День рождения в спецприемнике, тайные свидания с Машей Алехиной и другие приключения Люси Штейн под арестом

Активистка и мундеп Басманного района Люся Штейн с конца января провела два месяца под домашним арестом по «санитарному делу». Потом еще пять по нему же — под чуть более мягким «запретом определенных действий» — суд разрешил Штейн выходить из дома с 6 до 20 часов. За это время Люся успела сходить на рейв, убежать от полиции после маникюра и отметить день рождения в спецприемнике. В июне отдельно от уголовного дела полиция начала задерживать на улице Штейн и других участников Pussy Riot, в том числе Марию Алехину — девушку Люси и тоже фигурантку «санитарного дела». Алехина все еще находится под домашним арестом, трое других задержанных активистов Pussy Riot покинули Россию, а Рита Флорес продолжает отбывать 15 суток.

Последние семь месяцев Люся держится уверенно, даже дерзко: называет себя в твиттере «аутло», носит летом Dr. Martens и колготки в сетку. Перед очередным заседанием в Преображенском суде она улыбалась, но выглядела уставшей. Через неделю, 25 августа, ей вынесут приговор и тогда «все закончится». Скорее всего, Люсе дадут условный срок или ограничение свободы на срок до двух лет, как другим фигурантам «санитарного дела»: Любови Соболь, Николаю Ляскину, Олегу Навальному и Кире Ярмыш. The Village попросил Люсю Штейн рассказать о тайных встречах с Машей Алехиной, поездках в автозаке и других приключениях, которые произошли с ней за семь месяцев ареста.

Рейв в «Мутаборе» и World of Warcraft

Зимой было хуже, чем сейчас. Тогда только возбудили уголовное дело, начался двухнедельный тур по камерам: отдел полиции, спецприемник, изолятор. Параллельно я узнавала бесконечные новости об арестах друзей и обысках, в том числе у себя дома — его проводили без меня. Поначалу казалось, что все под контролем, но когда меня отправили под домашний арест, пружина будто разжалась. Я вернулась в свою квартиру и немного расклеилась. К тому же сезон тяжелый — вечно темно, холодно, слякоть.

Часть домареста мне скрасила игра World of Warcraft, я с детства ее люблю. Было забавно, когда об этой игре зашла речь при полицейских, и один из них тоже оказался ее фанатом. Мы разговорились и долго обсуждали всякие геймерские штуки. В итоге он подарил мне скидочную карту тематического бара по «Варкрафту». С самого начала домашнего ареста у меня был запрет на пользование интернетом. Честно говоря, я на это требование кладу. Поначалу я опасалась, но спустя время стало понятно, что для органов важнее, чтобы я просто сидела дома и не устраивала никакого уличного движа. Мне важно читать новости и самой делиться какими-то событиями. Я знаю, что ни в чем не виновна и эти запреты незаконны. Власти прессуют всех активистов и независимых депутатов — в России скорее сложно сделать так, чтобы тебя не прессовали.

В апреле мне и еще троим фигурантам «санитарного дела» смягчили условия и назначили «запрет определенных действий». Теперь я могу выходить на улицу. Сезон сменился на более солнечный, жить стало веселее. Только у меня проявился какой-то «постдомарестный синдром»: я стала немного социофобом. Общение с множеством людей и тусовки даются тяжело. Один раз я сгоняла днем потанцевать в «Мутабор» просто ради «ачивки» рейвера с электронным браслетом на ноге.

В отделе я поинтересовалась, неужели полицейские будут вот эту ***** [ерунду] из рапорта в суде повторять, прекрасно зная, как все было на самом деле? Им было влом, поэтому роль лжесвидетеля поручили молодой сотруднице по имени Диана. Мы с моим адвокатом стали опрашивать ее: почему ко мне подошли, как именно я сопротивлялась, кого толкала, где видеозапись с нагрудного регистратора? Ответов не было. Диана так беспомощно врала, что судья не выдержала и сказала: «Боже мой, давайте уже ее [сотрудницу] отпустим». И признала меня виновной. Но так легко отделаться от меня Диане не удалось. Когда мы сидели по административке, Следственный комитет спешил передать «санитарное дело» в суд. Поэтому полицейским, в том числе Диане, по утрам приходилось забирать нас с Машей на автозаке, везти в СК на ознакомление с материалами дела, ждать там и сопровождать обратно в спецприемник. Нам-то нравилось кататься, хоть какое-то развлечение. А ребята вряд ли на работу в МВД устраивались, чтобы часами возить целующихся девочек.

