Рупор всего хорошего: Скульптор памятника князю Владимиру — о варварстве и любви к России The Village поговорил с Салаватом Щербаковым о том, почему князь Владимир — позитивный персонаж

«Мы присутствуем не просто при открытии памятника, мы присутствуем при очень важном событии, которое свидетельствует о том, что народ наш действительно сопрягает в своём сознании, а значит, и в своей воле некогда разорванную ткань национальной истории», — заявил патриарх Кирилл на открытии памятника Александру I. «Сопряжение ткани национальной истории» — неплохое определение творческого направления Салавата Щербакова. Памятник патриарху Гермогену, монумент «В борьбе против фашизма мы были вместе» на Поклонной горе, памятники Столыпину, Александру I, «Спасателям к 20-летию МЧС» — всё это работы Салавата Щербакова. Массивные, внушительные произведения отлично вписываются в канву нового патриотизма с монархическими оттенками. Большинство перечисленных монументов находятся в самых значимых точках Москвы.

Стиль Салавата Щербакова называют классическим реализмом, но сам мастер с таким определением не согласен. Щербаков говорит, что греческую скульптуру, «Давида» Микеланджело или роман Льва Толстого «Война и мир» нельзя назвать реализмом: «Это видение неких больших идей». Он характеризует свой метод так: «Оптимистичный консерватизм и позитивизм. А ещё надо добавить слова „добро“ и „правда“». Последние слова Салават Щербаков повторяет и расплывается в улыбке. Он только что вышел из мастерской, на руках ещё не обсохла глина — Щербаков работал над макетом памятника князю Владимиру.

Перед разговором скульптор уточняет, что за медиа им интересуется: «Вы кто? Революционеры? Белоленточники?» Щербаков сетует, что недавно одно СМИ крайне фамильярно обошлось с его памятником, пририсовав его к небоскрёбам Москва-Сити. 

О методе 

«Многие мои предки занимались искусством, — рассказывает Щербаков. У него даже сохранилась картина дальнего родственника, жившего в XVIII веке. — Иеродиакон Софроний был монахом в Спасо-Вифанском монастыре недалеко от Сергиевой лавры. Екатерина II ввела цеховое деление профессий, и он был членом цеха живописцев. Это — как Союз художников, наверное». Щербаков говорит, что у него в роду было много архитекторов, а его дед был скульптором. В детстве бабушка отвела Салавата в только что открывшийся Дворец пионеров на Ленинских горах: «И с семи лет от глины я уже не отходил. Поступил в институт (в 1978 году Щербаков окончил отделение архитектурно-декоративной пластики МВХПУ, бывшего Строгановского училища. — Прим. ред.), Союз художников, работал, и как-то так получилось, что я стал скульптором».

Вкусы и приёмы Салавата Щербакова формировались под влиянием нескольких художественных тенденций. «Одна исходила из предыдущей эпохи — соцреализм с долей государственно-коммунистической идеологии, Вучетич, Томский, — рассказывает скульптор. — Но была и другая капитальная тенденция. Группа последователей Александра Терентьевича Матвеева пыталась наследовать традиции тысячелетнего пути скульптуры от античности. Сказать, что мы всё унаследовали, я не могу — многое утеряно. Быть на уровне скульпторов столетней, двухсотлетней и тысячелетней давности — это как соревноваться с олимпийскими чемпионами, рекорды которых невозможно превзойти».

Творческий взлёт скульптора пришёлся ещё на начало нулевых. Он преподавал в Московском государственном академическом художественном институте имени В. И. Сурикова, а с 2003 года стал заведующим кафедрой скульптуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Тогда же в Москве появляются его первые монументальные патриотические работы — памятники лётчице Гризодубовой, первому министру путей сообщения Мельникову, воинам-интернационалистам и солдатам стран — участниц антигитлеровской коалиции на Поклонной горе.

Щербаков с теплотой вспоминает время Юрия Лужкова: «Это была эпоха энергии, свободы, свойственной русской широте характера, разгулу. Вкусы Юрия Михайловича были разнообразны. Реалистическая, государственническая скульптура сохранялась и при нём, наряду с другими интересными экспериментами. Он был достаточно жёстким и целенаправленным патриотом». Одним из интересных экспериментов был и масштабный памятник Петру I работы Зураба Церетели: «Это выплеск той эпохи. Он обладает какой-то парадоксальностью, свежестью мышления. Зураб Константинович на волне смелых идей сделал смелый шаг».

