Как российские волонтеры помогают украинским беженцам в Европе

C начала ***** Украину покинули почти 5 миллионов человек. Многие беженцы отправляются в Европу, где наряду с фондами им помогают волонтеры, уехавшие из России несколько лет назад. The Village поговорил с российскими волонтерами о состоянии потерянности и шока у беженцев, конфликтах с европейцами и мыслях детей о войне.

О попытках волонтерить и решении организовать детский клуб

Мои первые попытки помогать украинцам были хаотичными, я бегала по Берлину: паковала коробки с гуманитаркой, встречала беженцев на вокзале, забирала бесплатную еду в кафе и магазинах, чтобы отнести ее людям. Однажды сдавала кровь для украинцев, но у меня закружилась голова, пришлось прервать процедуру прямо на середине. Чувствовала себя полной дурой, потому что ничего не могла сделать. Тогда решила взять паузу и подумать, как я могу помочь.

У меня был опыт работы с детьми (я преподавала дополнительные курсы по театру, фотографии, медиа и немецкому), к тому же знаю русский, поэтому решила проводить творческие воркшопы. Познакомилась с танцовщицей из России и парнем из Индонезии, у которого свой коллектив перформанса. Вместе мы создали детский клуб.

Каждое воскресное утро мы с детьми рисуем карандашами и красками, делаем поделки: вырезаем маски, создаем значки, раскрашиваем яйца и печенье. Проводим и музыкальные занятия, например, диджей учил детей миксовать треки. Если позволяет погода, играем на улице. Наши занятия больше похожи на детский день рождения, чем на уроки: дети могут свободно ходить от ведущего к ведущему, делать что хотят и общаться друг с другом. После занятий кормим горячим обедом. Важно, что наш воркшоп постоянен — так у ребенка выстраивается рутина. Дети видят знакомые лица, что дает ощущение нормальности, которое у многих потеряно.

О том, как дети говорят о *****

Порой я не знаю, как реагировать на детское поведение. Одна девочка девяти лет во время занятия сделала из бумаги маску убитого солдата и придумала про него историю: мол, он был воином, его убили, потом он ожил и стал суперсолдатом. Другая девочка рассказывала, что ей пришлось оставить дома попугаев и что, скорее всего, они уже умерли. Я не знала, как реагировать, пыталась предположить, что они улетели. А она сказала: «Они в клетках, поэтому точно умерли».

Некоторые малыши долгое время сидели в своих городах и не могли уехать. Один семилетний мальчик прятался от бомб в холодном подвале и как-то сказал мне: «В Берлине квартиры у вас, конечно, холодные. Но ничего, в подвале было холоднее».

Родители пытаются не показывать детям новости, но те все равно погружены в повестку. Они понимают, что идет *****, что на их страну напали. Если и обсуждают ее между собой, хотят, чтобы она быстрее закончилась и чтобы Украина выиграла. Мальчики говорят про танки и что украинские солдаты самые сильные. В детях живет вера в хороший исход. Они активно реагируют на украинский флаг — он их объединяет. Рисуют его фломастерами, мастерят из бумаги, раскрашивают в его цвета печенье.

О приливе сил после ужаса

Волонтерская работа недолговечна. Люди раз сходят на вокзал, два сходят, а на третий день устают. В начале ***** волонтеров было много, у них были силы и время, потом их стало меньше. К ***** привыкают, она становится новой реальностью. А волонтерить с детьми еще сложнее — это энергозатратная работа, ты вовлечен на 100 %, отсидеться в углу не получится. Когда появляются страшные новости, как про Бучу, у волонтеров снова появился прилив сил.

Я же от волонтерской работы получаю невероятную энергию. Дети крутые, в них много радости, они хотят бегать, прыгать, с ними забываешь о беде, которая нас настигла. Еще радостно, что даешь возможность родителям немного отдохнуть — они уходят от нас с благодарностью. Работа волонтером помогает мне не сойти с ума от ужаса. У меня правило: хотя бы раз в день кому-то помочь, чтобы в итоге свет победил.

Катя

Франция

Работает переводчицей в пункте приема беженцев.
Сценаристка, уехала из России в 2016 году к мужу.