В спецприемнике я отметила день рождения — мне исполнилось 25. Ольга Шалина из «Другой России», которую задержали с нами, кофе и салфетками написала на стене огромное: «Люся, с днем рождения!». Надпись так и осталась. Еще девочки в камере приготовили арестантский слоеный торт из печенья, орехов и шоколада, который растопили спичками. Судья, назначившая мне этот арест, обещала прислать от себя поздравление, но обманула. Зато Следственный комитет сделал подарок и вернул изъятые при обыске вещи, в том числе ноутбук и особо опасный предмет — футболку с «принтом в виде цветов радуги», как указано в протоколе.

Было похоже на пионерский лагерь — половина камер заполнена друзьями, Pussy Riot захватили спецприемник. В другой части якобы за отсутствие масок сидели славянские неоязычники. Они рассказывали про общение с мертвыми предками, ковидный заговор, инопланетные контакты шумеров и покровителя Перуна. У них нет паспортов, потому что человек не гражданин, а высшее существо, поэтому они подписываются в документах как «женщина Светлана» или «мужчина Белогор», а здороваются приветствием «Слава Роду!».

Машу после освобождения снова задержали прямо на выходе из спецприемника и опять дали 15 суток. Я второго круга избежала, отсидевшись дома. Полицейские дежурили у подъезда пару дней, но в итоге устали и свалили. Сейчас по спецприемнику ходит коронавирус, я и большинство моих арестованных друзей заболели. Абсурдно, что мы с Машей — подсудимые по делу о подстрекательстве к заражению ковидом. Якобы мы создали угрозу массового заражения, призывая выйти на митинг, а правоохранители этот кошмар предотвратили, запихав всех в душные автозаки. При этом в отделах полиции и камерах нет социальной дистанции, тестов, никто не спрашивает о вакцинации, маски сотрудники носят через одного, и то с открытыми носами или просто на подбородке. То есть власти нас заразили, нарушив санитарные нормы, и нас же будут судить за это. Россия, наверное, единственное государство, где додумались использовать убивающую десятки тысяч людей пандемию, чтобы сажать политических активистов.

Лекции Ницше в автозаке

У меня хороший инспектор (сотрудник ФСИН, проверяющий, не нарушает ли Люся меру пресечения. — Прим. ред.). Инспекторы вообще по большей части котики, по крайней мере те, что мне встречались. Самое мягкое подразделение по моей личной шкале ****** [дураков]. Если «эшники» (сотрудники специального центра «Э». — Прим. ред.) — это 10/10, то инспекторы — 1/10, от силы 2/10 как погрешность, все-таки плохие люди есть везде (среди фсиновцев есть те, что пытают людей в колониях). В основном они пекутся о дорогостоящих электронных браслетах, потому что арестанты часто сбегают, не снимая их, так что инспекторов штрафуют. Тебе говорят: «Соберешься бежать — срежь ремешок и оставь дома». Инспекторы — настоящие «хранители браслетов». Это как миссия: едут за ними в морг, если человек умер под арестом, снимают с трупа, дезинфицируют, настраивают, оберегают.

Гораздо чаще в органах сталкиваешься с кончеными дуболомами с речью андроидов: «обоснованно, необоснованно, положено, не положено, приказ, движемся по прямой». Иногда попадаются живые люди, которые не хотят тебе зла, сочувствуют, но в ключевые моменты поступают как те же роботы. После любого человеческого проявления они вынуждены делать ремарку, что это «между нами». А те, кто номинально принимают решения, шутят, что им нужно посовещаться «со своими личностями» — дают понять, что от них в деле ничего не зависит. Если кто-то узнает, что среди «роботов» есть люди, тут же проведут дисциплинарную проверку с целью выявления и уничтожения остатков человечности. Однажды у меня был такой диалог:

— Опять пишут, что мы козлы.