Противоречивые пристрастия бывшего мэра — постмодернистский «лужковский стиль» — ассоциировали с фигурами Зураба Церетели и Михаила Посохина. Уход Лужкова из политики знаменовал и трансформации в городской эстетике Москвы. Некоторые видят в них поворот в сторону реализма. Последние годы стали для Салавата Щербакова творческим пиком. 

О контактах

Салават Щербаков не смотрит в глаза, а если и смотрит, то как будто сквозь собеседника. Его эмоции очень быстро меняются: от добродушной улыбки до помрачнения проходит пара секунд. Когда разговор заходит в область скользких и неприятных тем, в глазах скульптора читается лёгкое разочарование, словно он вдруг понял, что перед ним волк в овечьей шкуре.

Памятник князю Владимиру — одно из самых больших событий в его карьере: по замыслу, монумент должен стать новым символом Москвы, чем-то сродни московской статуе Свободы. Огромный резонанс, масштабный монумент, образ, идеально попадающий в политическую повестку и поддержанный лично президентом.

На вопрос, контактирует ли он с Путиным или другими государственными идеологами, Щербаков отвечает довольно таинственно: «Идея установить памятник князю Владимиру — инициатива Русской православной церкви и Российского военно-исторического общества. Военно-историческое общество официально ведёт это дело. Я там тоже состою, конечно». Скульптор говорит, что у него нет членского билета или специального стула на заседаниях. Общество, объясняет он, скорее группа изучающих историю единомышленников, нежели бюрократическая структура.

Тут стоит отметить, что в РВИО состоят самые влиятельные люди страны: министры, политики и бизнесмены — Шойгу, Рогозин, Мединский, Ливанов, Колокольцев, Нарышкин, Якунин, Вексельберг и другие. И если верить открытым источникам, Салават Щербаков — самый востребованный скульптор этого общества. За последние два года он создал шесть монументов под эгидой РВИО, и скоро в Москве появится седьмой — и самый масштабный.

«Владимир Владимирович Путин открывал несколько моих памятников. С ним бывает очень интересное общение, короткое, к сожалению, — продолжает скульптор. — Но хорошо, что президент поддерживает установку памятника. Это большое дело, которое надо сделать. Я бы даже сказал, что смешно этому мешать или быть против. Зачем мешать тому, что хорошо?»

Высота будущего монумента — 25 метров. «Он не такой уж большой. Например, памятник Петру I — 98 метров, — рассуждает Щербаков. — В Бразилии стоит статуя Христа, а в Волгограде — „Родина-мать“. Всё это скульптуры куда большего размера. Просто есть такой жанр, и было бы как-то не очень, если бы в Москве появился маленький князь Владимир».

Щербаков рассчитывает, что статую всё-таки поставят на Воробьёвых горах, хотя и не исключает, что будет избрано другое место: «По первоначальной идее Владимир должен был стоять на Лубянской площади. Сейчас это место пустует, но возвращение памятника Дзержинскому может вызвать протесты. А князь Владимир снял бы все вопросы. За него все, за исключением, может быть, каких-то ярых атеистов и сатанистов». 

Об идеях

Скульптор говорит, что сейчас легко стать авангардным художником и поэтому он пытается развивать «сложное консервативное искусство». Под консервативным искусством мастер предполагает историческую преемственность и связь с великими. Впрочем, Щербаков признаётся, что его художественные предпочтения довольно стандартны. Больше всего он ценит греческую и римскую традиции, Микеланджело, Донателло, Родена. Из соотечественников — Андреева, Трубецкого, Мухину.

Скульптура — это язык больших идей, считает Салават Щербаков. Так сложилось исторически. «Скульптура имеет свою непосредственную ценность. И в то же время она является рупором идеологий, религий. На земном шаре постоянно друг другу противостоят большие идеи, они появляются и исчезают. У них есть газеты и книги, но точно так же у них есть и скульптура, памятники».

