В России Андерса Трентемёллера узнают по танцевальному ремиксу на песню What Else is There? других успешных скандинавов Royksopp. Его трек Shades of Marble стал лицом фильма Педро Альмодовара «Кожа, в которой я живу»; клип Moan посвящён советской собаке-космонавту Лайке, а ещё прямо сейчас Андерс с собранной им группой играют на стадионах Европы, разогревая Depeche Mode. 30 июня Trentemøller выступят перед московской публикой на фестивале Park Live на ВВЦ. Родион Нагорный созвонился и обстоятельно побеседовал с музыкантом.

 

  

О новом Trentemøller

– Когда в 2010 году вышел альбом Into the Great Wide Yonder, некоторые поклонники были расстроены, потому что ожидали услышать от тебя что-то в стиле старого Trentemøller, более танцевального, что ли. Ты был готов к критике?

– Кто-то действительно разочаровался, а кому-то, наоборот, пластинка пришлась по душе. Я не пытаюсь никому угодить и пишу музыку, которая нравится лично мне. Нет, конечно, хорошо, если альбом купит как можно больше людей. Но главная моя цель — удовлетворить своё эго музыканта. Я считаю, если слишком много внимания уделять реакции публики, то рано или поздно ты зайдёшь в тупик.

– При этом на тебя часто вешают ярлык EDM. Но ведь ты никогда не писал музыку целенаправленно для танцпола, я прав?

Определённо. Да, восемь лет назад я писал электронную музыку с элементами техно и хауса. Но не могу сказать, что в моём первом альбоме преобладало клубное звучание, так же как не могу сказать, что в последнем преобладает живое. Сегодня то, что я делаю, правильнее характеризовать как кроссовер, где присутствуют элементы различных музыкальных стилей.

– После трёхлетнего молчания ты объявляешь о выходе третьего альбома, который получил название Lost («Потерянный»). Потерянность в чём?

– Это слово не раз приходило мне на ум во время подготовки альбома. Оно ведь может иметь несколько значений, причём не обязательно с негативным оттенком. Потеряться можно в любви, в музыке. Вдобавок это название короткое и хорошо запоминается в отличие от того же Into the Great Wide Yonder.

– В начале июня вышел первый сингл Never Stop Running, в записи которого поучаствовал вокалист американской группы The Drums Джонни Пирс. Как вы нашли друг друга?

Однажды The Drums выступали в Копенгагене, а я как раз в этот день давал интервью на государственном радио. Мы пересеклись в студии, познакомились и разговорились. В результате решили, что было бы неплохо сделать что-нибудь совместное. Они попросили меня написать ремикс на их песню Days, а я взамен предложил Джонни спеть в одном из моих треков. Полгода спустя я наконец набросал мелодию, на которую, по моему мнению, идеально ложился его голос, и отослал ему по электронной почте. Вскоре появился Never Stop Running.

– Ещё месяц назад ты написал в Facebook, что альбом полностью готов и будет электронным. Возвращение к прошлому?

– В нём будут присутствовать элементы танцевальной музыки, но наряду с ними также краут-рока, инди-рока, шугейзинга, нойза. Опять же повторюсь, я никогда не задумываюсь о конкретных стилях, а просто пишу музыку, которая мне нравится самому. Не люблю раскладывать музыку по коробочкам, мол, эта электронная, а эта — не очень. Если в треке не хватает синтезаторов, я их добавлю. Если в него просится гитара, значит так тому и быть.

 

О фестивале Park Live

– 30 июня ты впервые выступишь в Москве с группой и полноценной концертной программой, но начинал свою карьеру ты всё-таки как сольный артист. Как Андерс Трентемёллер стал фронтменом группы Trentemøller?

– Ещё подростком я играл в различных группах и уже потом стал осваивать синтезаторы и крутить пластинки в ночных клубах. А во время подготовки первого альбома я брал уроки игры на гитаре и барабанах. В конце концов всё это вылилось в желание активнее использовать живые инструменты. Во время тура в поддержку The Last Resort в 2007-м, чтобы добиться правильного звучания, я отказался от всякого рода секвенсоров, и со мной на сцене играли барабанщик и гитарист. В Into the Great Wide Yonder вообще было задействовано много гитар, поэтому я пригласил в тур второго гитариста. Так что создание впоследствии полноценной группы было логичным шагом.

