«Я не должен убивать себя, пока живет моя мама»: О чем говорят в екатеринбургском Death Café Зачем люди собираются в кафе смерти и говорят о жизни

Алек Девятаев

25 лет, дизайнер костюма, менеджер ресторана

Самоубийство

С 14 лет я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о самоубийстве. Раньше это казалось чем-то очень волнующим, ведь что может быть страшнее конца жизни? Но со временем я привык.

Думаю, самое страшное для любого взрослого человека — это потерять ребенка, которому ты подарил жизнь. Поэтому у меня есть ограничение: я не должен убивать себя, пока живет моя мама. Одно дело избавиться от себя, а другое — зацепить этим другого человека. Поэтому, когда она погибнет, то я буду свободен. Понятно, что на протяжении всего существования человечества дети теряют родителей — это естественно. Но я не представляю своей жизни без мамы и, думаю, просто морально этого не переживу.

Многие мои сверстники шутят на тему, что жизнь отвратительна. Говорят, мол, пойду завтра сдохну — мне интересно за этим наблюдать. Они относятся к теме смерти достаточно поверхностно и, вероятно, не получают удовольствия от жизни в моменте. Смерть в мыслях преследует меня каждый день — благодаря этому я получаю много удовольствия от мелочей. Когда осознаешь, что она близко, то начинаешь ценить каждый миг жизни — это интересно.

Я не должен убивать себя, пока живет моя мама. Одно дело избавиться от себя, а другое — зацепить этим другого человека. Поэтому когда она погибнет, то я буду свободен

Я считаю себя счастливым человеком. Не то, чтобы я беру от жизни все — много чего я не пробовал, но я понимаю, что в какой-то момент могу прекратить жизнь — что она находится в моей власти. Раньше я представлял свое самоубийство. Считаю, что бывших самоубийц не бывает. Если человек выжил, он не самоубийца — попытка не считается. Значит, он все-таки не к смерти идет, а ищет что-то другое.

Изначально это был поиск себя, который сопровождался бессилием — я видел бессмысленность жизни. Ну да, можно себе поставить цель, придумать мечту. Мне всегда интересно, о чем люди мечтают: кто-то о материальном, кто-то об общественно-социальном. Человек сам задает себе смысл жизни. Для меня человек рождается, стареет и умирает — вот и весь смысл.

На протяжении последних десяти лет я просто плыву по течению — принимаю все, что подбрасывает мне жизнь. Предложили должность — почему бы и нет? Я не гонюсь за каким-то карьерным ростом, но он сам стихийно мне приходит ко в руки. А люди строят воздушные замки, которые затем рушатся. Возможно, иллюзия контроля — это всего лишь защитная реакция организма, может, подсознательно я все-таки опасаюсь смерти. Но мечты — это тоже защитная реакция на отсутствие смысла жизни.

По острию

В детстве, в возрасте четырнадцати лет, мы с друзьями лазили деревьям и различным вышкам высоток с четырехэтажные здания. Это казалось очень естественным и не пугало никого из нас до тех пор, пока один мой друг не сорвался с балок покоренной вышки. Когда он падал, то случайно схватился за электрический провод, после чего приземлился прямо торчащие из бетона металлические штыри.

Я в тот момент находился внизу и подбежал к нему раньше остальных. Кто-то из ребят сел на землю и стал смеяться. Не помню, испытывал ли я какие-то эмоции — вероятно, ощущался только прилив адреналина. Мы вызвали скорую и не нашли ничего лучше, чем положить тело на куртки и попытаться вынести его из леса к дороге. Друг умирал у нас на руках с переломанным позвоночником. Хотелось бы верить, что своими действиями мы не сделали ему хуже.

Мы приближаемся к смерти, чтобы почувствовать жизнь, пробудить себя и понять свои страхи

Помню, потом мы сидели на уроке, и учительница биологии подняла тему произошедшего. Она стала нелицеприятно и категорично отзываться о том парне и настаивала на том, что во всем виноваты мы сами. Я в тот момент ощущал сильное возмущение, которое стало единственной яркой эмоцией, испытанной мной по поводу смерти друга. После этого случая мы продолжили лазать на высоту, разве что больше не поднимались на ту вышку в качестве дани уважения.

