Фром зе баттом ов май харт Софья Качинская о трудностях понимания и перевода
Я плохо говорю по-английски. Профессор философии спросил меня, что держит в руках Аристотель на полотне «Афинская школа». Я знала ответ, потому что громадная репродукция картины висела в холле моего университета в России и даже самый идейный двоечник помнил, что тот бородач в голубой простыне правой рукой указывает на землю, а в левой у него книга «Никомахова этика».
— The book, — говорю.
Следующие две минуты мы разбирались, что я имела в виду. Профессор переспрашивал, я, раскрасневшись, повторяла: «Book. Book! BO-O-O-OK!»
Мистер Канту не понимал.
— Куча листов сразу, как «Капитал» Карла Маркса, — я трясу «Капиталом», взяв его со стола.
— А-а-а, — наконец-то всё понимает мистер Канту, — книга!
— Прошу прощения, — говорю, — за мой английский. Я из России.
— Нет-нет, — возражает профессор, — это я прошу прощения за мой английский. Я из Техаса.
Оправдываться бессмысленно: уж за 15 лет с момента, когда учительница начальных классов открыла нам дивный мир «кэпитал ов Грейт Британ», можно было хоть что-то из себя изобразить. Моя замечательная учительница Варя, которая готовила меня к отъезду ещё в России, немножко меня спасла, постоянно сражаясь с моей невыполненной домашкой, но в США я прибыла твёрдой троечницей.
У меня было много проблем, связанных с языком, но в основном мучило, что я — это немного не я. Никакого красноречия, самой жалкой метафоричности, удовольствие от беседы у всех в районе нуля: мне тяжело и больно, американцам — непонятно и быстро из-за этого скучно. Хотелось как-то уточнять после каждой фразы, что я вообще-то немножко поумнее, просто мой лексикон пока что вызывает у меня только депрессию. Кроме этого, я ненавидела себя за то, что не могла иронизировать, то есть старой комфортной языковой парадигмы меня не существовало.
Всё это было отчасти связано с языковым барьером, и если честно, это мне кажется очень русской чертой. Я видела несметное количество китайцев, индийцев и гвинейцев, которые осаждали англоговорящих как крепость: варварским набегом, коверкая все слова на свете, без стеснения и глубоких волнений. И это и есть лучший способ быстро и навсегда научиться именно говорить, не выучить грамматику и лексику, а разговаривать. Пока мои друзья по языковой школе социализировались и учились общаться, я краснела, зеленела и умирала, пробивая банку колы на кассе.
И я думаю, что знаю почему. Назову это проблемой «тся/ться», потому что в вопросах подобного толка окончания совершенных и несовершенных видов глагола идут флагманом (ладно, бедная Украина, про которую непонятно, внутри у неё что-то или всё-таки сверху, составит серьёзную конкуренцию). Мы все так замучили друг друга снобизмом по поводу того, как мы говорим и что мы делаем, что это вклеилось в сознание намного раньше появления социальных сетей, где ведутся войны под знаменем Розенталя. Самые добрые и отзывчивые люди бросятся исправлять любую мелочь с царственной снисходительностью, граничащей с надменностью, потому что они язык выучили. И пока учили, конечно, никогда не ошибались, и американцы не узнавали в них иностранцев, и они прекрасно понимают Шекспира без словаря, а также рады обсудить что-нибудь специфическое, положим, влияние климата на работу ядерных реакторов, на английском языке, вот так круто они говорят! На самом деле всё наоборот: люди, талантливые к языкам, никогда на моей памяти не поправляли других, гневно сверкая глазами. Они поправляли, чтобы научить. Остальные, прошедшие всю школу с теми же проблемами, что и у других, имеют свойство передавать следующему поколению идею ошибки как позора, который не смыть никогда, заставлять всех испытывать микроунижение, через которое прошли сами благодаря таким же предшественникам, или всеобщей напряжённости, или потому, что ну нужно же как-то отыграться за всё плохое, или кто знает почему ещё. «Дедовщина», — шепчет мне внутренний голос.
Я думала, что мой вариант слова «антибиотики» — это дно, но тут, как в легенде, снизу постучали. Мне нужно было позвонить в офис TOEFL iBT, чтобы зарегистрироваться на экзамен. Это был последний день регистрации, 10 минут до закрытия. Со мной говорила женщина с индийским акцентом, вероятно, сидя где-нибудь в сердце своей родины, потому что связь у нас была хуже допустимого: мне казалось, она ведёт диалог из окопа, в котором постреливают. Мисс не понимала ничего. Я понимала только «Madam, I don't understand you». Регистрироваться нужно было обязательно, прямо сейчас. Я нервничала. Мы переспрашивали друг друга с заметно нарастающим отчаянием. Славянская и индийская версии артикуляции сошлись в бою. Регистрация закрывалась. Я не продвинулась дальше спеллинга моей фамилии. Через десять минут я села на пол и горько заплакала. Зарегистрировал меня мой дядя, а я, вылив из себя все горючие слёзы, внезапно обрела спокойствие: я больше не боюсь ошибок.
Я ошибаюсь до сих пор и рада, когда меня поправляют. Дела, конечно, идут лучше: писать эссе и письма я научилась, с друзьями исковеркать грамматику не страшно, ничего крамольного в этом нет. И я даже могу немного пошутить.
Меня теперь часто спрашивают, как быстро и качественно выучить иностранный. Конечно, эти советы всегда одинаковые, все они входят в тексты в духе «Как выучить английский: 10 советов». Смотрите кино на языке оригинала, почитывайте зарубежные СМИ, заведите карточки или приложение для них и выписывайте новые слова, зарегистрируйтесь на Couchsurfing. Ни один из этих советов не поможет вам чувствовать себя комфортно, если вы боитесь ошибаться. А бояться не надо. Ни за себя, ни за других. Люди прекрасно справляются с вашими ошибками и спокойно живут дальше, а не рассказывают за пятничной барной стойкой истории об этом русском дурачке, который в очередной раз налажал. А если всё-таки рассказывают, то помните, что подтянуть грамматику, расширить словарь и достичь чудес аудирования можно и давно известно как, а вот уничтожить в себе человека, радующегося чужим ошибкам, намного труднее.
Синсерли ёрз.
