В натисках бури. Украинская поэзия до и во время войны Авторский обзор Анны Аксеновой на The Village

* * *

С начала войны в русскоязычных медиа появляется множество статей, критикующих взлет так называемой z-поэзии (стоит отметить, что редакция журнала тоже делала это вот здесь, здесь и даже здесь. — Прим. The Village). Мне до сих пор непонятен брезгливый интерес российской общественности к этому феномену. Зачем давать лишнюю рекламу тому, что и так пытаются пиарить центральные телеканалы? Z-поэзия не представляет литературного интереса и канет в Лету вместе с путинской властью. В то же время в Украине происходит расцвет гражданской и военной лирики, о котором пишут многие западные СМИ, но в России писать стесняются. Отчасти из-за страха еще больше прослыть колониалистами, отчасти из-за отсутствия возможности найти точки соприкосновения с украинскими поэтами, разорвавшими все связи с российскими коллегами.

Как выразился украинский поэт Фридрих Чернышев, «поэзия — это язык в чистом виде». И мне кажется, что именно такая высокая концентрация вещества поэзии, как сейчас в Украине, может помочь нам почувствовать и увидеть то, что переживают люди, втянутые в войну. Об этом точно не напишут российские антивоенные поэты, которые узнают о событиях из одних и тех же медиа, и ура-патриоты, воспевающие силу российского оружия.

Поэзия во время войны

Поэт Остап Сливинский в начале войны стал волонтером на Львовском железнодорожном вокзале. Встречая множество беженцев, он понял, что, помимо материальных нужд, у людей есть потребность рассказывать свои истории. Так появился проект «Словарь войны», объединяющий рассказы украинцев в одну историю мужества и надежды. Появляется много зарисовок военного и тылового быта. Отчасти изменился и стиль авторов. Смягчилась модернистская барочность. В поэзии отчетливо проступила трагичная и жестокая реальность.

Стало появляться больше технически чистых, лаконичных вещей, лишенных красивости. Пример тому Игорь Митров, археолог и беженец из Крыма, где он работал в Керченском археологическом музее и принимал участие в археологических экспедициях и раскопках. Затем получил филологическое образование в Киеве, а в первые месяцы войны ушел добровольцем на фронт. Вот два отрывка из его стихотворений:

В первом отрывке весь ужас войны умещается в пачке из-под сигарет, в которой лежат зубные коронки и зубы. Бывший зубной техник рассказывает сослуживцам о каждом зубе, и на первый план выступает контраст между мирной профессией, отголоском довоенного прошлого, и местом действия (хата в освобожденном селе Харьковской области). Кажется, что в тексте никак не проявлено, откуда зубы оказались в сигаретной пачке. Герой Митрова живет только здесь и сейчас, в реальности войны, и не пытается рассказать то, что происходило в этом доме до его прихода. Но ясность предшествующих событий отражена в лаконичном восклицании «пидары» в конце стихотворения.

Во втором отрывке герой каждый вечер «достает из бороды» истории, обычно веселые, на радость сослуживцам. А когда речь заходит про посттравматическое стрессовое расстройство, оказывается, что у каждого из присутствующих есть что рассказать. Единение в радости и горе передано через сравнение бород с несобранными подсолнухами. Это сравнение отсылает читателя к мирной жизни с полями подсолнечника, но собирать урожай некому, так как все ушли на войну.

Стихотворения Дмитрия Лазуткина, поэта из Киева, призера Кубка мира по кикбоксингу и спортивного комментатора, описывают новую действительность с такой же документальной точностью, но в них есть место ностальгии по довоенному прошлому и попыткам метафизического осмысления происходящего:

ведь воскреснуть — это окончательно простить
и для того чтоб заживить раны иногда стоит забыть всё…

и ты берёшь горсть земли сырой
прижимаешь её к груди
но не чувствуешь ничего
новая жизнь
чёрная дыра в спине
новая жизнь
золотистые лучи в глазах

Д. Лазуткин, «Воскреснут» — в переводе

а я вдруг вспомнил как когда-то в неаполе
забрызгался таким же вином
возле парома, что отправлялся на капри
билеты по 40 евро
да
это было точно кьянти…

дождь собирался уйти
но передумал
холодная весна 2022-го
не имела сил на рыдания

Д. Лазуткин, «Кьянти» — в переводе

Катерина Калитко — писательница и переводчица. Ее стихотворения военного времени сочетают феминистскую поэтику телесности, аллегоричность и воинственность. Праведный ветхозаветный гнев и отчаяние отличают эти стихи от более спокойных по интонации нарративных произведений Лазуткина и Митрова. В марте 2023-го Катерина Калитко получила Шевченковскую премию, наивысшую государственную награду Украины в гуманитарной сфере.

