Коренные народы Ингерманландии The Village поговорил с ингерманландской финкой, вепсом и ижорой о том, каково это — быть представителем малочисленного народа

 Нас часто неправильно называют ижорцами. Ижорцы — это работники Ижорского завода. А мы — народ ижора. Впрочем, я спокойно отношусь к таким ошибкам.

Моя бабушка по материнской линии — ижора, из деревни Косколово в Ленобласти. Мы с ней часто общаемся. Бабушка мало рассказывала про детство: в основном как их в 1940-е увозили в эвакуацию в Архангельскую область (эвакуация — та же депортация, просто раньше использовали эвфемизм, намекающий на то, что людей якобы спасали). Впрочем, ужасов про те времена я от бабушки не слышала. Теперь-то знаю, что и деревню сожгли, и многих расстреляли — а нашему хутору, видимо, повезло. К сожалению, бабушка плохо помнит ижорский язык, так что заниматься возрождением культуры было моим личным желанием.

Как-то раз я пришла на концерт в Ленрыбе (как и Косколово, посёлок в Кингисеппском районе Ленобласти. — Прим. ред.) в День коренных народов. Там я увидела группу «Корпи», детей, которые занимаются финно-угорской культурой — поют, ходят в народных костюмах. Меня это потрясло. 

Около пяти лет назад я нашла культурно-просветительскую организацию «Центр коренных народов Ленинградской области». Пришла на занятия по реконструкции ижорского костюма, втянулась, начала заниматься фольклором и языком. Сейчас я веду паблик «ВКонтакте», посвящённый изучению ижорского языка. 

Из детских воспоминаний — прадед, который разговаривал на странном языке. Я тогда всё думала, что это. Выросла и поняла. Года четыре назад нашла учёного Мехмета Муслимова — он работает в Институте лингвистических исследований РАН и иногда проводит языковые курсы. И вот мы собрались группой активистов, и он стал преподавать нам ижорский. Учить очень тяжело: и сам язык сложный, и практика отсутствует. Поговорить не с кем: носителей языка — человек 50, в основном бабушки в деревнях. Впрочем, два года назад я нашла свою двоюродную бабушку в посёлке Вистино (ещё один посёлок в Кингисеппском районе. — Прим. ред.). Так вот, она носительница языка. Иногда приезжаю к ней, мы общаемся по-ижорски. Она рассказывает семейные истории, мы рассматриваем старые фотографии.

Сейчас живы два диалекта ижорского языка: нижнелужский (ближе к эстонскому) и сойкинский (ближе к финскому). Литературной формы ижорского пока нет, что тоже усложняет изучение. Не скажу, что сейчас в совершенстве владею ижорским.

Основной центр ижорской культуры — всё в том же Вистине. Там есть замечательный музей, в котором работает экскурсоводом Никита Дьячков — молодой человек, преподающий ижорский язык. Он его чуть ли не в совершенстве выучил, не понимаю: как?! Я учу-учу, и всё равно сложно заговорить, а он замечательно знает язык.

По переписи 2010 года, численность ижоры в России — 266 человек. Но в реальности гораздо больше: «Центр коренных народов» проводил исследование, в ходе которого выяснилось, что в каждом четвёртом жителе Петербурга есть финно-угорская кровь. Наша цель — рассказать людям о том, какой интересной была культура их предков. 

О предметах, с которыми меня сфотографировали. Во-первых, варежки, купленные в Республике Коми: это не совсем ижорский предмет — скорее, финно-угорский, впрочем, орнамент похож на наш. Что он означает? Толкование символов — дело неблагодарное, в основном получаются домыслы. Есть предположение, что это символ солнца, но точное значение уже утрачено. Музыкальный инструмент, который я держу в руках, по-ижорски называется каннель: это то же самое, что кантеле, ближайший аналог — новгородские гусли. Он пятиструнный, сделан в Финляндии — там есть завод, где изготавливают кантеле. Раньше каннель считался мистическим инструментом, на нём играли только женатые мужчины. Он служил оберегом, его красили в чёрный цвет и вешали над дверью. Также считалось, что звуки каннеля заклинают морские волны, раньше даже специально на рыбный промысел брали с собой каннелиста, чтобы лодка не попала в морскую бурю. По легенде, первый каннель был изготовлен из челюсти щуки, на нём играл Вяйнямёйнен (один из основных героев «Калевалы». — Прим. ред.): в качестве струн он использовал волосы прекрасной девушки Айно. Я умею исполнять на каннеле несколько традиционных народных наигрышей.

 Мой отец — вепс, мать — вепсянка. Но я об этом узнал только лет в 10, с тех пор и интересуюсь историей народа.

Семья моего деда по отцовской линии жила в Винницах (вепсское село в Подпорожском районе Ленобласти. — Прим. ред.) в типичном вепсском доме, доставшемся по наследству. Кстати, традиция передавать дома по наследству, насколько я знаю, в некоторых вепсских семьях сохранилась до наших дней. Семья деда была довольно зажиточная — со своим хозяйством, вроде бы даже кузницей. По рассказам, в 1920-е годы семью раскулачили, дом отобрали. Они отстроили новый дом, но потом дед отправился учиться в Петрозаводск. Уезжал оттуда в период финской оккупации в первой половине 1940-х, после войны вернулся. Мой отец — из Петрозаводска.