– В каком составе мы увидим твой коллектив на фестивале Park Live?

– Нас будет четверо. Кроме того, с нами приедет датская певица Мари Фискер, чей голос вы могли слышать в треках Sycamore Feeling и My Dreams. Мы сыграем старые проверенные хиты, а также опробуем несколько номеров с грядущего альбома. Для нас это очень волнительно: мы же сейчас разогреваем Depeche Mode в их европейском туре и, конечно, не берём на себя смелость играть много нового материала перед шестидесятитысячной толпой. В России же это будет наконец возможно.

– Как вышло, что вы поехали в тур с Depeche Mode? Вы с ними на одной волне?

– Да. Конечно, музыку мы играем совершенно разную, но Depeche Mode были кумирами моего детства. Лет двадцать назад я заслушивал их пластинки до дыр. И для меня огромная честь разогревать их в туре. Мы выступаем вместе в семи европейских городах: были в Великобритании, в Германии, сегодня в Швейцарии. Мне интересно окунуться в эту атмосферу, в окружение такой группы. Это большой сложный механизм. Некоторые требования их райдера порой даже меня удивляют. Например, в меню кейтеринга каждый день должно быть предусмотрено пять разных блюд, а одежду участников группы стирает собственная прачечная. При этом Дэйв, Мартин и Энди отличные ребята.

– Как ты адаптируешь альбомные версии треков для концертных выступлений?

– Как и в Into the Great Wide Yonder, для Lost мы записывали кучу отдельных дорожек, особенно много с гитарой. Или вот там ещё звучит живая скрипка. Музыка писалась по заранее спланированному сценарию, поэтому в этот раз было проще адаптировать её для концертных выступлений. Для некоторых треков я написал альтернативные версии, которые отличаются от альбомных, хотя по большому счёту сейчас это не важно: альбом-то всё равно ещё никто не слышал. Но я к чему это говорю: для меня главное, чтобы концертные версии не на сто процентов совпадали с альбомными и у меня была возможность импровизировать. Все музыканты, с которыми я играю, — мои друзья и всегда могут дать совет, как лучше сыграть в тот или иной момент выступления, где увеличить темп, наложить другой звук.

– Можешь назвать твою нынешнюю группу олицетворением детской мечты?

– Абсолютно. С трёх лет я начал заниматься музыкой, в десять уже сочинял для школьных групп. В детстве я всегда хотел стать профессиональным музыкантом, но никогда не думал, что однажды поеду в тур с Depeche Mode и буду выступать на больших фестивалях типа Park Live. Так что сегодня я искренне счастлив и благодарен судьбе.

– Ты знаешь, где именно будешь выступать в Москве?

– Честно говоря, нет.

– В бывшем выставочном павильоне «Химическая промышленность», который располагается напротив настоящей советской космической ракеты-носителя «Восток».

– Звучит просто невероятно! Особенно учитывая, что мой самый первый клип на трек Moan был снят как раз на космическую тему, в память о Лайке, советской собаке-космонавте, первом животном, выведенном на орбиту Земли. Для меня это действительно многое значит. Теперь жду не дождусь увидеть площадку во всей красе.

– Раньше в Москве ты выступал только в небольших, закрытых помещениях типа клуба «Пропаганда» или Gaz Gallery. Park Live же — это формат городского фестиваля. Для тебя это имеет значение?

– Конечно. К примеру, сегодня мы выступаем на стадионе, где соберётся огромное количество людей. А это совершенно другая энергетика, когда за одну ночь ты можешь получить обратную связь от целой толпы. Хотя формат клубного выступления тоже имеет свои прелести: это тесный контакт с публикой, благодаря которому удаётся общаться со слушателями практически с глазу на глаз.

 

О диджеях, геях и феномене
скандинавской музыки

– Недавно ты выразил согласие с мнением Тома Йорка, что диджеям сегодня уделяют чересчур много внимания. При этом ты сам продолжаешь вовсю гастролировать в этом амплуа. Похоже на лукавство!

