Новая русская: Путешествие с мигрантом из Памира в Москву 3 000 километров с чужаком, который намерен строить жизнь в России.

Пружина безмена дёргается вниз: 20 кг. Гулум сидит на коленях перед  розовым чемоданом и цокает языком на пакеты с гостинцами — изюм, урожай гороха, курага. Влезет что-то одно. Вдоль стены её комнаты теснится польский гарнитур, горит телевизор, показывающий «Россию-1». Жарко натоплено, на буржуйке поёт чайник, и Гулум пакует вещи, чтобы уехать в Москву, оставив родителям девятимесячного сына.

В три часа ночи звонят соседу на мобильный. С гор дует холодный ветер и таскает по двору жухлую траву, пыль и фантики от конфет. Здесь почти у всех Nokia с фонариком, — ночью нет освещения ни в посёлке, ни на трассе. Лают и воют голодные собаки, в стойле проснулся и мычит телёнок.

Сонный сосед, грузный, в засаленном халате и тюрбане, усаживает Гулум в дребезжащие «жигули» и мчит в Исфану. Он из скотоводов — в машине резко пахнет навозом. При переключении скоростей у «жигулей» гаснут фары. Вместо омывающей жидкости водитель льёт на стекло воду из луж. На дорогу падает  туман — настолько густой, что колышки по краям серпантина выныривают, лишь когда они уже у самого крыла машины.

Рядом с Гулум сижу я, вцепившись в рюкзак, где лежит ноутбук с дневником Кэтрин Маккартни. В конце XIX века эта леди путешествовала по Азии, и её, в отличие от мужчин, интересовали люди, а не минералы, насекомые и доминирующие высоты. Жёны киргизов — самостоятельные и свободные, читаю я у Маккартни, засыпая. Они участвуют в советах с мужьями, плетут ковры, спокойно говорят с иностранцами, не закрывают лицо платком...

Дорогу перерезает забор из камней, и из тумана возникают люди с автоматами. Мы попали на войну. На юге Киргизии граница с Таджикистаном проведена условно, везде анклавы. В середине января киргизы стали строить дорогу Кокташ — Тамдык, не спрося соседей. Таджики начали стрельбу, киргизы пошли врукопашную. На поле боя нашлось шесть воронок от миномётных снарядов и одна неразорвавшаяся мина.

Военные тщательно проверяют, что в «жигулях». Их не интересует мой паспорт. «Здесь у всех российские паспорта», — шепчет Гулум. В её ауле Арка, затерянном среди Памира, в сотнях километров от ближайшего города Оша, бордовые паспорта правда почти у всех. Трудоспособные уезжают.

Я киваю, потому что знаю, что во всей Киргизии так. Её граждане получают паспорта чаще, чем любые другие советские азиаты. Цены на разрешение работать удвоились — с 15 000 до 30 000 рублей, — но это их не останавливает. Киргизы ассимилируются быстрее таджиков, узбеков, казахов.

Поэтому я и еду с Гулум Эркинбек в столицу — узнать, как выглядит Россия глазами чужака, которого недолюбливают и побаиваются, нанимают, затем доверяют, признают и который в конце концов становится своим. Ей 24 года, у неё высшее образование, она хочет карьеру.

Машина трогается с места, и забор рушится под колёсами. Военным придётся строить его заново.

Арка — Исфана

По дороге мы смотрим фотографии в телефоне — сын, опять сын, птица килик в тесной клетке из лозы. Это питомец деда. Птица поёт и создаёт настроение, но в последнее время больше молчит, а значит, скоро отправится в суп.

Перед путешествием Гулум поднялась в горы к деду за благословением. Навстречу вышел аксакал в халате, ноги колесом от верховой езды, лицо коричневое от солнца. Ему за 80, и он пасёт скот для всей деревни. Недавно упал с лошади и сломал ребро, два месяца пролежал в больнице и клянётся, что с тех пор ходит пешком.