Да святится
каждое имя найденное,
каждый пожар боли над краем ямы,
каждый жёлтый лоскут истлевшей кожи,
и тот боец, что долго блюёт между соснами,
а потом возвращается и копает.

К. Калитко, «Отче наш…» — в переводе

Вот тебе, женщина, речь.
Стреляй из нее.
Защищай себя до последнего вздоха, и ни за что
не позволяй им приблизиться. Используй
встроенную систему радиоперехвата
и прибор ночного видения.
Все это есть внутри. И не лги, что не умеешь.

К. Калитко, «Вот тебе, женщина, речь» — в переводе

Дарина Гладун и Лесик Панасюк — поэты-перформеры и лауреаты крупнейших украинских литературных премий для молодых авторов, проживающие в городе Буче. Поэты работают в соавторстве, в их текстах военного времени возникают элементы визуальной поэзии. Соединение поэзии и графики часто приходит на помощь поэтам именно в те исторические периоды, когда слова оказываются бессильны для выражения катастроф. И у каждого читателя косые черты, линии и точки рождают свои ассоциации, начиная с колосьев и заканчивая братскими могилами.

Дарина Гладун отмечает, что ее поэзия находится на стыке литературы и журналистики, в ней почти нет метафор; метафоры отброшены, чтобы говорить о войне понятным языком:

Буча после оккупации похожа на Бучу до оккупации
|::::|:::|:|:|но|:|:|::::|::::|
|::::|:::|:|:|не|:|:|:::|::::|
|::::|:::|:|:|похожа|:|:|:::|::::|

когда закрываешь глаза на берегу озера
люди прыгают в воду как в смерть
прыгают бомбочкой
прыгают солдатиком

Д. Гладун, «|||озеро|||в|||бучанском|||парке|||» — в переводе

а где же их мать? где мать этих щенков?

сдохла
вон она разлагается на пол континента

сосут черное молоко из черной сиськи нашей земли

—
вместо колосьев пшеницы растут колосья огня
нет это не бурьян
это растет хлеб для врага
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\|||||||||||||||||||||||||||||||
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\|||||||||||||||||||||||||||||
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\|||||||||||||||||||||||||||||||
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\|||||||||||||||||||||||||||||
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\|||||||||||||||||||||||||||||||

Д. Гладун, «|||хлеб|||для|||врага|||» — в переводе

Украинская поэзия во время войны приобрела новое, более мощное дыхание. У многих поэтов наступил главный, яркий и драматичный, период творчества. Это можно понять и по количеству выступлений, публикаций в международных литературных журналах, и по выходу многочисленных переводных антологий в европейских странах и США. Фридрих Чернышев говорит, что иногда сложно определить, где больше поэзии, а где войны в многочисленных стихах, которые сейчас появляются. Но, мне кажется, как и выступления Владимира Зеленского на различных международных площадках, украинская поэзия сейчас один из способов донести миру позицию украинцев и продолжать быть видимыми.

«Русский язык не принадлежит Российской Федерации»

Русский язык стал одним из главных средств манипуляции российской пропаганды, так как одной из целей своей «СВО» Путин назвал именно защиту «русскоязычного населения». Но в Украине всегда существовала и продолжает существовать русскоязычная литература. Закономерной реакцией на военную агрессию стал отказ многих украинцев от всего, связанного с русской культурой и русским языком.

Среди творческой интеллигенции лидирует мнение, что вся русская культура империалистическая, даже в самых либеральных своих проявлениях. Россия представляет собой экзистенциальную угрозу для Украины, и одна из форм борьбы с Россией — ликвидация наследия всех имперцев. Культурные деятели не верят, что бывают хорошие русские. Эта идеология объясняет их нежелание контактировать с русской культурой: выступать на одних площадках, публиковаться в одних журналах и издательствах.