Салават Щербаков постоянно говорит «мы». Иногда это сбивает с толку. «Мы» — это он, его мастерская или, может быть, вся страна? На вопрос, рупором чего является его творчество, он отвечает: «Мы служим большим идеям, тому, что мы любим. Я могу сказать, и тут скрывать нечего, мы любим добро. Добро должно быть достаточно устойчивым, сильным. Мы все любим свои семьи и любим людей. Ничего нет зазорного и в том, чтобы любить свою Россию, Ирландию, Израиль или Соединенные Штаты. Мы любим Россию. Россия — это вера, культура, интеллект, территория, земля, люди. В этом направлении мы и стараемся работать».

Возможно, «мы» Салавата Щербакова не столько указывает на хоть какую-то общность людей, сколько на творческую позицию. Щербаков считает, что в его области личность художника второстепенна перед замыслом. «Художник — это не главное. В творчестве Ван Гога главный — Ван Гог, он предъявляет свою личность. А в монументальной скульптуре художник, как в церкви, служит. Главное — церковь и бог, идея. Тут важно не то, как художник кокетливо и ярко проявил себя. Тут важно, насколько он дотянулся до понимания идеи и смог её профессионально оформить».

На вопрос, какую великую идею несут памятники Сталину, за установку которых пару месяцев назад яростно ратовали некоторые политические деятели, Щербаков отвечает осторожно: «Большая коммунистическая идея есть до сих пор. Она существовала столетиями и вылилась в социализм. И в рамках этой идеи возникли обожествляемые персонажи. На земном шаре остались коммунисты, и неизвестно, как всё будет развиваться дальше. Есть коммунисты, есть сталинисты, а некоторые даже считают, что Сталин был не коммунистом, а большим патриотом. Они говорят, что репрессий не было. Может, это и ненаучно, но люди не хотят зла».

«Я воспитан в патриархальной, консервативной среде. Моя бабушка — дочь протоиерея. Эта среда была заведомо против большевиков и красного террора, — продолжает Щербаков. — Меня спрашивали: если вам памятник Сталину закажут, сделаете? С профессиональной точки зрения всё интересно. Но я ответил, что моя бабушка мне бы этого не разрешила». 

О всепрощении

По мнению Щербакова, личность князя Владимира очевидно положительная и вопросов не вызывает.

«Есть исторические фигуры, к которым можно по-разному относиться. Сейчас мемориальную доску Хрущёву открыли в Староконюшенном переулке. Он плохой? Хороший? Или Иван Грозный? Сталин? Даже к Петру I у некоторых неоднозначное отношение, называют его антихристом. В отличие от них князь Владимир — такой же позитивный персонаж, как Дмитрий Донской, Александр Невский и Сергий Радонежский.

Европа прошла большой путь от варварства. До монгольского нашествия Русь была типичной европейской страной. Она в ногу со всей Европой восприняла слово Христово: мы приняли крещение позже многих народов Кавказа, но раньше Скандинавии. И князь Владимир был типичным европейским правителем. Он был таким же варваром, убийцей, даже, говорят, насильником, как и Меровинги и Каролинги в Европе, потому что таков был исторический контекст. Но это был крепкий князь, он жил по законам своего времени. А потом это время стало моментом выбора пути. И Владимир совершил большой поворот для страны.

Ни в коем случае нельзя ставить знак равенства между князем Владимиром и Малютой Скуратовым. Князь Владимир является создателем нашей страны, её территории, границ. А крещение Руси — его святое, большое дело. Он духовный отец нашей родины, которая под крестом прошла через неимоверные, мало кому доставшиеся повороты истории — через Орду, поляков, тевтонов, Наполеона и Гитлера. С верой и православием страна ухитрилась через всё это пройти».

«Разве время является достойным оправданием поступка?» — спрашиваю я скульптора и напоминаю об одном историческом эпизоде. 978 год, Владимир из-за отказа в женитьбе захватил Полоцк, изнасиловал княжескую дочь Рогнеду на глазах родителей, а после убил её отца и братьев.

«Каждый человек скажет, что это плохо, — отвечает Щербаков. — Все понимают, что это плохо. Но для этого и пришло христианство в Европу. Почему человечество нуждалось в нём? Потому что варварство можно было победить только евангельским словом, мыслью Христа. Князь Владимир победил это в себе и во всей стране. Конечно, он был живым человеком и действовал не по-божески. Но потом он принял христианство и вышел из этого ада».

Обложка: Михаил Метцель / ТАСС