Сейчас я работаю в общепите. У нас есть один гость, который постоянно просить еду поострее. Однажды я спросил у него, зачем ему это нужно, и получил ответ: «Хочется каких-то острых ощущений. Я не получаю их в жизни, но хотел бы получать в еде». Мне кажется, тяга к экстриму про то же: мы приближаемся к смерти, чтобы почувствовать жизнь, пробудить себя и понять свои страхи.

Death Café

Изначально Death Café появилось из встреч с пожилыми людьми. В России вместе с пенсионным возрастом как будто бы наступает социальная смерть. Если рассматривать рекламу, то в роликах транслируется только молодость и жизнеспособность. Герои рекламных сюжетов молоды, красивы, и у них все здорово. Со смертью личности ты становишься «какой-то бабулей», которая в шесть утра едет куда-то на троллейбусе. В Европе же в пенсионном возрасте люди наоборот испытывают подъем: начинают путешествовать и писать картины.

На встрече Death Café я обратил внимание на то, что к теме смерти все относятся довольно абстрагировано — рассказывают, как умирал кто-то другой. Одна взрослая женщина рассказала о том, как в детстве у нее погиб брат, как она живет с этим грузом на протяжении всей жизни — такие истории тоже было интересно слушать. Но больше всего мне хотелось узнать, как люди воспринимают себя, боятся ли смерти, ждут ли ее — этого я не получил. Думаю, в возрасте, когда смерть маячит где-то на горизонте, говорить о ней проще. Мы, двадцатилетние и тридцатилетние участники встреч, еще не повидавшие жизни, воспринимаем ее иначе. Интересно, к чему приведет проект — поможет ли снять табу с темы смерти?

Женя Лаврик

27 лет, поэт

То, что бывает с другими

Когда мне было четыре с половиной года, у меня умер отец — он утонул в реке. Я совсем не осознавала, что происходит, и была весела настолько, насколько может быть весел ребенок. Я помню, что отец лежал в бархатном гробу с желтой бахромой, в своем коричневом костюме и фиолетовом галстуке. Вокруг все плакали. Мне было скучно, и хотелось рисовать. Я просила фломастеры. В тот момент я настолько раздражала скорбящую бабушку, мать отца, что она прикрикнула на меня. Я обиделась, расплакалась и не понимала, в чем дело.

Гроб с отцом поставили перед подъездом. Повсюду были раскиданы гвоздики. Я села на лавочку вместе с двоюродными сестрами и ела пирожки с вишней. Мне эти пирожки показались чрезвычайно вкусными — когда я хожу по улице Свердлова, где постоянно пахнет булочками с вишней, я иногда вспоминаю свои детские ощущения.

Мне нужно говорить о смерти, потому что я не смогла полноценно прожить тот опыт, который у меня был. Я не могла осознать и принять потери

Когда мне было 10 лет, я потеряла двух любимых котов. Один выпал из окна восьмого этажа из-за охотничьего инстинкта — на карнизе постоянно сидели голуби. Когда я спустилась вниз, то обнаружила его еще живого, но умирающего, с выпавшими внутренностями. Я осторожно взяла своего кота, занесла домой и положила в темное место. Я звонила маме на работу и рыдала. Я гладила кота до самой его смерти, которая произошла уже через пару минут. Затем тело его стало тяжелым и остекленевшим. На следующий день умер и второй котик — причину его смерти я так и не поняла.

Когда мне было 15, я потеряла свою бабушку. Когда она умирала, вокруг нее собралась вся семья. Все вокруг суетились, ждали скорую помощь. Я видела агонию. Мне было страшно, и всем было страшно. Я понимала, что бабушки скоро не станет, и сказала, что люблю ее. Не знаю, слышала ли она меня. Я выходила на балкон и громко плакала, молилась — помню, что прохожие смотрели вверх, чтобы понять, где плачут. Бабушка прерывисто дышала, все ее тело извивалось и натягивалось в струну. Она сделала последний вдох и умерла.