Я — обрусевший, но ощущаю себя больше вепсом. За деда у меня обиды нет: это была вина власти, а не людей. Время было такое. Что прошло, того не вернуть. Жаль только, что многие забывают о своих корнях: например, я знаю карелов, которые считают себя русскими. Я стараюсь не забывать о корнях. 

До революции вепсов (и вообще финно-угорские народы) называли чудью, чухонцами. Название «вепсы» появилось после 1917 года. Арабский путешественник Ибн Фадлан в Х веке описывал народ «вису» — людей, живущих в лесу в гармонии с природой. Позже их стали называть весью — вероятно, это предки вепсов.

От вепсов русским достались такие персонажи, как домовой и леший. Про лешего вот что известно: когда собираешься в лес, нужно захватить какой-нибудь дар, чтобы задобрить хозяина леса. Это может быть щепотка соли или хлеб, но ни в коем случае не грибы или ягоды — не то, что может дать лес. Не захватишь — разозлишь хозяина леса, он тебя не выпустит. Но если заблудился — нужно вывернуть одежду на левую сторону, тогда леший тебя выведет.

На фото я — в парке «Сосновка», показываю ритуал приветствия лесного хозяина. В данном случае я принёс семена. И тут прибежали белки — им, как «детям леса», дары тоже положены. После того как оставляешь дары, нужно поклониться и сказать: «До встречи».

Я был в Винницах, на родине деда, несколько лет назад: тогда собирали представителей финно-угорских народов — были карелы, ижора, водь. Старых построек на селе осталось немного, больше современных. И всё равно время там как будто остановилось. Мне понравилась та атмосфера.

Я пытался учить вепсский язык, но, к сожалению, учебной литературы крайне мало, а с носителями языка я не знаком. По поводу своей принадлежности к редкому народу я чувствую гордость... и жалость оттого, что нас так мало. К сожалению, многие забывают свои корни. А ведь это так интересно — знать, кто ты. Вепсы по сути дружелюбные, незлые, ко всем хорошо относятся. Приедешь к ним — накормят-напоят, хоть русский ты, хоть кто. Примут как своего.

 Я из деревни Выбье, она находится на Кургальском полуострове в Кингисеппском районе Ленобласти. Там издревле жили ингерманландские финны. Бабушка же моя — из деревни Конново, расположенной на том же полуострове. Её девичья фамилия была Сайя. Моя фамилия Лукка — от дедушки, он, как и бабушка, из ингерманландских финнов.

В деревенской школе нам рассказывали о том, что здесь издревле жили финно-угорские народы — водь, ижора, ингерманландские финны. Финский язык я слышала с детства: бабушка на нём разговаривала. Ещё в школе я записалась в народный водский кружок. А потом, когда переехала учиться в Петербург, пошла в фольклорную группу «Корпи». Я давно знала её руководителя Ольгу Игоревну Конькову, и моя бабушка с ней общалась.

Когда заходит речь о репрессиях и депортации ингерманландских финнов, мне становится грустно. Моя бабушка рассказывала про своего папу: он воевал в Великой Отечественной войне, а после его сослали в Сибирь, почему — непонятно. Потом-то он вернулся в Ленобласть, но уже был очень болен. Впрочем, обиды у меня нет. Это плохое чувство, лучше его не таить.

Насколько я знаю, раньше была программа, по которой ингерманландские финны могли переехать в Финляндию. Но я бы, наверное, туда не хотела: мне кажется, в Финляндии слишком скучно. Я там бывала — просто ездила на несколько дней. А вообще в Финляндии живут мои крёстные — у них там свой приход. К нам они приезжают дважды в год.

При «Центре коренных народов Ленинградской области», в котором я занимаюсь, есть кукольный театр: мы ездим с просветительскими выступлениями, в основном, по деревням. К нам везде хорошо относятся, на выступления приходят много людей. Мне нравится, что мы полезны людям. 

Я начинала учить чисто финский язык (ингерманландский — диалект, но финны его понимают), однако всегда не хватало терпения. Сейчас знаю его не в совершенстве, но смогу объясниться, задействовав ещё и жестикуляцию.

Мне интересно быть представителем моего народа. Часто говорят, что я и внешне похожа на финку. А многим неинтересна своя история, и это тоже нормально. У всех разные интересы. 

У меня в руках книга с карело-финским эпосом «Калевала», который написал Элиас Лённрот. Я пока не читала книгу, но мы оттуда часто поём ижорскую руну — единственную из «Калевалы» записанную в Ингерманландии. В ней идёт речь о том, как один мужик пошёл пахать, вспахал вокруг пня сто борозд, пень раскололся надвое, получилось два брата. А далее разворачивается печальная история о том, как эти братья враждовали.