости собрались во флагманском бутике Nespresso на Большой Дмитровке, 13.

 

 

Ася

Боярская

лингвист

Максим

Немцов

 переводчик книг Пинчона,

Хаксли, Буковски, Керуака

Нина

Назарова

главред интернет-издания «Горький»

 

 

Как издательства решают, что переводить?

максим: Издательство принимает решение, основываясь на огромном количестве параметров, от маркетинга до личных предпочтений ответственных редакторов. Это самое общее, что можно сказать.

нина: Иногда это бывает сюрпризом даже для самих переводчиков. Характерная история: я знаю случай, когда переводчица в своей рецензии на оригинал написала буквально следующее: «Шансы на перевод этого романа, как мне кажется, у нас ничтожно малы». И годом позднее она же его в соавторстве перевела.

максим: Есть случаи редакторской магии, но, как правило, это невидимые миру интриги.

нина: Переводчик может предложить книгу редактору?

максим: В советское время, как правило, переводчики приносили в клювиках издателю свои работы. Сейчас это происходит реже, зато бывают удивительные случаи. Зимой в «Эксмо» должен выйти роман Эдриана Джонса Пирсона «Страна коров», который в прошлом году прогремел по всему миру, — думали даже, что его написал Томас Пинчон под псевдонимом. Я его прочитал и написал рецензию. Через неделю после этого выяснилось, что, пока я ее читал, «Эксмо» покупало права на роман. Пирсон, зная русский язык, прочел мою рецензию и договорился с издательством, чтобы переводил я. Пришлось читать второй раз.

ася: В Советском Союзе переводчики приносили работы в клюве, потому что система книгоиздания была совершенно другой.

максим: Мало кто помнит всю историю проникновения Мураками в русский язык. В 1990-е Мураками уже прогремел в Сети, но для того, чтобы убедить издателей, потребовалось предисловие Макса Фрая. Потом, уже в начале нулевых, он захватил массовое воображение. А вообще говоря, шансов намного больше у лауреатов сколь угодно абсурдных премий. Шансы есть, конечно, у новинок. Никаких или очень мало — у хороших писателей, которые остались на дне издательских портфелей.

нина: На самом деле, как ни парадоксально, шанс быть переведенными имеют даже книжки, которые уже есть на русском. Существует культура повторных переводов. Сейчас выходит второй том «В поисках потерянного времени» Пруста в переводе Елены Баевской — и это уже третий перевод романа на русский. Есть десяток вариантов «Войны и мира» на английском. Каждому поколению нужен новый перевод классики.

максим: Перевод русской классики в англоязычном пространстве — это редкий случай читательских войн, когда все становятся резко поляризованы. Когда-то нас было немного таких, кто говорил о том, что это нормально — иметь множественные переводы. Если текст продолжает переводиться с шагом в десятилетие, это значит, что он жив и актуален. Сейчас, будем надеяться, начнется волна перепереводов. Понятно, не чтобы повысить продажи, а просто потому, что пришла пора. Среди издателей есть люди, которые оперируют не только понятиями рынка. И это большое счастье.

 

 

А какое место у России в литературной тусовке? Что российский читатель теряет? Мы отстаем от мировой повестки?

максим: Мы отстаем примерно навсегда. Я в основном занимаюсь американской литературой, поэтому расскажу про нее, но это применимо и к любой другой. Мы никогда не догоним американцев в том, что касается писателей региональных, нишевых, часто уже покойных. Мы вряд ли узнаем всю ткань американской литературы даже XX века. Про XIX век я не говорю, это, может быть, уже мало кому интересно. То, что мы знаем сейчас, — это вершины, которые нам перешли по наследству от советской школьной и университетской программы. Те же Сэлинджер, Брэдбери. Есть целая национальная литература, о которой мы ничего не узнаем. В советское время был все-таки некоторый пролетарский интернационализм. Издательство «Прогресс» могло печатать классиков каких-то африканских, про которых в мире больше никто не знал. Сейчас же у нас диктат и цензура рынка: Дэна Брауна — сколько угодно, Ричарда Бротигана — вряд ли.

