Как трансженщины и квир-люди скрываются от военкомата — рассказывают они сами Каково бояться, прятаться и любить во время войны, если ты небинарная персона
Иллюстрации: Роман Передерей
Евгения, 24 года
трансгендерная девушка
Я попыталась покончить с собой за несколько дней до начала войны. Когда ЛНР и ДНР «попросили защиты», я поняла, к чему все идет. Через пару дней, 23 февраля, я заперлась в квартире изнутри, хотела устроить поджог. Зажгла плиту, вещи цепочкой выложила от кухни до своей комнаты. Довести дело до конца я не смогла: в последний момент испугалась, все потушила, только вещи испортила.
Я всегда чувствовала, что я не вписываюсь в привычные мужские гендерные рамки. Мне очень сложно описать эти ощущения: с детства я чувствовала, что отличаюсь от других мальчиков как минимум поведением, которое многим казалось немужским. В 14 лет у меня началась телесная дисфория (неприятие собственного тела, не соответствующего тому гендеру, с которым идентифицирует себя человек. — Прим. ред.). Семья у меня очень религиозная, вдобавок несколько родственников работали в полиции, поэтому говорить о своих ощущениях мне было страшно, я предпочитала хранить все в себе.
Я всегда чувствовала, что я не вписываюсь в привычные мужские гендерные рамки
Позже я начала изучать источники, узнала о том, что такое трансгендерность. Я поняла, что не одна такая, это меня успокоило. При этом афишировать свою идентичность я все еще не решалась. Помню, когда я была подростком, я решила немного отрастить волосы. Близким это очень не понравилось, а тетя даже сказала мне что-то в духе: «Я больше любила тебя с короткими волосами». Я все еще понимала, что лучше о своей трансгендерности никому не говорить.
После школы и колледжа я попала в армию. Я не хотела служить: думала, что получится пройти альтернативную гражданскую службу, но подать заявление на нее сама испугалась, а родители помогать в этом отказались. Службу я проходила в Архангельской области, и там все было отвратительно. Старшие требовали от меня «быть мужчиной», когда я не могла подтянуться и вообще выполнить спортивными нормативы. Руководство запугивало нас уголовками за неисполнение приказов, плохой характеристикой после дембеля.
Внутренние правила тоже не соблюдались: например, нам не давали звонить родственникам по несколько недель, хотя мы по закону имеем право общаться с ними два-три часа в неделю. Все мы были дешевой рабочей силой — таскали шпалы, кирпичи, песок, разбирали кузова списанных в утиль грузовиков. С горем пополам я отслужила этот год, получила звание рядового и рекомендации на поступление в военные вузы, чтобы выучиться на офицера или прапорщика. Этой возможностью я так и не воспользовалась: служба в армии очень сильно понизила в моих глазах статус военных, связываться с этой сферой я больше не хотела.
Вернувшись из армии, я продолжила попытки принять себя. В 23 года я поняла, что скрывать себя больше не могу: мне некомфортно быть той, какой меня хотели видеть окружающие. Я начала пить гормональные препараты, которые назначила себе сама, поменяла образ: отрастила длинные волосы, в соцсетях стала вести аккаунты с женским именем. Родители не приняли меня.
Какое-то время жила на свои собственные доходы: после армии я работала в «Эльдорадо», а потом стала фрилансером и за сдельную оплату делала чертежи для геодезистов. Я целиком зависела от заказов, но осенью прошлого года их стало намного меньше. Денег стало не хватать, и я начала жить на кредитки. Другую работу найти не получалось, оплачивать долги я не могла, и к февралю 2022 года сумма задолженностей перевалила за 250 тысяч рублей.
Я находилась в очень тяжелом состоянии: семья по-прежнему меня не принимала, а знакомые могли использовать мое старое мужское имя вместо нового, не понимали и не хотели понять, кто я и что вообще такое трансгендерность. По-настоящему открыться я смогла только лучшей подруге, которую знала несколько лет через интернет, — она и стала моей поддержкой сначала в онлайне, а потом и в реальной жизни, когда мы наконец встретились. Тем не менее из-за того, что я чувствовала неприятие общества, у меня возникали суицидальные мысли, но реализовать их я боялась то из-за страха высоты, то из-за уверенности, что ничего не получится и я останусь калекой. Перед началом войны я все-таки предприняла попытку суицида.