После того, как бабушку забрали в морг, мы гуляли с мамой по улице и разговаривали. Это был наш единственный разговор о смерти. Последний раз я видела бабушку около морга. Ее лоб был украшен лентой с иконами, все ее лицо было усохшим и желтым. Нос истончился, а тело будто уменьшилось в два раза. Через год от рака умер мой родной дядя. И все мои родственники говорили, что «это бабушка его забрала к себе».

Death Café

На встречу Death Café я пришла целенаправленно, чтобы поделиться своей историей и услышать чужие. Но я не смогла проронить ни слова. Тема неожиданно оказалась для меня тяжелой: я дрожала, как осиновый лист, и внимала опыт других участников.

Мне было интересно услышать, что кто-то относится к животным так же, как я, то есть как к членам семьи; я сочувствовала одной из участниц, которая рассказала о потере старшего брата еще в детстве; мне было интересно услышать о том, как один из участников собирает пачки от сигарет с изображениями гангрен и других заболеваний, чтобы когда-нибудь сделать из него арт-объект. Сейчас я понимаю, что не до конца пережила свои потери.

Мне нужно говорить о смерти, потому что я не смогла полноценно прожить тот опыт, который у меня был. Я не смогла осознать и принять потери. Не смогла из-за страха боли приехать к могилам родных людей, но была на многих кладбищах как в России, так и за рубежом просто из интереса. Вероятно, Death Café не предусматривает терапевтического эффекта, но для меня он есть. Я могу услышать другой опыт, точку зрения и понять, что я не одна.

О смерти я говорю с друзьями. Но говорить о личном опыте пока что тяжело. Если и говорю, то небольшими дозами. Не хочу, чтобы боль свалилась всем мешком на меня сразу. Сложно выдержать. У всех свои травмы разной тяжести. Сама я посещаю кладбища, фантазирую о прошедшей жизни других людей: кем они были, какие события видели, чем занимались. В таких местах тихо, спокойно, остаешься наедине с самим собой. Когда я гуляла по кладбищу в Ростове-на-Дону, увидела бегуна. Видимо, бегать там больше и негде.

Вокруг

Я активно заинтересовалась темой смерти после спонтанной поездки в Новосибирск. Узнала, что есть крупный музей смерти (Музей мировой погребальной культуры, — прим. ред.), единственный на всю Россию. Уже на входе в музей ощущался запах ладана. Там я впервые познакомилась близко с викторианским трауром: целая комната была заставлена манекенами в изящных траурных платьях. Рядом были расставлены экспонаты траурных украшений — колец, кулонов с волосами покойных. Часть выставки была посвящена фотографии пост-мортем. Для англичан 19 века смерть была самым значительным событием в жизни.

Я так вдохновилась, что решила затронуть тему смерти в своем дипломе, когда выпускалась с исторического факультета. После обучения я с удовольствием читала издания Сергея Мохова (социальный антрополог, танатолог, автор книги «Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия», — прим. ред) — популяризатора антропологии смерти. Пару лет назад в Екатеринбурге сложно было найти журнал «Археология русской смерти» (первый в России научный журнал, посвященный death studies, который издает Мохов, — прим. ред.), и я ездила за ними в Москву или в Питер.

Иногда я просматриваю сообщество вконтакте «мертвые страницы». Каждый день умирают молодые, которые и пожить толком не успели. Частые причины — суицид, ДТП, онкология

Я поэт, и иногда тема смерти появляется в моих стихах. Она меня одновременно и притягивает, и пугает. Как, впрочем, и рождение. Я думаю, что это связанные процессы. Рождение и умирание не очень привлекательно выглядят, но потрясают их значимость, наполненность эмоциями и поэтичность. Часто смотрю кино, читаю книги на тему смерти, интересуюсь с точки зрения исторической науки. Понравился фильм Кайдановского «Смерть Ивана Ильича» и книга Ирвина Ялома «Вглядываясь в солнце». Иногда я просматриваю сообщество вконтакте «мертвые страницы». Каждый день умирают молодые, которые и пожить толком не успели. Частые причины — суицид, ДТП, онкология.

Я часто думаю о том, что каждый мой день может быть последним, но я не сделала еще всего, что по-настоящему хотела. Страшно снова терять близких, страшно не оставить миру ничего после себя, не раскрыться в своем творчестве, не сказать близким то, что хотела.