Чем отличается перевод поэзии и прозы?

максим: Энергетическая экономика другая. Поэты-переводчики как-то иначе устроены. У меня на поэзию уходит в семь раз больше времени, чем на прозу. Любое лирическое высказывание лучше пропускать через себя, а не просто переводить слова в столбик. Последний случай был с Нобелевским лауреатом (Бобом Диланом. — Прим. ред.). Ко мне обратились два издательства с предложением — наверное, потому что я перевел две книжки его прозы. Я сказал, что, конечно, соглашусь, но им мое согласие не понравится, потому что это будет долго и дорого: 100 песен за год я, может, и переведу. У него не европейская поэзия, он не пишет регулярным метром, размером, другая просодия. Это очень интонационная поэзия, внутренние рифмы, игра слов, плотность смыслов.

нина: Еще говорят, что тяжело переводить Пушкина на английский, потому что в результате вместо Пушкина получается ухудшенный Байрон.

максим: Пушкин — это недопонятый Байрон, потому что у Пушкина с английским было туго. Вообще, существует только две переводческие стратегии: либо форенизирующий, либо доместицирующий. «Одомашнивающий» и «остраняющий» — мне нравится так больше называть. Либо мы делаем автора понятнее для аудитории с неизбежно возникающими отсюда искажениями, недопониманиями, своеобразным изводом цензуры и гладкописью; либо мы сохраняем верность автору и подтягиваем читателя до чужого текста, до чужого автора. Я стою на позициях того, чтобы хранить верность автору. Этот вопрос переводческой этики для меня решен раз и навсегда.

ася: Смысл — чтобы перевести верно, а значит, передать максимум. У нас совершенно особенная история — традиция советских поэтических переводов, эта гладкопись. Знаете этот перевод Лорки: «Глаза мои бродят сами, глаза мои стали псами»? И это Лорка, он писал безумные верлибры. Это касается не столько конкретно его, он просто первый пришел на ум. Это про стихи, переведенные гладко ямбом и хореем — как отбойным молотком.

 

 

 

максим: Один гениальный постсоветский переводчик переводил Хьюберта Селби буквально толстовскими пассажами, потому что в его представлении литература должна быть гладкой и плавной, как река Волга. Это не случай Хьюберта Селби. Редактор потом мучился несколько месяцев, кромсал получившийся текст на нормальные, отвечающие оригиналу синтагмы.

нина: Мне кажется, еще дело в том, что переводчик, редактор и читатель могут понимать верность автору очень по-разному. Кому-то важно сохранить именно ломаный синтаксис, а кому-то кажется более важной мысль. Возможно, ваш переводчик писал толстовскими фразами, чтобы передать не синтаксис, а сверхидею.

максим: Нет, просто он недостаточно старался. То, что автор хотел сказать своим гениальным и бессмертным творчеством, он сказал. Так, как ему это надо, как он считает нужным, а что-либо упрощать — это уже идти против автора. В известном переводческом анекдоте говорится, что читатели у нас не знают, что такое коньяк, поэтому графья будут пить самогон.

нина: В новой книге Мураками «Мужчины без женщин» тоже есть пример сложности для переводчиков — в рассказе Yesterday идет речь о юноше, который говорит на диалекте.

максим: Кансайский диалект! Вот мы и дошли до него.

нина: В русском языке диалекты не так широко представлены, как в японском или, например, английском. Так что можно только охнуть: несчастный переводчик.

максим: Я могу совершенно точно сказать: это был очень счастливый переводчик. Андрей Замилов, мы с ним долго думали, что может для русского уха послужить кансайским диалектом. Нам показалось, что украинский суржик не подходит, да и надоело. Только речь заходит о диалектах, сразу вспоминают одесский суржик. Сибирские диалекты не настолько отличаются от нормативного языка. А подошла нам трасянка — это белорусско-русский смешанный суржик. Белорусы тогда решили, что это жест недоброй воли от издательства «Эксмо» в сторону президента Лукашенко, накинулись на бедного Замилова и на меня с вопросами...