Писательница Виктория Амелина ссылается на коллективное заявление всех членов украинского ПЕН, в котором сказано, что диалог станет возможен только тогда, когда последний российский солдат покинет территорию Украины.

Конечно, есть исключения. Так, например, некоторые украинские авторы все-таки продолжают публиковаться в независимых русскоязычных изданиях и антологиях. Поэтесса и переводчица Ольга Брагина также отмечает, что перспективы сотрудничества между писателями двух стран станут возможны, когда закончится война и Россия станет свободной.

Выбор языка произведений все-таки остается на усмотрение самого автора, и тех, кто продолжает писать на русском, сложно заподозрить в симпатии к России. Для них русский язык остается личным освоенным инструментом творчества. Их русский язык нельзя ставить в один ряд с затасканным русским языком кремлевской пропаганды. Как выразилась Ольга Брагина, «русский язык не принадлежит Российской Федерации, на нем продолжали писать эмигранты первой волны, не принявшие советскую власть, на нем продолжают писать те, кто не принимает нынешнюю власть РФ».

В отличие от российской языковой среды, которая унифицирована и оставляет очень мало пространства для диалектов, региональных языков и культурных особенностей, в Украине языковая среда меняется от региона к региону. Это существенно обогащает поэзию и делает голоса поэтов из разных регионов уникальным.

Фридрих Чернышев — поэт, переводчик, транс-активист родом из Донецка. Он всегда идентифицировал себя как человека с Восточной Украины, но с началом войны осознал свою идентичность как украинца. Родной город Фридриха, по его словам, сильно отличается от Киева, где он жил до войны. Он говорит: «В Киеве не встретить шахтерских традиций, сленга рабочих, легенд о Шубине (Добрый Шубин — персонаж шахтерского фольклора на Донбассе, „хозяин шахты“ и покровитель шахтеров. — Прим. The Village)». В детстве Фридрих ходил в украиноязычную школу — редкое явление для Восточной Украины. Ему пришлось привыкать к украинскому, так как в семье и вокруг все говорили на русском.

До сих пор Фридриху сложно однозначно определить, какой язык для него основной. С дочкой и родителями он общается на русском, с бойфрендом — на украинском. Фридрих говорит: «В 2014 году многие начали переходить на украинский, и в этом виделась какая-то неискренность. Кроме того, для меня было важно сохранить восточноукраинскую идентичность». Но в переходе на украинский, по его мнению, есть много плюсов. Например, переводы книг на украинском появляются быстрее. В то же время поэты, которые пишут на русском, часто оказываются не востребованы, так как книжные магазины заполнены исключительно книгами на украинском.

Трагедия переводчиков

Судьба русско-украинских переводчиков, как профессионалов, — отдельная часть этой большой и болезненной истории. Многие из них продолжают переводить и публиковаться в личных блогах и телеграм-каналах, но в сегодняшних обстоятельствах, когда две культуры разделены войной, издание переводческих антологий уже не представляется возможным.

Современный украинский язык богат и разнообразен за счет того, что вбирает в себя различные диалекты. Поэтому при переводе с украинского на русский порой возникают трудности лексического плана. Некоторые слова не имеют эквивалентов в русском. Украинское слово «гарцівник» означает того, кто гарцует на коне. А на русском слово «гарцовщик» относится к работнику-строителю, который занимается гарцовкой. В данном случае в переводе можно дать вариант «гарцующий всадник», но иногда только двумя словами не обойтись.

Еще бывает сложно передать западноукраинские диалектизмы. Например, чугайстер, персонаж карпатской мифологии, мало о чем говорит русскоязычному читателю. У переводчика при встрече с ним может быть два выхода: давать развернутое пояснение или заменять похожей реалией (например, словом «леший»). При этом чугайстер — колоритный сказочный персонаж, отличающийся от лешего. В этом случае неизбежны потери и упрощения.