Киргизы — кочевники, у которых образовалась бытовая культура, но в остальном они приобретают ту форму жизни, в которую их отливает реальность. Этим они отличаются от других мигрантов в Россию из Средней Азии. Дома в Арке выглядят как подмосковные коттеджи со стеклопакетами — чтобы возвести их, надо два года подряд получать 30 000 рублей в месяц.

Дед жил в юрте много лет, а потом случились наводнения и он построил мазанку у подножия горы. Он помнит времена, когда в Киргизии не было денег, — за баранов строили дома, выменивали муку на шерстяные ковры. Каждая девочка к 16 годам имела в приданом ковёр, сотканный своими руками.

Он сказал внучке: «Сейчас другое время, отправляйся, и пусть тебе поможет Аллах».

Россия заставила Гулум съёжиться. Поразили широкие магистрали с белой разметкой, затем ошеломило мраморное метро, переполненное людьми. «Я была вся грязная с дороги, в деревенском платке, на меня косились, было очень стыдно».

Они поселились с родственниками мужа и знакомыми — 14 человек в двушке. «Первое время я плакала каждый вечер — так стыдно было ложиться при чужих людях».

Гулум гладит пальцем экран старой «Нокии», на нём — фотография сына. В 18 лет она поступила в университет, начала карьеру на телевидении, пиарила киргизскую звезду, певицу Каныкей. Родители хотели поскорее выдать её замуж и навязывали свидания с женихами. Она отказывалась от встреч с поклонниками, пока один из протеже её не украл. «Девушка не может просто уйти, если она попала в дом постороннего мужчины. Она уже не чистая».

В чужом доме Гулум окружили женщины, голосили, пытались натянуть на неё платок и белое платье — как знак согласия выйти за сына. Если девушка настроена решительно, пожилые женщины ложатся на порог, преграждая дорогу. Нет оскорбления сильнее, чем перешагнуть через пожилую женщину. Так Гулум решила не перечить родителям и полюбить мужа со временем.

Принуждение к браку в Киргизии — уголовная статья, но каждые сутки здесь пропадают 32 девушки, которых насильно выдадут замуж. Как правило, любовь здесь ни при чём. Воровство — способ сэкономить. Приличная свадьба обходится дорого — 300 000 сом (100 000 рублей). За невесту полагается калым — деньгами и скотом, плюс каждому родственнику — бытовая техника. Однако свадьбу сыграть не успели. Муж настоял на поездке в Москву за работой.

Гулум перестала плакать, когда эта работа нашлась. Выучив меню и правила поведения, она поступила официанткой в «Якиторию». Подметила, что не все москвичи злые националисты, как казалось из Арки. Шпыняют тех, кто толкается у выхода из вагона метро, долго не стирает одежду или громко говорит на улице на своём языке.

Когда Гулум забеременела, обнаружила, что в Москве ценят женщин и детей — ей уступали место, соседки приносили «фрукты-витаминчики», в счёте находились щедрые чаевые. Она заметила, что интересы у русских те же: заработать денег, семья — это главное, дать образование детям, чтобы жили лучше нас. Время тянулось перед телевизором, где Елена Малышева рассказывала, как сварить курицу в кофеварке, «если вдруг вы оказались в номере отеля».

Гулум даже думала родить в столице — тогда её сын получил бы гражданство. Но их семье не хватало денег, и ей пришлось уехать домой. С тех пор она больше не видела мужа.

Ош — Москва

Туман не рассеивается весь день и преследует даже в Оше. Вновь базар. Тётки сидят на мешках с морковью, катят детские коляски с укутанными лепёшками, трясут перед носом можжевельником и какой-то клокастой травой, которая отгоняет злых духов. Под ногами путаются дети, за спиной гудят машины, требуя дать дорогу. Заунывно поёт муэдзин.

Моросит дождь и ботинки облепляет коричневая жижа. До аэропорта приходится брать такси — везти соглашается коротенький человек, чьё лицо похоже на урюк. У него церебральный паралич, он сажает пассажиров в свою «Оку», пританцовывая.