 

 

Как отличить хороший перевод от плохого?

нина: Если я спотыкаюсь при чтении и задумываюсь, какой фраза была в оригинале, это признак того, что что-то пошло не так. Например, я читала первый том дневников Сьюзен Зонтаг — в целом замечательно изданный, — и она пишет: «Постирала исподнее». Я прямо подпрыгнула: наверняка ведь в оригинале простое «underwear». Она живет в Нью-Йорке и в маленькой раковине стирает белье — так зачем его церемонно называть исподним?

ася: Сейчас очень легко встретить такие книги, где глаз цепляется за откровенно дурной перевод, когда так просто невозможно по-русски сказать.

максим: Такого сейчас меньше. Десять лет назад такого было много, а в 1990-е — сплошь и рядом. Первый маркер того, что не все в порядке: если ты открываешь книгу и обнаруживаешь в ней фразу «он взял свою руку и положил ее в свой карман». Если бросается в глаза совершенно адский плеоназм: кивки головой, смотрение окон куда-нибудь, ведение дверей куда-нибудь — это значит, что человек переводил в бессознательном состоянии. А вообще чтение — это работа. Можно читать ради развлечения, но тогда, понятно, и претензии к тексту будут иметь меньшее значение.

нина: Читать ради развлечения — это не худшая вещь, которую можно делать в жизни.

максим: Нет, конечно, но если читатель хотел легкого чтива, а его заставили думать — это же не проблема автора.

ася: Максим, я все хотела вас спросить, почему в вашем переводе Мураками героя одолевает депрессия среднего возраста? Меня это поразило.

максим: Депрессия среднего возраста? Что именно вас поразило? «По-русски так не говорят»?

ася: Да.

МАксим: По-русски говорят как угодно. Если бы у автора было написано «кризис среднего возраста», переводчик бы написал «кризис среднего возраста».

ася: То есть это просто дословный перевод, несмотря на то что он разбивает русскоязычную идиому.

максим: Немногое нужно, чтобы разбить русскоязычную идиому, во-первых. А во-вторых, да, там нужно было значение именно депрессии.

АСЯ: В чем кардинальная разница между кризисом и депрессией, почему нельзя заменить на «кризис среднего возраста»?

максим: А это, Ася, вопрос к автору. Автор знает с хорошей точностью иероглиф или черточку в иероглифе, которая означает «кризис», но там не оно.

 

Издательство «Эксмо» рекомендует книги для чтения зимой:

«МЫ – ПЛОТНИКИ НЕЗРИМОГО СОБОРА»  Рэй Брэдбери.
Впервые на русском языке.

СБОРНИК РАССКАЗОВ «МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН» Харуки Мураками.

Новый сборник рассказов от мастера современной японской прозы.

«ОБЕЩАЙ, ЧТО НИКОМУ НЕ СКАЖЕШЬ» Дженнифер Макмахон.

Самый увлекательный саспенс зимы.

«ВРЕМЯ ПРОЩАТЬ» Дженнифер Чиаверини.

Роман о загадочном поместье Элм-Крик, полюбившийся миллионам читателей по всему миру.

«ТАНЦУЮЩАЯ НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ» Карен Уайт.
Книга о любви и ревности.

«ВСЕ РАДИ ЛЮБВИ» Элис Петерсон.

Когда твой начальник — бездушный тиран.

«КОЛОДЕЦ С ЖИВОЙ ВОДОЙ» Чарльз Мартин.

Трогательная и нежная история любви и искупления.

 

 

 

 МАТЕРИАЛ ПОДГОТОВЛЕН ПРИ ПОДДЕРЖКЕ: