«Право веры»: Как старообрядцы пережили религиозные преследования

Старообрядчество: борьба за выживание

В 1656 году на поместном соборе Русской церкви патриарх Никон объявил еретиками всех людей, крестящихся двумя перстами. Начались преследования: старообрядцев облагали налогами, у них изымали книги и иконы, предавали анафеме, заточали в монастырях, отправляли на каторгу и в ссылку, избивали кнутами, пытали и казнили, наконец, насильно переводили в новый обряд. В ответ на давление со стороны власти и официальной церкви в старообрядчестве появилась даже практика гари — массового самосожжения верующих в избах.

После большевистской революции начались новые мрачные времена: в Советском Союзе уничтожили целое поколение верующих. РПЦ реабилитировала старообрядчество в 1971 году, но государство не поощряло религиозность до самой перестройки.

Сегодняшнее старообрядчество  — это либо люди, перенявшие традицию от бабушек и дедушек, либо прошедшие путь советского гражданина и только в 1990-е вернувшиеся в религию, либо же те, кто сумел уйти в тайгу, в глухие деревни — так далеко, что власти до них не добирались. Некоторые занимались работой, которая не требовала образа советского гражданина-атеиста — таким образом верующие могли почти безнаказанно делать то, что считают нужным.

Внутри старообрядчества существует множество «согласий» или «толков» (объединений — Прим. ред.). Часть из них не имеют духовенства и не очень контактны с властью — это беспоповцы (например, Поморское, Часовенное и Федосеевское согласия). Поповцы, напротив, имеют собственное духовенство; среди них крупнейшими считаются Белокриницкое и Новозыбковское, называемое Русской древлеправославной церковью, согласия. В конце 18 века появилось направление единоверцев — старообрядцев, перешедших под юрисдикцию РПЦ, но сохранивших свои обряды; некоторые другие старообрядцы не признают это направление.

Согласия также находятся в сложных отношениях: между ними есть существенные обрядовые различия, а главное, неразрешимые религиозные споры. Самыми крупными согласиями сейчас считаются Белокриницкое, Поморское, Часовенное, единоверцы. У каждого из них есть свои области проживания. Например, на Урале больше всего представителей именно этих направлений, хотя когда-то здесь были представлены и многие другие. На число старообрядцев влияет и общероссийский тренд на оскудение деревень.

В постсоветское время часть старообрядцев перешла в единоверие и РПЦ, их храмы часто находятся ближе. В последнее время появилось и потепление в отношениях официальной и старообрядческой церкви — в частности, Белокриницкого согласия, наиболее многочисленного и близкого по форме к РПЦ. Оно известно как Русская православная старообрядческая церковь, которая имеет свое священство и широкую структуру. Все это позволяет открывать новые храмы. В 2017 году президент России впервые провел встречу с ее митрополитом Корнилием.

Теперь перед старообрядчеством стоит новое испытание открытостью — консерватизм и отдаленность от власти всегда были залогом сохранности их веры и культуры. Старообрядцы носят традиционный русский костюм в качестве молитвенной одежды, а в богослужении используют дораскольные церковные книги, откуда часть языка тех времен переносится в быт. В их речи есть слова, которые не услышишь каждый день: например, «тятя» вместо «папа»; некоторые слова — «здравствуйте», «спасибо» — говорить не принято; старообрядцы узнают своих по приветствию «Доброго здоровья!».

Отец Вячеслав

Миасс, Белокриницкое согласие

О преследовании предков

Сейчас приходится сложно людям, которые переосмысливают свои убеждения, потом приходят к вере и выбирают, в какой конфессии спасаться. Для меня все прошло естественно: таких исканий не было. Меня воспитывала бабушка с материнской стороны, она была моим первым наставником. Первый ориентир в жизни я получил именно от нее.

Бабушка родилась в Невьянске, она была из часовенных (часовенное согласие — группа объединений христиан в старообрядчестве — Прим. ред.). Она вышла замуж и переехала в деревню Башкарку, в ней был приход. Тогда перешла из часовенных в церковные, там они и повенчались. Бабушка родилась где-то в 1900-х годах, а ее сын —в 1917 году. С датами рождения в деревнях всегда было сложно. Все метрики хранились в церквях, а потом церкви уничтожили. После этого год рождения записывали со слов человека.

Наши предки жили тяжело. Бабушку с дедушкой раскулачили, отправили на север на какие-то рыбные промыслы. Они до этого жили и работали от зари до зари. В первую очередь раскулачивали тех, у кого было хозяйство. Тем более мои бабушка с дедушкой были активными прихожанами.

Бабушку отправили на север среди зимы. Во время этой поездки под конвоем у нее умерли двое маленьких детей. А дедушку арестовали и посадили в тюрьму. Родители бабушки поехали с ней, чтобы поддержать: она одна у них осталась из детей. На севере они выжили благодаря рыбному промыслу. Там, где их поселили, был политический высланный человек, который говорил бабушке о том, что их незаконно репрессировали. Он посоветовал ей написать апелляцию в Москву. Бабушка так и сделала.

Это письмо окольными путями дошло по адресу. Бабушку с родителями и детьми освободили, и дедушку тоже как раз отпустили. Потом бабушка с дедушкой вернулись в свою деревню, а в их доме уже кто-то жил: все растаскали, пропили и проели. Тогда местные власти решили отправить их во вторую ссылку — уже в пермские леса.

На этот раз они взяли с собой инструменты, чтобы валить лес. Сначала строили землянки, потом бараки на две семьи. Они чистили леса под пахотные земли, хотя в стране земли было и так полно. Власти специально это придумали, чтобы люди помирали от непосильного труда. В ссылке у бабушки с дедушкой были с собой книги, несколько икон: прятали и молились тайком.

В 1946-47 годах с них сняли запреты на передвижение, и они выехали оттуда. На свою родину они уже не вернулись. Бабушка с дедушкой приехали в город Первоуральск, потому что там были родственники — тоже репрессированные: их привозили строить Новотрубный завод.

О своем детстве

Я родился в Первоуральске. Когда меня привезли из роддома, бабушка взяла меня на руки, до 10 лет я постоянно был с ней. Основные азы и понятия о вере я получил от нее. Моя мама была верующей — одной из всех трех сестер, которые остались в живых. Она была самая младшая и жила дольше всех с родителями. Одна ее сестра ушла на войну, и там ей промыли мозги — вот и перестала быть верующей.

Бабушка с дедушкой молились дома. В то время люди были напуганы и не показывали всю свою духовную сущность. Ближайшая церковь была в 200 километрах, на Пристани (село в Свердловской области — Прим. ред.). Священники, которые служили на Пристани, знали своих верующих и приезжали к ним раз в год.

В Первоуральске я жил до 17 лет. В городе был новообрядческий храм, и в нем все время работали какие-то производства. А потом он стоял пустой. Люди стали подавать прошения в Москву, чтоб храм отдали верующим. Администрация, чтобы не отдавать храм, взяла и взорвала его. Местные власти испугались и не стали дожидаться ответа из Москвы, боялись скопления верующих. Напротив храма стоял постамент с головой Карла Маркса. Когда храм взорвали, постамент пропал. Была версия, что его утопили в заводском пруду.

В 1930 годы детям в школе внушали: «Вы самые умные, самые образованные. Не слушайте, что вам говорят родители и бабушки, они темные люди. Вы радуйтесь, что мы в советской стране строим коммунизм». Детей противопоставляли своим родителям. У некоторых людей к тетеньке-учительнице было больше доверия, чем к своим родным.

Учительница в начальных классах нам не промывала мозги, в старших классах тоже ничего такого не было. Мои бабушки и дедушки ничего не имели против пионерии. А мне все это надоедало. Особенно пионерский галстук, который надо было постоянно стирать и гладить. Потом мне предлагали идти в комсомол, затем — в Горком ВЛКСМ.

Как стал священником

До 1985 года я жил в Горьком (ныне Нижний Новгород — Прим. ред), был взрослым семейным человеком. Потом мне духовный отец предложил стать священником. Я подумал, что он меня с кем-то спутал. Всегда думал, что быть священнослужителем — это для тех, кто все время при церкви. Меня нельзя было назвать таковым. Благодаря бабушке, конечно, умел читать на церковно-славянском, знал заупокойный канон и псалтырь. Мне казалось, что это должен знать каждый верующий. Но потом я понял, что игнорировать наставление духовного отца нельзя. Так я и дал согласие.

Мой духовный отец потом рассказывал о том, что к нему из Миасса приезжали матушка Нона и матушка Агриппина и просили помочь найти настоятеля для их женского монастыря. В 1930-е годы его разогнали, но инокини остались тут жить, некоторые построили себе дома. Они были прихожанами храма. Матушка Нона и матушка Агриппина как раз были такими монахинями. Они со мной поговорили и пригласили к себе. Так я приехал в Миасс в 1985 году.

В прошлом между нашим монастырем в Миассе и одним из монастырей в Сибири была связь. Когда миасский монастырь закрыли, монахини решили поехать туда. Какое-то время они жили в сибирских монастырях, но разорительная волна пришла и туда. Когда их об этом предупредили, монахини выкопали ямы и спрятали все церковное облачение и книги. Несколько книг, необходимых для литургии, взяли с собой и ушли в тайгу. Когда их пришли разгонять, в монастыре уже никого не было.

Часть из тех монахинь вернулись в Миасс, потом они жили при храме. Внешняя жизнь у них была мирской. Матушка Нонна работала механиком на швейной фабрике, а дома они жили втроем. Были мини-монастыри, состоящие из трех-четырех монахинь. Они жили монастырской жизнью, но ходили на работу. Когда я приехал Миасс в 1985 году, монахинь уже было мало: большинство умерло.

Я слышал от местных, что в нашей церкви крестили очень много людей. Дело в том, что во время войны здесь был только один действующий храм — старообрядческий. В красивом каменном храме РПЦ устроили общежитие. Поэтому все шли в старообрядческий храм. Получается, все люди, рожденные в 1940-50 годы в наших краях, — старообрядцы. Конечно, быть старообрядцем по крещению — это одно, а сохранение связи с церковью — это другое. Все зависит от окружения и семьи.

Федор Телков

фотограф, фотохудожник

Об интересе к старообрядчеству

Я долго искал тему внутри огромного пространства старообрядчества. Сначала у меня было просто любопытство: дух старообрядчества на Урале витает в воздухе, при этом мало кто знает об этом больше, чем несколько штампов.

Сейчас я сфокусирован на нескольких направлениях. Во-первых, это визуальный образ современного старообрядчества в эпоху глобализации — как одно из самых традиционных и закрытых обществ страны выглядит и живет сегодня. Во-вторых, старообрядчество в личных историях, воспоминаниях — это интервью с потомственными староверами, где они рассказывают о своих предках и о себе. Здесь меня интересуют прежде всего отношения государства, общества и инакомыслящего человека. В-третьих, старообрядчество и региональные особенности. Во время исследования я понял, что место проживания оказывает огромное влияние на образ жизни, судьбы, исторический контекст.

Меня интересует социальный феномен старообрядчества. Эти люди исторически и сегодня — инакомыслящие. Им нужно постоянно поддерживать свое общество внутри огромного общества вокруг, бороться за свои убеждения, веру своих предков. Это очень сложный путь. Кроме того, во многом это последние «русские» люди, которые сохраняют язык, пение, костюмы.