В самолёте Гулум наблюдает, как пассажиры воруют у стюардесс колу, игнорируют места для ручной клади, ставят сумки на колени, расхаживают по салону и громко переговариваются. На инструкции, повторённые трижды, они не обращают внимания.

В «Домодедове» пять таможенников проверяют паспорта у всех, а один — у граждан России. Очередь стоит к нему, потому что большинство везёт с собой бордовую книжечку, с которой устроиться на работу — без проблем. Половина их — женщины.

Помимо диалога с леди Кэтрин, я переписываюсь с Сергеем Абашиным из Института этнологии и антропологии. «Киргизские девушки более образованные, стремятся окончить колледж или институт, а не сразу ехать на заработки, — пишет он. — Они лучше других говорят по-русски, становятся диспетчерами колл-центров, продавцами и кассирами».

Начинают свой бизнес? «В Западной Сибири они уже на положении выходцев с Ближнего Востока в европейских столицах — открывают свои кафе и магазины. У киргизов есть ещё одна важная черта, — они стремятся остаться в России, но сильно, сильнее других народов Средней Азии, тоскуют по родине».

Вспоминается Арка, где разбогатевшие и вернувшиеся селяне не строят новый дом, а окружают кирпичными стенами ветхую мазанку. 

Домой

Каблуки деловито стучат в мою сторону, останавливаются, и девушка смотрит на меня. На ней бежевое пальто с английским воротником, на голове повязан шарф, как у звезды французских фильмов новой волны. Уверенно глядит красиво подведёнными глазами. Мы садимся в автобус у её дома — новостройки в Бутове — и едем три остановки.

Гулум нашла вакансию в день приезда, за два дня прошла медкомиссии и работает в длинном оранжевом параллелограмме — торговом центре. Её заведение рекомендуется на своём сайте как «лучший ресторан в Бутове, Щербинке и Подольске». Здесь 19 столов и три официанта в смену, зал часто набит битком — в будни приходят на бизнес-ланчи, по выходным приезжают семьи со всего района.

Заработать можно хорошо, и Гулум думает, что будет через несколько лет. «Может, магистратура. Или опять пойду работать на телевидение. Может, свой салон красоты», — говорит она, глядя в окно на новостройки. Пространство за окном не обжито, и возможностей много.

Она разместилась в двушке с сестрой, её мужем и двухлетним ребёнком. Гулум хочет привезти своего сына — пусть привыкает к большому городу. В соседней комнате ещё одна киргизская семья, опять смотрят телевизор.

Незадолго до Нового года перед ними выступил президент и рассказал о новом консерватизме: «Кодекс строителя коммунизма почил в бозе, а ему на смену могут прийти только традиционные ценности. Без них общество деградирует. Безусловно, мы должны к ним вернуться».

Новому консерватизму нужны новые россияне, и киргизы догадываются, что подходят. У них нет закрытых диаспор, как, допустим, у мусульман в Европе. Они не пассионарны, как едущие в США. Не беженцы «лишь бы куда взяли».

Это удобный народ-ассимилянт. Его не слишком заботят права, свободы, и в целом всё устраивает — лишь бы на хлеб с маслом хватало, детки пристроены и телевизор с интернетом без перебоев. Кого-то они напоминают.

Уже в сумерках Гулум видит из окна автобуса свою 16-этажку и выходит. С одной стороны — поле, с другой — краны составляют башню из бетонных блоков и фиолетовых панелей.

Она приехала в Россию домой. Но это не Россия Путина, Медведева, силовиков, депутатов, инвестбанкиров, лощёных нефтяных менеджеров и их детей, велодорожек, Олимпиады, её раскрывшихся и не раскрывшихся колец.

Это Россия чёрных курток, талого снега, новостроек среди пустоты, труб градирен, утреннего метро, курицы в кофеварке, тележек в супермаркетах и пакетов, которые летают по их парковкам, то застревая в лужах, то взмывая над ними. Россия её жизни.