Добро пожаловать в мир инста-фотосессий из разрушенного Мариуполя. Зачем блогеры это делают? Колонка Льва Левченко — о недопустимой эстетизации
Обновление от 16 января: Мы изменили заголовок и обложку, чтобы посыл не вводил наших читателей в заблуждение — в этой статье мы разоблачаем и изучаем возмутительное явление «блог-туров в Мариуполь», а не поддерживаем его — вот здесь мы подробно объяснили и признали свою ошибку. Действительно важно называть вещи своими именами во время войны. Приносим извинения читателям, провокационная подача здесь неуместна.
Это банальная фотография. Ноги на ширине плеч. Черные мартинсы, черные штаны карго, черные пуховик North Face, черный капюшон, поясная сумка, шарф, натянутый до носа. Ракурс характерный: чуть снизу, чтобы панельная девятиэтажка как бы нависала над человеком в черном на переднем плане. Чуть подтянутая контрастность, большая глубина резкости, доминирующие цвета — серый, черный, грязно голубой. Подпись — цитата из «Русского поля экспериментов» (конечно же).
Если не всматриваться в детали, эту фотографию можно спокойно пролистать, не обратив внимания — все это мы уже видели миллион раз: ага, кто-то в очередной раз открыл для себя Летова и паблики про русский тлен. Только потом замечаешь, что окна в доме выжжены, крыша отсутствует, стены выщерблены пулевыми отверстиями, а в центре не хватает двух первых этажей — и не потому, что это арка. Просто туда, видимо, что-то влетело, а потом в образовавшуюся дыру, может быть, проехал танк.
На фотографии — Катя Снэп, ювелирша и популярная блогерка, последние несколько лет не без успеха монетизирующая тот самый русский тлен. Печатки с силуэтом панельного дома и мордой номерного вагона метро, браслеты под колючую проволоку, крестик, сложенный из ментовских дубинок, кольца с цитатами из самых очевидных песен Летова — ну, вы поняли.
Все это пользуется большой популярностью: на инстаграм Снэп подписаны 120 тысяч человек, из которых полсотни моих знакомых. С начала войны ювелирша продолжила ту же линию легкой фронды: писала про «эстетику тоталитаризма», выпускала кольца со звездочками, мемом про «откуда готовилось нападение» и «известным советским лозунгом» миру-мир.
К делу Снэп подходит ответственно. За вдохновением она действительно много ездит по каким-то заброшенным заводам, Норильску, а до войны — даже Чернобылю. И фотография из разбомбленного Мариуполя встает в этот ряд — на Снэп даже тот же пуховик, который был на ней на съемке в Норильске.
И это что-то новое. Снэп закономерным образом выбесила кучу людей, в основном, собственных (уже, наверное, бывших) покупателей. Среди антивоенно настроенных русских даже просто гуманитарная поддержка жителей оккупированных территорий и Мариуполя, где погибли тысячи украинцев, считается зашкваром (учитывая, что ей в основном занимаются разные упыри — от единороссов до членов «Общества будущее» — можно понять, почему), что уж говорить про людей, которые поехали туда, как сформулировала это Снэп, как «додики фоткающие».
Но дело не только в этом. Снэп, не особенно отдавая себе в этом отчет, эстетизирует войну и конкретно разбомбленный Мариуполь, так как будто поездка в него — это что-то вроде экстремального отдыха. И не одна она.
Вот на фоне мариупольских руин фотографируется тикток-певица Валентина Коробейникова:
Вот — многодетная блогерка «про семью» из «ВКонтакте»:
Сама Снэп быстро осознала ошибку и удалила все посты про Мариуполь из инстаграма, но оставила куда более сдержанные и не такие эстетские записи в телеграме — со сбивчивым объяснением, что она таким образом пытается привлечь внимание к войне. Также поступила и Коробейникова; обе девушки, впрочем, отказались комментировать The Village свои посты. «Артистка путешествует в разных странах и городах постсоветского пространства и снимает рилс, тикток и вк-клипы уже пару-тройку лет. Поэтому сложно тут что-то комментировать», — сказал The Village ее менеджер.
Комментировать действительно сложно. В самой по себе романтизации руин нет ничего нового: это традиции уже лет двести, но одно дело гулять по развалинам средневекового замка, другое — позировать на фоне домов, где еще год назад была спокойная мирная жизнь. Просто попробуйте представить себе похожую фотографию с домом в Днепре, по которому на старый новый год попала ракета при российском обстреле, и где погибли тридцать человек (по данным на ночь 16 января).
Война в Украине обозначила конец вот этой мрачной, пост-панковой, панельной эстетики, доминирующей в нашей неформальной культуре все последнее десятилетие. От паблика «Панельки» через сумасшедший успех бренда «Спутник 1985» и фотоальбомов про советские автобусные остановки к все той же Кате Снэп и мировому турне белорусов «Молчат дома» — ну, вы поняли.
Мне с самого начала нравилась эта культура. В ней виделось примирение с зубастой реальностью, такой родной и такой недружелюбной, с собственным прошлым — что у Снэп, что у «Спутника» ходовыми товарами были с изображением Белого дома. Но при этом она давала и ощущение какой-то сопричастности: с жителями других постсоветских стран (эхо этого слышно до сих пор — в комментариях к постам все той же Снэп хватает жителей Мариуполя и Донбасса, которые купили у нее кольца, но они в этих разрушенных домах и остались), да даже и не только постсоветских — закопавшись в историю советского модернизма, многие с удивлением узнавали, что от европейского или американского модернизма наш отличался мало. Туда же — необъяснимый интернет-феномен русского пост-панка, ставшего на какое-то время самой популярной нашей музыкой в мире.
К началу двадцатых это повальное увлечение панельной реальностью докатилось до кино и сериалов, вплоть до блокбастеров («Мир, дружба, жвачка», «Прибытие») и начал потихоньку подбешивать, но никуда не девался. Война же поставила на нем крест, окончательно и бесповоротно — сейчас сложно умилиться панельному району: перед глазами быстро встают картинки из спальных районов все того же Мариуполя или Киева, из Днепра, да даже из Ейска, где в октябре на девятиэтажку рухнул российский истребитель.
Меня всегда несколько удивляла ненависть поколения наших родителей ко всему советскому, даже если это советское казалось персонально мне симпатичным: машинам, автобусам, шкафам, поездам, настольным лампам, ручкам, чему угодно, вплоть до собраний сочинений. Все это годами на моих глазах отправлялось на помойку. Сейчас я их понимаю — некоторые вещи, становясь фоном для исторического катаклизма, начинают раздражать сами по себе, до тошноты, потому что они теперь часть этого катаклизма.
Все панельки на помойку не вынесешь, но умилять они меня точно перестали.
