Монолог девушки, на которую завели дело и уволили с работы из-за замены ценника в «Пятерочке»

«На работе попросили не писать лишнего»

С началом ***** все работники и работницы нашего регионального СМИ были подавлены. Я работала на новостях и редко бывала в редакции, но каждый раз, когда приходила, атмосфера в коллективе была гнетущей. Сотрудницы редакции боялись пропажи продуктов с полок, активно обсуждали сахар. Сначала шутили, а когда сахара не было больше недели, смех стал нервным. Много говорили, что мы не понимаем происходящего, что геополитика — это очень сложно, что «никто бы не начал просто так». Как будто уходили от действительно важных вопросов — зачем это все и почему гибнут люди.

Примерно 27 февраля нас созвали на общее собрание, где генеральная директорка сказала, что о «спецоперации» мы писать не будем, потому что издание получает финансовую помощь от градообразующих предприятий. Еще нам дали указание не сообщать про вооружение, которое будет появляться на территории Украины. Короче, попросили «не писать лишнего» и сказали, что будут согласовывать все материалы с «высшим руководством».

Ценники в «Пятерочке»

Я долго подписана на активистку Дашу Серенко и от нее узнала про Феминистское антивоенное движение. Когда началась *****, мы с друзьями обсуждали ситуацию и ответ на вопрос «Что делать?» возник почти сразу. Понимали, что выходить на протестные акции или пикеты в маленьком городе опасно, потому что если вас меньше 200 человек, то полицейских будет просто больше. Нам казалось, что народ обязан открыть глаза и увидеть, что происходит нечто неправильное, и плакаты с антивоенными лозунгами и самодельные стикеры показались самым приемлемым способом бороться. Расклеивали мы их по ночам.

Также я меняла в магазине ценники с настоящих на поддельные — с информацией о *****. На листке, за который меня судили, было сравнение числа погибших в Афганистане и возможных потерь наших солдат в Украине. Такой метод борьбы мне показался достаточно остроумным и относительно безопасным.

Было ли мне страшно? Каждый раз. Особенно я боялась попасть на камеры, и, к сожалению, мой страх оправдался. В тот день я клеила ценники в «Пятерочке»: я сильно волновалась, потому что пошла одна и была в яркой одежде. Когда уходила из магазина, мне показалось, что я веду себя странно и за мной наблюдают, поэтому, чтобы убрать подозрения, купила пачку печенья и оплатила ее банковской картой. В итоге полицейским нужно было лишь сопоставить мое движение на видеозаписи и время покупки.

Спустя два дня, когда я уже забыла об этой истории, мне позвонили незнакомые мужчины и представились учениками. Сказали, что хотят попасть ко мне на занятия как к репетитору. Но смутил меня другой звонок, во время которого взрослый мужчина сказал, что стоит у моего дома и хочет позаниматься, хотя свой адрес я нигде не указывала. Вскоре по адресу моей прописки приехала полиция. Там живет мама, и целый час полицейские пытались ее вызвать на разговор, чтобы она вышла из дома, а потом попросили, чтобы к ним приехала я.

Они показали маме запись с камеры, чтобы она опознала меня. Полицейские отказывались представляться и говорить, зачем приехали, просто говорили: «Мы ждем вашу дочь, чтобы поговорить с ней, а потом проехать в отделение». Как мне потом сказала мама, выглядели они «как следаки» — я сначала не поверила, что следователи выглядят по-особенному, а когда увидела, поняла, что у них и правда особый дресс-код: кожанка, туфли, портфельчик и старомодные джинсы.

Я переживала о психологическом здоровье мамы, потому что она не знала о моем активизме. Мужчины, которые к ней пришли, наговорили ей много тревожных вещей, что я «сяду надолго» и так далее. Я приехала, потому что хотела быть рядом с мамой, даже если история обернется для меня нехорошими последствиями.