Я понимала, что мобилизация — лишь вопрос времени. Сейчас я живу не по прописке в другом городе. Истории о людях, которых по ночам забирают из сел в областях, выводили меня из равновесия. Чтобы обезопасить себя, в октябре я начала смену документов с мужского на женское имя. Для этого мне пришлось пройти врачебную комиссию в Москве: я заполняла разные анкеты, общалась с психиатром, психологом и сексологом. Я получила справку о смене пола, которая дает право получить паспорт с женским именем. С ней поехала в родной город — новый паспорт получила в МВД, заранее записавшись через «Госуслуги». Замена всех бумаг заняла всего несколько дней, я даже удивилась, что все так быстро — теперь думаю менять водительское удостоверение и обновлять диплом о среднем образовании.
Я думаю, что новые документы помогут мне избежать мобилизации — не знаю, пробовал ли кто-то еще так сделать, но в моем случае это уже что-то. У меня категория годности «Б» с формальной должностью водителя, хотя единственное, что я водила в армии, — тележка с металлом. Если все же до меня доберутся, то даже не знаю, что буду делать — в отчаянии я способна на многое. Пока что я сконцентрирована на работе и попытках откладывать деньги на эмиграцию в другую страну — правда, не уверена, что это получится с долгами.
Еще я не уезжаю, потому что у меня довольно особенная ситуация с переходом: я принимаю гормональные препараты, за границей с ними могут возникнуть сложности, а прерывать курс может быть опасно. За время, что идет война, я немного пришла в себя, нашла новую работу в службе доставки, а энергию от негативных эмоций и стресса направляю не на попытки суицида или селфхарма, как раньше, а на то, чтобы чаще общаться с друзьями, которым сейчас тоже трудно, и больше работать.
Повлияла ли война и санкции на доступ к гормональным препаратам?
Если кратко — да. О возникших трудностях журналистам «Новой вкладки» рассказали несколько трансгендерных персон. Одна из них, трансдевушка Инна, после начала войны обнаружила, что из всех аптек пропали гормональные препараты, которые она принимала пять лет. Через неделю они появились снова, но стоили уже в два раза дороже. Инне пришлось изменить схему гормональной терапии — снизить дозировку нескольких препаратов, а от одного и вовсе отказаться. Девушке удалось избежать отката к мужскому телу, но продолжать феминизацию она теперь не может. О сложностях с поставками гормональных препаратов говорит и трансгендерный мужчина Марк. Все необходимое для терапии он покупает с рук «практически без перебоев», однако подтверждает: трансперсоны, которые приобретают препараты в аптеках, не всегда могут получить их из-за скакнувшей цены и перебоев с поставками.
Согласно исследованию фонда «Сфера»*, изменение стоимости гормональных препаратов или их исчезновение из продажи — не единственные проблемы, с которыми столкнулись трансгендерные персоны после 24 февраля 2022 года. Так, заказать препараты напрямую у производителя теперь практически невозможно из-за проблем со службами доставки и логистикой перевозок, а рецепты из России могут оказываться недействительными за рубежом. Как следствие — российские трансперсоны испытывают сложности с гормональной терапией как внутри страны, так и за ее пределами.
Максим, 20 лет
небинарная персона
Когда началась мобилизация, чувства были те же, что и 24 февраля: проснулся, почитал новости и лег обратно спать, надеясь, что это все — просто плохой сон. Помню, как выходил на улицу, слышал разговоры прохожих о мобилизации. Какая-то женщина говорила по телефону: «Там же мясо, его могут туда отправить». От всего этого я чувствовал внутри тревогу, переходящую в слезы и желание кричать: «Что еще должен сделать Путин, чтобы вы открыли глаза?»