О желании помогать Украине и хаосе в пунктах приема

С 24 февраля мы с друзьями ходили на анти***** протесты с флагами России: нам важно было показать, что, хотя мы и россияне, ***** не поддерживаем. На митингах я познакомилась с другими эмигрантами, многие из них хотели помогать Украине. Сначала думали организовать анти***** протесты, но мы решили, что таким способом никому особо не поможем.

Где-то с 11 марта в Страсбург стали прибывать беженцы. Я и мои знакомые писали в социальных сетях, что готовы принять украинцев у себя дома. Собирали гуманитарную помощь: детские смеси, лекарства, еду. Потом в Страсбурге открылся центр по приему беженцев, в котором не хватало переводчиков. Я пошла туда волонтерить.

Первое время был полный хаос: украинцы не понимали французских волонтеров, когда те объясняли, где найти еду, деньги или жилье. Потом я стала давать украинцам свой номер телефона, чтобы они обращались по любым вопросам, кроме жилья (к себе я уже поселила беженцев).

Большинству украинцев нужна базовая помощь: выдать горячее питание, медикаменты, отвести к врачу — из-за долгого сидения в подвалах у людей обострились хронические заболевания. Я рассказывала беженцам, в какие группы в соцсетях вступить, подготовила файл со списком поликлиник, школ, магазинов, пунктов выдачи бесплатного питания, расписала, какие у них права. Информация быстро меняется, поэтому документ приходится постоянно обновлять.

Об адреналине, документах в земле и мыслях о смерти у детей

Украинцы приезжают в полном шоке и отрицании. Даже те, кто сидел в подвалах, говорят: «Мы побудем тут пару недель и вернемся домой». Они на адреналине: не помнят, как выбрались и доехали. Через две недели отходят и спрашивают: «А как мы вообще выжили?»

Запомнила, как переводила для семьи, которая приехала из района рядом с Чернобылем: мама, тетя, бабушка и четверо детей. Бабушка еще до ***** сломала ногу — ходила только с костылями. Когда начались обстрелы, они спрятались в подвал и просидели там 25 дней — даже в дом боялись зайти за документами. От сырости и холода в ноге у женщины образовался нарыв. Потом решились бежать: все ценные вещи и документы закопали рядом с домом, взяли паспорта и под сиренами выехали из города. И вот они стоят передо мной в пижамах, просят помощи, а мне кажется, что это фильм и нас снимают на камеру.

Если по взрослым видно, что они шокированы, то определить состояние детей сложнее — многие из них довольно общительны. Но когда с ними разговариваешь, видишь, как сильно они запуганы. Вчера я общалась с мальчиком Никитой, ему семь лет. Спросила: «У тебя есть домашние животные?» Он сказал: «У меня была улитка, она оставила икру, но папа раздавил икринки во дворе». Я пытаюсь его отвлечь от этой мысли, говорю, что они маленькие, забились в землю и наверняка вылупятся. А он не переключается и начинает вспоминать про бабушку, которая у него умерла. Видно, что у детей есть навязчивые мысли о смерти.

О конфликтах с французами и бюрократии

Иногда у беженцев бывают конфликты с местными. Французы селят к себе украинцев, не понимая, что люди могут жить с ними долгие месяцы, что их нужно кормить, платить счета за воду и электричество. Украинцы и так чувствуют себя стесненными, потому что попали в непривычные условия жизни. Они не хотят, чтобы их называли «беженцами», чувствуют, что доставляют неудобства.

Еще в Страсбурге каждую среду в 12:00 проверяют сигнализацию, и на весь город на пять минут включают сирены. Мы во всех чатах предупреждаем украинцев, объясняем, чтобы не пугались. Но громкие звуки работают как триггер, люди испуганно спрашивают: «А что это за сирена? Что случилось? Почему так громко?»

Конечно, бывает тяжело. Иногда ты объясняешь ситуацию французским властям, просишь выделить украинцам жилье и деньги, а тебе бюрократическим языком выносят бескомпромиссное решение — например, что помощь оказать не могут, потому что в паспорте не хватает штампа о пересечении границы. И тебе приходится сглаживать углы, объяснять людям, что ничего не получилось. Сказать «вам не помогут» тем, кто бежал от *****, очень сложно.