– Том говорил, что 90 % этой культуры гроша ломаного не стоит и что он не понимает сегодняшнего шума вокруг неё. У меня складывается такое же ощущение. Диджеев сравнивают с рок-звёздами, но от большинства из них меня воротит. По-хорошему, диджеинг никогда не был искусством, это просто проигрывание чужой музыки. Конечно, кто-то преподносит всё это в красивой обёртке, искусно смешивая треки. Но, как правило, это дико скучно и однообразно, причём везде: в России, в Дании, в Великобритании — всё звучит одинаково. Зачастую я наблюдаю в диджеях недостаток воображения и отсутствие креативности, особенно у тех, кто играет с ноутбука при помощи Ableton Live и Traktor. Они настолько скучны, что ничем не отличаются от человека, проверяющего электронную почту. Возможно, мне диджеинг кажется неинтересным, потому что я сам перешагнул этот этап. Но даже имея такую строчку в биографии, я никогда не причислял себя к сообществу диджеев.

– Насколько мне известно, родом ты из пригорода Копенгагена, но последние двадцать лет проживаешь в столице. Ты чувствуешь влияние этого города на твоё творчество?

– Сложно сказать, повлиял ли сам город, скорее — корни. Кстати, скандинавская, в частности шведская и датская, музыка очень схожа своим меланхоличным настроением с русской. Я часто черпаю вдохновение из народного творчества и слушаю песни, которым уже 300−400 лет от роду. Мне также импонирует творчество шведского пианиста и композитора Яна Йоханссона, который в 60-е годы прошлого века выпустил сборник джазовых и авангардных аранжировок к русскому фольклору Jazz på Ryska.

– А сам как считаешь, феномен скандинавской музыки, о котором многие любят рассуждать, существует?

– Да, его можно услышать в произведениях таких исполнителей, как The Knife, Iamamiwhoami, Sigur Rós, Björk, в конце концов. Мрачный, сочный, неторопливый. Он присутствует только у скандинавов. У британцев или американцев, например, я никогда ничего подобного не наблюдал. 

– В прошлом году ты активно выступал против приговора по делу Pussy Riot и даже надел на свой юзерпик в Facebook балаклаву. Что сегодня происходит с твоим протестом?

– Он по-прежнему в силе. Артисты, не важно, из России они или из какой-то другой страны, имеют право свободно высказывать своё мнение по любым вопросам, в том числе и по политическим, даже если их форма порой носит не совсем корректный характер и даже если кто-то с их позицией не согласен. На мой взгляд, приговор по делу Pussy Riot был вынесен слишком суровый. Обычно я не влезаю в политические дебаты, но тут были затронуты в том числе и мои права как музыканта. И пусть я сам не пишу тексты к песням, всё равно могу в любой момент оказаться на месте этих девушек. С другой стороны, это очень деликатная проблема, потому что смешение политики и религии — вещь крайне опасная.

– Ещё ты недавно высказывался на своей странице в Facebook по поводу однополых браков. Ты, наверное, в курсе, что этот вопрос в последние месяцы вызывает в нашей стране массу обсуждений, а российская власть одобрила законопроект о запрете «пропаганды гомосексуализма». Каково твоё мнение на этот счёт?

– Мне не нравится, когда политики ограничивают право человека любить другого человека. Для меня не важен пол влюблённых. Любые отношения должны быть легальны, и в законодательстве должна быть предусмотрена свобода заключения брака. Хотя я прекрасно понимаю чувства верующих, которые руководствуются в своём мнении библейскими заветами. Но мы всё-таки живём в современном обществе, в котором люди имеют право сами распоряжаться своими жизнями до тех пор, пока не вредят другим.

– Ожидать ли нам от тебя подобных заявлений на фестивале Park Live?

– Ни в коем случае. Я, конечно, периодически высказываюсь на своей страничке в Facebook по различным вопросам, но никогда не смешиваю политику с творчеством. Я не Боно. (Смеётся.) Музыка — это универсальный язык общения, и не нужно примешивать к ней политику или религию и вкладывать в неё нравоучения или заявления. Пусть она говорит сама за себя.

  

Текст: Родион Нагорный