Я вырос в бедной семье в Подмосковье. Мне всегда хотелось перебраться в Москву, но финансовой возможности для этого не было. Свою небинарность я осознал в 2020 году. Мне кажется, что это чувство всегда было со мной, просто долгое время я не мог понять, как именно его назвать. Я жил, принимая свой мужской гендер и в то же время понимая, что мне не подходят его правила — даже самые банальные: что девочкам нужно уступать, что мальчики могут дружить только с мальчиками, что им должно нравиться только мужское, а не какие-нибудь песни «Ранеток».
Там же мясо, его могут туда отправить
Из-за этого получалось, что «мужская коробка» мне не подходила — все было для меня чужим. Я чувствовал себя не мужчиной и не женщиной, а просто человеком, который не вписывается в рамки ни одного из двух гендеров. Я понимал: если нужно выбрать только одну из двух гендерных «коробок», я лучше ничего не выберу, чем буду врать, что ярлык «мужчины» или «женщины» мне подходит. Так я пришел к небинарности, с которой мне комфортно.
У меня много друзей, после начала мобилизации все они были в шоке и стрессовали. Друг, который до этого служил в армии, долгое время прятался и почти не выходил из дома. Моя мать, наоборот, не беспокоится насчет мобилизации: она хоть и считает себя либералом, но верит Путину и пропаганде и думает, что мобилизация прошла по всем правилам и никого не забрали просто так.
личнный опыт
Как Юлии Алешиной удалось стать первым трансгендерным политиком в России. После принятия закона о «пропаганде» ЛГБТ она покинула свой пост
ЧитатьОтец, когда я еще летом говорил с ним об эмиграции и страхе перед мобилизацией, предложил мне «просто отслужить год в армии». Когда мобилизация стала реальностью, он скинул мне ссылку на вебинар об армии и религии: сам он религиозный человек и думает, что призыва можно избежать, если твоя вера действительно противоречит идее оружия и войны, и попасть на альтернативную службу.
Как и любой человек с мужским гендером в паспорте и других документах, я подвергаюсь риску призыва. Неважно, что говорит Путин на этот счет: военный комиссариат будет не против отправить всех, кто хочет и не хочет убивать, на войну. Так было и в начале войны, когда мои знакомые срочники отправились в Украину. Один из них уже вернулся: на фронте он был водителем и сказал, что это было самое страшное из того, через что он проходил в своей жизни. Сейчас у него есть ветеранские льготы, но он признается, что они никогда не будут стоить того, что он пережил или мог и вовсе не пережить.
Военного билета у меня лично нет — только приписное свидетельство, поэтому я не знаю, какая у меня может быть категория годности. Могу предположить, что я все-таки не годен из-за проблем с ментальным здоровьем и, возможно, из-за учебы: сейчас я продолжаю очно-заочную учебу в дистанционном формате и не знаю, является ли это отсрочкой для военкомата в новых реалиях. По крайней мере, до объявления мобилизации я получил повестку и расписался: в октябре мне нужно было прийти в военкомат на прохождение медицинской комиссии, но я, естественно, никуда не ходил. Через несколько недель в почтовый ящик по прописке пришла еще одна, для «уточнения документов», но и ее я проигнорировал.
Я понимаю, что если я не приду по повестке, то сотрудники военкомата могут прийти сами к родителям, где я зарегистрирован. Чтобы избежать этого, я снял комнату у знакомой, а работаю я в частной компании, поэтому туда вряд ли придут. Лучше я буду так скрываться, чем сдамся сам. Чтобы как-то разобраться с военкоматом и призывом, я планирую написать доверенность на кого-то из знакомых, кто мог бы за меня отнести документы в военкомат и подтвердить мою негодность. Я сомневаюсь, что это улучшит ситуацию, но это лучше, чем ничего.