Фридрих Чернышев считает, что основная сложность перевода близких языков заключается в опасности калькирования. Многие слова похожи, но имеют разное значение, разную интонацию или функцию. Поэтому нужно разделять два языка, которые хотят сплестись в голове.

Поэзия предчувствие

Ольга Брагина выделяет в поколении, условно говоря, мэтров украинской поэзии следующие имена: пишущий на русском Александр Кабанов, перешедший на украинский язык Борис Херсонский, живущий в Харькове украиноязычный поэт и прозаик Сергей Жадан, поэт и прозаик из Ивано-Франковска Юрий Андрухович, живущий в США украинский поэт Василь Махно и представительница «поэзии шестидесятников» Лина Костенко.

У Бориса Херсонского есть стихотворение-предчувствие войны, датированное 12 февраля 2022 года. Оно заканчивается такими строками:

Ненасытен вампир и ласков, что то теля,
только не молоко сосет, а кровь из жил,
чтобы потом спросили — в каком ты полку служил.
чтоб на всю грудь несметные посмертные ордена.
Тело истлело, душа осталась одна.
Что ей делать на поле боя? А в небеса ни-ни.
Страшно думать — быть может, это последние мирные дни.

Б. Херсонский, «Странно думать — быть может, это последние мирные дни» — в переводе

В этом стихотворении уже совершенно стерты приметы мирной жизни. А довоенное стихотворение Сергея Жадана, наоборот, кажется обращенным в послевоенное будущее. Оно дает надежду пережить темные времена и увидеть весну без войны:

Словно и не было этой зимы,
не было наших ожиданий и страхов,
нашего вслушивания
в репродукторы декабря,
нашего замирания
перед оркестровой правдой снегопадов.

Словно это не мы готовились
к твёрдости льда,
рождённого из нелюбви.

Но едва проступает в воздухе
влажная пропись оттепели,
мир взрывается, словно толпа,
которой показывают
отрубленную голову тирана.

С. Жадан, «Словно и не было этой зимы» — в переводе

Ольга Брагина считает, что с 2014 года можно говорить о новой поэзии: поэзии войны, поэзии травмы, в которой на первый план выходят утрата разрушенного дома и поиски новой субъектности в новой среде. Эта поэзия мучительно ищет ответ на вопрос «кто я?». Отсюда возникают аналогии с поэзией американских битников, которых, кстати, поэты этого поколения активно переводят на украинский. Среди авторов битнического склада Брагина отмечает Анну Грувер, Олену Герасимьюк, Игоря Митрова, Михайло Жаржайло, обретших известность в нулевых, но ищущих ответ на те же вопросы Марианну Кияновскую, Ирину Шувалову, Юлию Мусаковскую.

Но если обратиться еще к более далекому прошлому, то мы увидим целое поколение украиноязычной интеллигенции 1920-х — начала 1930-х, репрессированное и вычеркнутое из советской истории. Ольга Брагина считает, что «расстрелянное Возрождение» 30-х имеет прямые параллели с ситуацией, в которой мы находимся сегодня. Среди них поэт Михайль Семенко, прозаик и драматург Владимир Винниченко (политический деятель и один из основоположников национал-коммунизма), Микола Хвылевой, харьковский прозаик и публицист, автор знаменитого лозунга «Прочь от Москвы», покончивший с собой из-за угрозы репрессий.

Украинская поэзия, написанная на разных языках и переведенная на множество языков, вбирающая в себя боль и надежды многих поколений, умеющая быть бескомпромиссной и в то же время лирической, остается всегда актуальной. Войны заканчиваются, от правителей остаются исторические справки, от тех, кто пытался петь в унисон с режимом, не остается ничего, но поэзия живет вне времени. Как это стихотворение кверофутуриста Михайля Семенко, написанное в 1913 году в Киеве:

Моя душа подземная реченька
Плывёт плывёт в края неведомые
А мир вокруг тихая ноченька
Звучат песни где-то там весенние
В натисках бури в натисках печали
Моя душа живёт и закаляется
И в пурге белоснежной
Она когда-то когда-то откроет очи
Так пусть же плывёт зловещая реченька
В моря краёв темно-незнаемых
Пусть свет широкий тихонечко
Песни собирает ясно-весенние

М. Семенко, «Подземная речка» — в переводе