О чем нам говорит спор вокруг текста про музей «Зоя» Спросили антропологов, культуролога и сотрудника музея ГУЛАГа

Этот кейс — прямое указание на то, что в обществе есть запрос на работу с памятью и трудным наследием

Можно ли говорить о трагедиях прошлого — в музейных пространствах и в публицистике — так, чтобы оставалось место для светлого будущего и комфортного настоящего? Кажется, материал о музее «Зоя» и реакция на него показали: для этого необходимо, чтобы в обществе был выработан язык для разговора о трудном наследии. К сожалению, эта важная работа по созданию такого языка у нас сейчас искусственно тормозится: то, что может открыться благодаря «Возвращению имен», исследованиям в Сандармохе, работе «Мемориала», — замалчивается и маргинализируется в официальном дискурсе. Остальное — театрализируется: пышные торжества и парады, «патриотическое» кино из разряда «можем повторить», младенцы в военной форме.

Оба этих разнонаправленных вектора — замалчивание и театрализация — тупиковые, и чем дольше нас заставляют сидеть на этих двух разъезжающихся стульях, тем сложнее будет какое-либо движение вперед. В тексте статьи соседствуют «фитнес-батончики» и «кулеш», повешение юной партизанки и улучшение «жилищных условий» в Петрищево; а «дом Кулик, где партизанка лежала измученная последнюю ночь перед казнью» и «памятник на месте, где она была повешена», по словам автора, «визуально объединены между собой белой пешеходной дорожкой». Это два разных семантических ряда: из модной урбанистики настоящего и трагического прошлого — и их смешение читается как культурный оксюморон.

Это режет глаз, похоже на сатиру и ей, кажется, и является; весь этот кейс — прямое указание на то, что в обществе есть запрос на работу с памятью и трудным наследием, и эту работу нам всем предстоит произвести.

Фэшн-фотографу, который там снимает, на все наплевать. Тут дирекция места вырабатывает свои правила игры.

В центре Берлина находится колоссальный мемориал уничтоженным евреям Европы, все его знают. Туристы у этого мемориала ведут себя как туристы: взрослые делают селфи, дети играют в прятки, скачут по камушкам — нормально это или нет? Вопрос открытый. Но это так. А есть мемориал Аушвиц — место, где убивали людей. И специальные программы в Израиле возят туда подростков. Режиссер Лозница даже снял фильм про то, как посетители делают селфи на фоне пространства Аушвиц. 

Тут вот что важно. Есть место, где погибли миллионы людей, и если оно сохранено как мемориал, то поведение, которое осуждает Лозница, заслуживает осуждения. Потому что место задумано как мемориал. С другой стороны, в таких светских местах, как Аушвиц, в которых важным элементом является память о трагедии, нет четких выработанных норм поведения. Вы же не можете «впаять двушечку» Pussy Riot за то, что они сыграли-спели-поскакали в мемориале погибшим евреям? Правила поведения в храме прописаны, и скакать там с гитарой не благословляется, там есть хозяин. А в светских местах эта нормативная база не прописана.

При этом у нас штрафуют за неподобающее поведение при Вечном огне — это строго место памяти, у него не должны быть кафе. И сосиски жарить на вечном огне не положено. При музее же кафе может быть. А фэшн-фотографу, который там снимает, на все наплевать, он бы и в Вечном огне снял, потому что это был бы хайп. Тут дирекция места вырабатывает свои правила игры. При этом кто знал о музее в деревне Петрищево раньше? Зато теперь все знают. И так мы видим, что в светском пространстве все ведут себя немного как блогеры.

Подвиг времен Второй мировой постепенно становится былинным. Общепринятых норм поведения и отношения к нему сейчас уже нет. И не только к памяти о войне. Вот в центре Москвы на Кузнецком Мосту готовится к открытию ресторан в доме, где военная коллегия приговорила десятки тысяч людей к расстрелу (Речь идет о доме Военной коллегии Верховного Суда на улице Никольская, где владелец хотел открыть парфюмерный бутик - Прим ред).

Часто подростки приходят к выводу, что в мемориальных точках можно вести себя по-разному. Но важно с уважением относиться к месту

Когда в Музее истории ГУЛАГа я общаюсь со школьниками, я люблю задавать вопрос: «Можно ли в нашем музее смеяться?» Школьники затихают, начинают думать. И чаще всего говорят: «Конечно же нет! Ведь музей про смерть, про трагедии, про убийства людей…»

Эта отправная точка для диалога, который позже разворачивается в обсуждение, что такое память. Дальше мы рассуждаем о том, как погибшие хотели бы, чтобы их помнили. Может, они и не хотели, чтобы мы с хмурыми лицами думали о них? Часто подростки приходят к выводу, что в мемориальных точках можно вести себя по-разному. Но важно с уважением относиться к месту, к судьбам людей, драматическим событиям. А как понять — что такое «с уважением»? Проявляется ли это уважение в действиях и поступках? Сам факт такого диалога (пусть в отдельно взятой группе, классе, коллективе) обозначает ценности и принципы отношения к Памяти.

Ситуация вокруг статьи о музее, посвященном Зое Космодемьянской, еще раз показывает, что у нас в стране для разговора о войне, о памяти используют разные языки, не говоря уже о диалектах. И мне кажется, что это происходит из-за отсутствия содержательного диалога в широком смысле этого слова.

Я знаю многих людей, в том числе тех, для кого Зоя Космодемьянская символ с детства. Для них фраза статьи «Сейчас в „Зое“ функционирует только одна обзорная экскурсия» личное оскорбление. Их можно понять, и их понять необходимо. 

Диалог между разными людьми должен быть современен, он должен быть построен на принципах взаимоуважения. Текст The Village, я уверен, также будет важным звеном в попытке не только организовать диалог о самом тексте и современной архитектуре, но и о том, как по-разному и почему люди относятся к теме войны, какие разные существуют нарративы в преподнесении исторических событий.

Памятники всегда выполняют функцию облагораживания окружающего пространства, на их фоне фотографироваться естественно.

Тема памяти — больная тема не столько для людей, сколько для патриотической пропаганды, которую координирует РВИО. Трагические события нашей истории, к которым относится и война, и героизм советского народа, и колоссальные жертвы, которые он принес, освещать обязательно надо. Но по-хорошему надо бы освещать более широкий исторический контекст: тот социальный строй, который относился к людям как к рабскому ресурсу для поддержания любой ценой советской власти. Только такую историю было бы сложно использовать в качестве духоподъемного мифа, поэтому РВИО и усердствует на почве сакрализации советского подхода к истории войны, а любые попытки озвучить более целостную и взвешенную картину подвергает остракизму. Пропаганда отсекает неудобное, оставляет только трагический сюжет.

Сам по себе новый музей в подмосковной деревне, конечно, явление отрадное, очаг современной цивилизации. Памятники всегда выполняют функцию облагораживания окружающего пространства, на их фоне фотографироваться естественно. Посмотрите свадебные фото — они почти всегда на фоне памятников, связанных с местной историей. В этом нет ничего плохого.

Музейное сообщество, впрочем, обратило внимание на то, что и архитектура, и экспозиционные решения беззастенчиво скопированы с зарубежных образцов: архитектура — один из проектов Дэвида Чипперфилда, а фрагменты экспозиции — Музей Второй мировой войны в Новом Орлеане.

Ну, поставим их дизайнерские достижения нам на службу!