Пока мой план такой: копить деньги на внеплановый переезд в другую страну. Тут очень много мелких нюансов, и эти нюансы тревожат еще сильнее: вдруг я останусь в новой стране без работы и денег, или закроют выезд, или меня просто остановят здесь на улице и насильно повезут в военкомат. В окончание частичной мобилизации я не верю: доверять словам президента-диктатора — себя не уважать. Все от эмиграции до возможной новой волны мобилизации в основном крутится вокруг финансовых проблем, решить которые я пока не могу.
Мне страшно, поэтому я стараюсь с головой уйти в сериалы и мультфильмы, где нет насилия, и работу, а о переезде, самом крайнем и сложном для меня пути, стараюсь думать пореже. Сейчас я учусь жить с постоянной тревогой и замечаю, что многие новости уже никак не меняют моего эмоционального состояния. Даже закон против ЛГБТ-пропаганды я воспринял как нечто очевидное, ведь фашистские режимы всегда идут по одному сценарию и такая мера была предсказуема — люди сверху хотят нас запугать, но для себя я решил, что самоцензурировать себя не буду, не дам им того, о чем они мечтают.
Квир против мобилизации: что происходит сейчас
Вопреки стереотипам негетеросексуальная ориентация или гендерная дисфория не являются причинами, по которым люди могут избежать срочной службы. С точки зрения закона легально избежать службы можно при наличии подтвержденного медицинской комиссией диагноза из «расписания болезней», и наиболее актуальными для ЛГБТ-персон пунктами из этого списка могут быть «расстройства половой идентификации и сексуального предпочтения» или «поведенческие расстройства, связанные с сексуальной ориентацией». По ним человек, прошедший обследование в стационарных условиях, может получить категории годности «В» или «Д». Если с последней он целиком освобождается от любых контактов с армией, то с первой остается годным при введении военного положения.
Наличие документов на мужское имя у небинарных или трансгендерных персон увеличивает их шансы столкнуться с военной обязанностью, и особенно — при наличии опыта службы в армии или участия в военных действиях. Одной из тех, кто оказался в зоне риска, стала трансгендерная девушка Аскатла, рассказавшая свою историю «Медузе»*.
Свою гендерную идентичность Аскатла осознала в 13 лет, однако семья и друзья не поддержали ее. Стремясь начать новую, самостоятельную жизнь вдали от родного дома, девушка, уроженка Улан-Удэ, в 2019 году приняла решение пойти служить по контракту. В армии она скрывала свое истинное гендерное самоощущение, использовала «правильный» тембр голоса и носила короткую стрижку. Именно в армии гендерная дисфория Аскатлы достигла своего пика, и девушка самостоятельно начала гормональную терапию.
Оказавшись дома одна, она преображалась в тот образ, в котором ей было комфортно. Тем не менее с сослуживцами отношения были напряженными. «Люди здесь относятся ко мне с внутренним напряжением и отвращением. Я легко чувствую такие вещи: я эмпатична», — признавалась Аскатла своему молодому человеку. Бороться с травлей девушки, которая получала угрозы от сослуживцев, взялись лишь штабной психолог и командир ее части — они попытались за нее заступиться, но в то же время попросили и ее «не светить справками».
После начала войны Аскатла продолжала служить по контракту. Сначала риск оказаться в эпицентре военных действий в Украине был сравнительно низок, но в октябре 2022 гоа контрактникам перестали давать увольнительные и начали морально готовить к участию в войне— показывали «видео о нацистах в Украине, говорили, как важно защитить страдающих местных жителей», проводили тренировки по стрельбе. После первых же занятий Аскатла приняла решение получить увольнение любой ценой, и вот уже несколько недель она находится в 301-м госпитале Минобороны РФ.
Сколько еще трансгендерных персон могут быть в подобных ситуациях, неизвестно. Тем, кому мобилизация или отправка в зону конфликта грозит прямо сейчас, помогают активисты — например, организации «Квiр Свiт», которая уже несколько месяцев занимается срочной эвакуацией ЛГБТ-персон из Украины, России и Беларуси. Активисты уже помогли с эмиграцией более чем 80 людям из России, еще как минимум 30 они помогли пройти медицинские комиссии.
* Признан в РФ иностранным агентом.
