О чем нам говорит спор вокруг текста про музей «Зоя» Спросили антропологов, культуролога и сотрудника музея ГУЛАГа

Чтобы быть поистине современным в подаче сложной темы памяти войны, важно не только использовать новые технологии и современный дизайн, но и работать с современными исследованиями

Смерть — явление, которое непросто концептуализировать. Практики, помогающие людям справиться с идеей конечности нашей жизни, часто характеризуются определенными культурными и историческими различиями. Например, многие американские кладбища XIX века напоминают скорее парки: они изначально были организованы как места для спокойного отдыха и единения с природой, которое помогает медитативному, созерцательному восприятию действительности и смерти — как неотъемлемой ее части. Порой оставаясь действующими, исторические кладбища и сейчас привлекают туристов и любителей так называемого «грэйвинга» (от англ. grave — «могила», хобби, которое предполагает фотосъемку и эстетизирование старинной кладбищенской архитектуры). Внутри американского культурного контекста посещение исторического кладбища может быть видом досуга: например, в этом году на Хеллоуин на бруклинском кладбище Гринвуд можно было увидеть арт-проект, посвященный Дню Всех Святых, выложить его фото в инстаграм, а потом выпить кофе в кафе неподалеку.

Можно ли представить такое внутри современного российского культурного контекста? Ритуалы, помогающие нам справляться с конечностью, укоренены в православной традиции и выглядят иначе. Отчасти поэтому представить человека на роликах в парке мемориала Зои Космодемьянской кажется кощунством.

Однако острая общественная реакция на материал о музее «Зоя» объясняется не только особенностью видения смерти внутри конкретного культурного контекста. В случае, когда речь идет о насильственной и трагической гибели на войне, нарратив становится особенно сложным. Абсолютно в любой культуре этот нарратив будет связан с идеями травмы и посмертной героизации — полем, в котором память и человеческая эмпатия часто сталкивается с идеологическим и патриотическим дискурсом. Рассказывать такие истории действительно непросто. Внутри западной академической традиции существует такие направления, как trauma studies и memory studies (берущие свое начало в культурной необходимости осмыслить травму Холокоста), которые изучают то, как строятся подобные нарративы и как они могут быть рассказаны.

Конечно, за рубежом мемориалы Холокоста также часто становятся туристическими магнитами и сюжетами для фото в инстаграме. Так документальный фильм «Аустерлиц» Сергея Лозницы в течение полутора часов показывает нам людей, без конца фотографирующих музей на месте концлагеря и обедающих в кафе. Созерцание того, как место памяти становится местом потребления, создает определенный эффект дискомфорта. Пожалуй, еще хуже тональность подобной истории совместима с капитализацией на модном дизайне, никак не связанном с контекстом.

Чтобы быть поистине современным в подаче сложной темы памяти войны, важно не только использовать новые технологии и современный дизайн, но и работать с современными исследованиями, позволяющими осмыслить историю и критически, и с позиции эмпатии.

В руанском музее, посвященном национальной героине Франции Жанне д’Арк, последний зал предлагает посетителям обсудить вопрос, почему Жанна важна для современности, сразу с несколькими учеными: специалистом по военной истории, медиевистом, историком Франции и гендерным исследователем, каждый из которых записали интерактивные мультимедиа-презентации по этой теме.

Может быть, в случае с музеем «Зоя» возможность услышать разные мнения современных ученых о травме, истории войны, практиках меморизации и образах женского тела, помогла бы выстроить нарратив так, чтобы не ранить чувства любой аудитории вне зависимости от того, насколько ей близок современный дизайн.