— Ребят, я, конечно, могу написать, что конкретно вы не козлы, но вам же самим хуже будет.

— Не-не, не надо, пожалуйста.

Как-то бронированный сотрудник спецполка цитировал мне Ницше в автозаке, другой в это время хвастался подруге по телефону, как «вчера главному оппозиционеру дверь ломал». Конвоир рассказывал, что вез на моем месте женщину-каннибала, которая съела своего мужа, а когда мы доехали, он воодушевленно произнес: «Вот ты и на Петровке!». Будто привез меня в Диснейленд, а не в изолятор, где тебя водят в наручниках, прикрикивая: «Лицом к стене». Моя любимая история оттуда — как я пыталась оставить тег в досмотровой клетке, где раздевают догола и заставляют приседать. Успела написать «Штей», и тут конвоир прервал меня криком: «Эти зэчки ****** [достали] ***** [воровать] ручки!».

Однажды утром в изоляторе меня разбудили резкий свет и «Радио России». Оттуда я услышала, что Навального посадили. Простыни сильно бились током, сокамерница чудовищно храпела. «Радио России» продолжало вещать: «А сейчас — зарядка! Сожмите лицо, будто съели лимон. Теперь сожмите мышцы ануса».

РПГ в суде и следователи-патологоанатомы

Единственное, что мне нравится на судах, — выступления моего адвоката Марии Эйсмонт, она самая лучшая. В остальном я не испытываю никаких эмоций, потому что вообще не воспринимаю все происходящее как реальность. При общей бредовости ситуации трудно осознать, что это настоящая судья, прокуроры, спецполки, обыски, наручники, автозаки, решетки. Будто полгода тусуюсь в иммерсивном театре.

Иногда раздражаюсь, когда прокурор с пустыми глазами бубнит шаблонное ходатайство, которое даже не читал: «Может скрыться, уничтожить доказательства, продолжить заниматься преступной деятельностью». За эти полгода сторона обвинения не постаралась придумать хотя бы одно адекватное основание для продления меры пресечения. Единственный аргумент — что в силу занимаемого положения депутата я обладаю «широким кругом связей в различных госорганах» и могу оказать давление на следствие. То есть они открыто признают, что чиновники у нас в стране обладают какими-то привилегиями и могут влиять на судебные решения. Загвоздка в том, что я точно не из числа таких депутатов. В общем, существуешь как в экспериментальной РПГ: сейчас мы играем в обвинителя и опасного преступника, потом станем кондуктором и пассажиром, патологоанатомом и трупом. Нам так следователь однажды сказал: «Я просто делаю свою работу, как патологоанатом».

Тайные свидания с Машей Алехиной в поликлинике

Отношения на расстоянии, даже если это 15 километров, — непростой опыт. Сидишь в однушке, отрезанная от внешнего мира, разлученная с любимым человеком, который тоже под домашним арестом в своей квартире. Между вами полчаса пути, но увидеться никак нельзя, формально даже общаться запрещено. Вы не знаете, сколько это будет продолжаться и что будет дальше. Разумеется, все это время мы с Машей не прекращали общаться, еще чего!. Мы постоянно были на связи, старались делать что-то вместе. Например, удаленно организовывали квир-фестиваль «Покажи мне любовь». Хотя в итоге его сорвала полиция, там успели показать перформанс «Подельницы» по мотивам писем, которые мы с Машей писали в начале уголовного процесса. Еще мы в шутку (а может, и нет) придумали выставку «Сенд нюдс» из фотографий, отправленных другу другу под арестом.

Однажды, когда мы обе еще были под домашним арестом, мы с Машей провернули свидание-спецоперацию. Чтобы посетить врача, например, нужно разрешение выйти из дома от следователя. Мы с Машей написали ходатайства — на одно время в одну поликлинику. Нас отпустили, не заметив подвоха, и мы встретились впервые за два месяца. Полчаса обнимались в рентген-подвале — афера века! Мимо ходили врачи и улыбались. Они не понимали, что именно происходит, но явно чувствовали — это что-то необычное и немного незаконное.