Георгий

Польша

Волонтерит на погранпереходах и в пунктах приема беженцев.
В России работал в «Голосе»*, уехал в 2012 году, когда на активистов стали заводить уголовные дела.

О конвейерной системе на границе

Первые дни ***** было невыносимо тяжело, я хотел, но не понимал, чем можно помочь. Вины не чувствовал, но осознавал ответственность: я должен исправить то, что мои соотечественники сделали с украинцам. Поэтому 26 февраля мы с товарищами создали волонтерскую инициативу «Россияне для Украины». Сейчас в нашем штабе около 20 человек. Мы живем и работаем в городе Пшемысль, на границе Польши и Украины — здесь находится погранпереход и приемные центры для беженцев.

На границе конвейерная система, украинцев привозят группами. Мы дежурим по очереди в светоотражающих жилетах (отличительный знак волонтеров) на вокзале или в приемном пункте. Дальше начинается хаос: люди выходят из поездов и автобусов, окружают тебя, наперебой задают вопросы. Их выдернули из родной страны, кто-то даже не знал, куда едет, а прибыв на границу, не понимает, что делать дальше. Им нужно где-то остановиться, поесть, получить медпомощь, одежду и средства гигиены — многие бежали без вещей. Хватают нас за жилеты и говорят: «Помогите, пожалуйста».

О сложностях перевозки беженцев и желании украинцев вернуться домой

Логистика — одно из самых важных направлений нашей работы. Мы связываем беженцев и европейцев, которые готовы перевозить украинцев или принять их у себя дома. Сейчас на транспортную сеть Польши большая нагрузка, расписание часто меняется, мы его отслеживаем и помогаем людям найти нужный рейс. Часто люди приезжают и не знают, куда им дальше идти. Тогда мы находим им жилье и ищем кого-то, кто может их довезти.

В 80 % случаев мы можем оказать помощь на месте. Но некоторые случаи требуют отдельной проработки: сейчас, например, я помогаю женщине и ее отцу из Сумы. На фоне стресса у мужчины резко развилась деменция, а в Польше он простудился и слег с пневмонией в местную больницу. Врачи хотят выписать его, но он не способен ухаживать за собой. Как он будет жить в центре для беженцев — непонятно, там коммунальные условия. Я искал для него и дочери жилье и транспорт целый месяц — в итоге они поедут в Краков. Другой случай: недавно собирали деньги на кремацию тела умершего от онкологии беженца, потому что польские власти похоронами не занимаются. Также много медицинских кейсов: в Украине сейчас дефицит гормонального препарата «Эутирокс», мы ищем его в Польше и переправляем через границу.

Большинство украинцев приезжают либо потерянными, либо в стадии отрицания. Их дома разрушены, родственники убиты, но они цепляются за прошлую жизнь, хотят вернуться обратно. Им кажется, что они тут на две недели, а потом поедут домой. На границе появляется все больше беженцев, которые возвращаются в Украину. Они пожили в Европе, но себя здесь не нашли. Их привезли и оставили там, где было свободное место. А что им делать дальше — непонятно.

О круглосуточной работе и ответственности за *****

Первые три недели мы работали почти без сна. Между собой шутили, что график волонтера — это когда ты 36 часов работаешь, 4 часа спишь. Спокойно не простоим и минуты: кто-то обязательно подойдет и спросит: «Что нам делать? Где жить? Где у вас мыло, шампунь, инсулин?»

В начале было особенно трудно слушать рассказы беженцев, потерявших родных на *****. Я помогал бабушке, дедушке и их внучке, у которой убили мать. Что делать, они не знают. Такие истории давят, начинает свербить в носу. Еще добивает чувство ответственности — украинцев убивают мои соотечественники.

При этом поддерживает ощущение нужности. Ты устал за день, находил 20 километров по пункту, ноги отваливаются, хочешь залезть в машину поспать, а к тебе обращаются, просят подвезти или принести вещи. И ты садишься и едешь — силы откуда-то появляются. Стараемся работать по максимуму, потому что не можем не работать.