Влада Полуяхтова

26 лет, специалист в сфере IT

Диагноз vs философия

Темой смерти я интересовалась еще с детства — мы с друзьями часто ее обсуждали. В 17 лет казалось, что мне уже все понятно: смерть — это не страшно, а после нее ничего нет. Так было до того момента, пока я не стала совершеннолетней и не получила направление в онкоцентр, а родителям не стали говорить: «Готовьтесь, настраивайтесь».

Я помню, как сидела в очереди к врачу рядом с девочкой без волос на голове — та была в какой-то косыночке и халате, держала маму за руку. В тот момент на меня накатил ужас, и я поняла, что через пару месяцев или пару недель на ее месте могу оказаться я. Тогда я начала бояться: примерно полтора месяца просыпалась и засыпала с мыслью о том, что я скоро умру.

Вся моя логичная философия, которую я выстраивала годами, в один момент начала рассыпаться. Умом я понимала, что ничего конкретного врачи пока не диагностировали — были лишь подозрения на болезнь. Но на животном уровне мне хотелось выть. Тогда я впервые осознала, что философствования с друзьями под сидр и сама смерть — это не одно и то же. Что на самом деле смерть можно прочувствовать, только если она где-то рядом.

Я не умирала, но поверила в то, что скоро умру, и начала по-другому себя вести. Перестала ходить на учебу в университет, потому решила, что не готова тратить свое драгоценное время на учебу. Слушала Ника Кейва, гуляла в парке, встречалась с людьми. Сейчас мне кажется, что тогда я вела себя свободнее, искреннее, чем сейчас, — хотя теперь я знаю, что я абсолютно здоровая и молодая.

Важно не прокрастинировать, не откладывать хорошие дела на потом, а также говорить людям о том, что ты их любишь, здесь и сейчас, а не на смертном одре. Мне кажется, осознание собственное смертности в этом помогает

Когда мне сделали операцию и сказали, что подозрения не оправдались, первое время я радовалась. Но потом началось какое-то отупение — как будто я с Афганской войны вернулась. Видимо, психика не выдержала каждый день думать про смерть, и неделю я просто сидела и смотрела в потолок — ничего больше делать просто не могла. А потом началась депрессия длиною в полтора года.

Я тогда читала «Идиота» Достоевского и заметила забавное совпадение в монологе князя Мышкина о своем приятеле, которого приговаривают к смерти: он едет в кибитке на собственную казнь и сокрушается о том, что приговорен к смерти, когда жизнь прекрасна. «Вот если бы казнь отменили, я был бы самым счастливым человеком на свете — я каждую минуту бы счетом отсчитывал, ничего бы даром не истратил», — думает он перед смертью. Но приговор изменяют, и герою удается избежать казни — в результате его жизнь возвращается в прежнее русло. В какой-то степени так случилось и у меня.

Я считаю, что думать о смерти каждый день не нужно — она для того и существует, чтобы мы ее избегали и боялись. Но верить в то, что мы бессмертен, тоже не нужно. У Дэвида Линча есть классный фильм «Простая история», где семидесятитрехлетний старичок Элвин Стрэйт отправляется в путь, чтобы впервые за долгие годы повидаться со своим старшим братом Лайлом, пережившим сердечный приступ. Пытаясь забыть о десятилетней вражде, Элвин хочет отправиться к нему, однако из-за плохого зрения не имеет водительских прав, поэтому отправляется в путь на старой газонокосилке, хотя мог бы сделать это куда раньше.

Важно не прокрастинировать, не откладывать хорошие дела на потом, а также говорить людям о том, что ты их любишь, здесь и сейчас, а не на смертном одре. Мне кажется, осознание собственное смертности в этом помогает. Мне легко говорить об этом, потому что я получила безобидный, но в то же время очень серьезный опыт приближения к смерти, которого, возможно, многим не хватает.

Death Café

На встрече Death Café я оказалась, потому что хотела выйти из своей зоны комфорта — в последнее время мне казалось, что я превратилась в Обломова и жила в своем уютном маленьком мирке. Создала максимально некомфортную для себя ситуацию: воскресенье, вечер, а мне нужно с пятнадцатью незнакомцами поговорить на такую серьезную тему. Еще и сестру с собой захватила.