Когда мне смягчили меру пресечения, а Машу оставили под арестом, я ездила к ней домой в маскировке. Выходишь в одной одежде — тебя фиксирует подъездная камера. Дальше переодеваешься в пути: куртка, маска, очки, даже сумку меняешь. В пункте назначения выглядишь уже как другой человек. Спалились только один раз, когда я забила на свой «плащ-невидимку», решив, что мы слишком паримся и ФСИН все равно. На нас тут же составили рапорт. Иногда я не спала ночью и ждала 6 утра, чтобы можно было выйти из дома, приехать к Маше и лечь спать вместе — так у нас было больше времени, но этот график быстро вымотал.

6 июня у Маши был день рождения, она к тому моменту безвылазно сидела дома уже пятый месяц. Я запостила скрытую от нее сторис с предложением снять ролик-поздравление. Думала, никто не расскажет Маше раньше времени, но упустила «крейзи-оперов», которые засуетились и передали ей скриншот этой сторис, пытаясь разузнать, что планируется к ее дню рождения — не свержение ли конституционного строя.

Смешно, что после всех запретов на общение нас с Машей на две недели закрыли в одной камере. Единственная привилегия ЛГБТ-пар в России — сидеть вместе. Там на ночь Маша читала вслух книгу про русских революционерок «Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм 1860–1930» Ричарда Стайтса. Меня очень впечатлила история народоволки (участницы революционной организации «Народная воля». — Прим. ред.) Веры Фигнер, которая провела 22 года в заключении в одиночной камере, а после освобождения продолжила свою деятельность. Меня пугает перспектива оказаться в «одиночке » даже в наше время. Трудно представить, как Фигнер удалось не сойти с ума, тем более не предать свои взгляды. Я не сравниваю себя с народовольцами, но держу такие истории в голове, чтобы не слишком драматизировать свои проблемы.

Мне постоянно неудобно, что про меня говорят больше, чем про многих из тех, кто реально сел. По «дворцовому делу» уже десятки приговоров к реальным срокам — студенты, которые вышли на улицу и попали под полицейские дубинки, сидят в колониях чуть ли не за взгляд в сторону мента. К сожалению, у общества выработалась толерантность к таким новостям, не знаю, что сейчас может действительно шокировать. На днях в Пскове бывших активистов «Открытой России» Лию и Артема Милушкиных приговорили по сфальсифицированному делу о сбыте наркотиков к чудовищным срокам — 10,5 и 11 лет колонии. У них осталось двое маленьких детей. Есть ужасное видео, где Артем в отчаянии ломает скамейку в судебном «аквариуме». О Милушкиных не так много говорят, потому что они не в Москве. Хотя такая жесть происходит повсеместно в России. Вот что действительно страшно.

На домаресте у Маши не было прогулок, а в спецприемнике — целый час по бетонному дворику. Поэтому, когда мы вышли оттуда, Маша вернулась домой и расстроилась. Я решила вытащить ее «незаконно» — мы просто вышли на детскую площадку. Вскоре нарисовались двое оперативников и зафиксировали нарушение: получасовую зарядку Маши на свежем воздухе. Как только завершились следственные действия, наше «санитарное дело» с десятью подсудимыми (изначально по «санитарному делу» проходили десять человек, но в середине июля обвинения сняли с мундепа Константина Янкаускаса. — Прим. ред.) выделили в разные, чтобы избежать громкого судебного процесса. Теперь мы с Машей больше не подельницы, и нам официально разрешено общаться.

Судя по уже вынесенным приговорам по нашему делу, мне назначат либо ограничение свободы, либо условный срок. Исходя из этого примерно прикидываю, что буду делать дальше. Не исключено, что силовики продолжат излюбленный круговорот 15 суток ареста или возбудят очередную дурацкую уголовку. Когда все закончится, хочется отдохнуть с Машей, но, скорее всего, нам запретят выезжать за пределы Москвы. Хотя тут тоже можно отдохнуть, главное — отвлечься от новостей. Я очень хочу съездить на ферму, погладить и покормить зверей.