Интересно, что на самом мероприятии мы с сестрой особо не говорили, но потом она отвозила меня домой, и мы стали активно обсуждать произошедшее. Нам даже пришлось встать на аварийку, потому что мы говорили, смеялись, перебивали друг друга, делали отсылки к фильмам. Встреча Death Café как будто бы сняла какое-то табу с разговоров на тему смерти — я получила интересный опыт, за который благодарна.

Тема смерти сегодня табуирована, но я считаю, что это нормально: мне бы не хотелось слышать о ней из каждого радио на работе и дома. При этом важно говорить, например, о паллиативной помощи — чтобы люди избавлялись от стереотипов в отношении подопечных хосписов, а также учиться разговаривать с людьми, которые только что столкнулись с потерей близкого человека. Мне кажется, каждый человек имеет право на свое видение смерти. Я все еще думаю, что после смерти меня ничего не ждет: я же не помню, что было со мной до моего рождения.

Влад Ильенков (имя изменено по просьбе героя)

32 года, юрист

Memento mori

В подростковом возрасте я обожал смерть и все, что с ней связано. Из-за мрачного состояния души меня можно было назвать готом. Не секрет, что смерть богато представлена в культуре: в пятом классе я увлекался Достоевским, позже начал слушать музыкантов, которые пели о смерти. Последние несколько лет я хожу к психотерапевту — за это время я смог купировать какие-то вещи, которые меня пугали. Сейчас эти мысли перманентно со мной и составляют фон всего моего существования.

Все началось с того, что я, как и любой человек, в какой-то момент начал терять близких. Первая крупная потеря случилась, когда мне было 14 лет — умер мой отец. Кажется, я до сих пор не прожил это событие до конца, потому что не могу сделать для себя из него никаких выводов. Потом уходили другие родственники, которых я любил и ценил не меньше, но никогда у меня не возникало какого-то диссонанса, потому что я понимал, что смерть — естественный и закономерный исход любой жизни.

Когда кто-то из близких умирал, я старался принять событие во всей его полноте — наблюдал за всеми традициями со времен моего детства. Помню, как во двор жилого дома приезжал автобус, и из домов выходили все соседи, которые могли и не знать покойного, но все начинали истошно кричать от горя — не уверен, что люди на самом деле испытывали какие-то чувства. Помню моменты похорон — когда человека погружали в землю в гробу. Сильно завораживал меня религиозный ритуал отпевания в церкви. Думаю, такое особое внимание к смерти сформировало во мне привычку думать о смерти постоянно.

Если я начинаю на кого-то злиться, то вспоминаю: через 40 лет этого человека уже не будет, поэтому и тот факт, что сейчас он доставляет мне дискомфорт, будет совсем не важен

Около семи лет назад у меня начались первые панические атаки из-за страха смерти. Я мог начать думать, что у меня рак, только из-за того, что начинал кашлять. Это была обостренная ипохондрия, которая переходила в панические атаки и в скором времени вылилась в тревожное расстройство. Только в 2016 году я обратился к специалисту, когда уже не мог больше терпеть свое состояние. Путем медикаментозного лечения на протяжении года и терапии на протяжении трех лет я существенно снизил свои страхи. Не могу сказать, что теперь эти мысли мне как-то мешают или помогают — скорее, это то же самое, что постоянно помнить о необходимости выгулять собаку. Они вплетаются в мою жизнь, в мой быт, в разговоры с друзьями — друзья хорошо меня знают и не удивляются, если я внезапно начинаю об этом говорить.

Смерть в какой-то момент стала для меня предметом исследования. Я перешел на переживание собственной смерти — начал представлять, как мог бы умереть. Стал изучать разные практики, в основном буддийские, читал «Тибетскую книгу мертвых», чтобы максимально подготовить себя к моменту собственной смерти. В этом плане мне импонирует философия самураев и их кодекс чести, который на 99 % состоит из того, что каждую секунду своей жизни самурай должен думать о смерти и быть к ней готовым.

Я осознаю смертность всех и каждого и постоянно об этом помню — это что-то вроде латинского Memento mori. На днях я шел по набережной Исети и наблюдал: прекрасная погода, родители играют с детьми, вокруг люди — молодые и не очень. Я шел и думал о том, что все они когда-нибудь умрут — грубо говоря, я видел перед собой будущих мертвецов. Иногда это мне помогает, дает терапевтический эффект. Если я начинаю на кого-то злиться, то вспоминаю: через 40 лет этого человека уже не будет, поэтому и тот факт, что сейчас он доставляет мне дискомфорт, будет совсем не важен.

Когда я думаю о смерти близких родственников, я не испытываю сильной печали — я понимаю, что они тоже не вампиры и тоже когда-то умрут. Единственное исключение из этого правила — меня приводит в ужас мысль о неизбежной смерти моей собаки. Когда я ухожу на работу, то понимаю, что в какой-то момент я могу вернуться с работы домой и не обнаружить там собаку — моментально я прихожу в состояние ужаса. Возможно, так я проецирую на нее нереализованные родительские чувства.

«Бог — это антидепрессант»

Уже много лет я интересуюсь темой религии. Однозначно сказать, что Бога или абсолютного разума нет, я не могу, но и принять для себя факт существования какого-то высшего существа у меня тоже не получается. Наиболее близкой мне оказывается философия буддизма, которая много говорит о смерти.

Когда я только начинал увлекаться темой, меня привлекла мысль о том, что смерть — это не конец. Как известно, согласно философии буддизма, лама, буддийский учитель, перерождается, а процедура перерождения строго регламентирована. После смерти далай‑ламы монахи в Тибете организуют поиски его следующей инкарнации — маленького ребенка, который должен обладать определенными признаками и пройти испытания.

Все люди боятся смерти, а мысль о том, что после смерти будет что-то еще, а особенно, рай и вечное блаженство, спасает от этих страхов. В повседневной жизни это помогает не впасть в глубокую депрессию или не получить тревожное расстройство. Бог — это антидепрессант, только бесплатный и без побочек

В какой-то момент мысль про перерождение была для меня ответом на вопрос о том, что меня ждет после смерти. Позже я начал читать статьи по квантовой физике, которые только подтверждали это. Думаю, если я и перерожусь после смерти, то никогда об этом не узнаю. Для того, чтобы что-то понять наверняка, нужно уйти в буддийский монастырь и практиковать — тогда, может, я и вспомнил бы все свои прошлые жизни. У меня нет такой цели — пока интерес к теме смерти для меня такой же, как к музыке или к архитектуре.

Почти во всех религиях есть понятия рая и ада, но с восприятием такой концепции лично у меня все немного сложнее: я не могу не только в это поверить, но и абстрактно смоделировать подобные состояния своим умом. Тем не менее, многим эта концепция кажется единственной верной. Думаю, это происходит ровно по той же причине, по которой я начал изучать этот вопрос: люди принимают готовые модели будущего, чтобы избавиться от страха. Как мне кажется, это связано с потребностью людей получить ответ. Все люди боятся смерти, а мысль о том, что после смерти будет что-то еще, а особенно, рай и вечное блаженство, спасает от этих страхов. В повседневной жизни это помогает не впасть в глубокую депрессию или не получить тревожное расстройство. Бог — это антидепрессант, только бесплатный и без побочек.

Death Café

Death Café — это место, куда люди приходят поговорить о смерти без социальных блоков. На встрече я рассказывал о том, что мои родственники винят меня в том, что уже 18 лет я не посещаю могилу отца.

Думаю, это происходит ровно по той же причине, по которой родители говорят детям, как им жить, куда им поступать, что им есть — кому-то, например, запрещают быть вегетарианцем, пока человек не станет совершеннолетним. Укор «Ты не ходишь на могилу родственника» — это это то же самое, что «Ты не ходишь на пары в университет». Раньше я чувствовал вину, но в процессе работы над своим ментальным здоровьем перестал. Думаю, такие упреки — это просто агрессия со стороны родственников.

Встреча прошла с удовольствием для меня: я услышал много умных и интересных высказываний от других людей, которые помогли по-другому посмотреть на многие вещи. У меня появились новые вопросы — думаю, если приду на Death Café снова, то смогу получить ответы и на них.