Российские немцы — о жизни в двух культурах The Village поговорил с российскими немцами об их предках, восстановлении республики немцев Поволжья и особенностях жизни в двух культурах

Основная волна иммиграции немцев в Россию пришлась на XVIII век — немецкие крестьяне селились в Поволжье по приглашению Екатерины II (манифест от 4 декабря 1762 года). В 1918 году на части территорий Саратовской и Самарской губерний образовали автономную область, первую в РСФСР, которая получила название автономной области немцев Поволжья. Многие прожили на этой территории вплоть до 28 августа 1941 года, когда Иосиф Сталин приказал выселить российских немцев «с треском», так как ходили слухи об их лояльности к фашистам. Тогда депортировали многие народы, но российских немцев так до сих пор не реабилитировали. Кому-то из них повезло: после трудармии (военизированная форма труда определённых категорий граждан в 1941–1945 годах) они попали в немецкие сёла в Сибири, а кому-то пришлось скрывать своё немецкое происхождение и жить в страхе.

Долгое время действовала негласная политика искоренения немецкости: людям запрещали говорить на их родном языке, не допускали к получению высшего образования. В результате до сих пор далеко не каждый российский немец владеет родным языком и культурой. С распадом СССР у российских немцев появилась надежда вернуться домой в Поволжье, но этого не случилось. После предложения Бориса Ельцина селиться на территории ракетного полигона Капустин Яр многие потеряли веру в то, что справедливость будет восстановлена, и уехали в Германию. Но были и те, кто слишком привязался к России и, несмотря на все минусы, не представлял жизни вне её. Так у нас образовались современные комьюнити обрусевших немцев, некоторые из которых до сих пор лелеют надежду на восстановление немецкой республики в составе нашей страны. The Village встретился и поговорил с российскими немцами, проживающими в Москве, об их выборе, предках и жизни в двух культурах.

Мои предки приехали из Германии в Поволжье по приглашению императрицы Екатерины Великой. Папины родители жили под городом Маркс в селе Филиппсфельд — сейчас оно называется Филипповка. Они не были депортированы, так как в конце XIX века в числе первых отправились осваивать целинные земли Сибири и участвовали в основании старейшего немецкого села Александровка, где мы жили потом. Мамины родители жили в селе Гуссенбах — сегодня это село Линёво Озеро в Саратовской области. В начале войны их депортировали в Сибирь.

Я выросла в Александровке в Сибири. Изначально там была только одна семья казахов, а все остальные — немцы. Часть из них в 1893 году и основала село, а остальных депортировали туда в 1941 году из Поволжья. В селе говорили на очень старом красивом немецком диалекте, который люди сохранили ещё со времён Екатерины II. При этом преподавание в школе велось на русском, а немецкий изучался как родной язык до середины 90-х. 

Есть народы торгующие, есть народы обшивающие, а есть те, кто любит работать на земле. Немцы — народ, который умеет делать из пустыни оазис

Семьи, основавшие Александровку, образовывали между собой новые союзы. В итоге на всё село было пятнадцать немецких фамилий. Чтобы не объяснять, какого ты Циммермана или Бауэра имеешь в виду, каждому давали кличку на русском или немецком. Например, фамилия моей семьи была Миллер, это как Иванов, но в селе нас знали как Лётчиков. Однажды в поле недалеко от села приземлился кукурузник, мой дедушка, который тогда был ребёнком, подбежал к самолёту, и пилот подарил ему шлем. После этого дедушка всем говорил, что будет лётчиком, когда вырастет. Так этот псевдоним за нашей семьёй и закрепился.

У каждого народа своя ментальность: есть народы торгующие, есть народы обшивающие, а есть те, кто любит работать на земле. Немцы — народ, который умеет делать из пустыни оазис. Поэтому, как только выходил какой-нибудь манифест — приглашение Екатерины II селиться на окраинах России, указ об освоении земель Сибири или северного Казахстана, — немцы отправлялись туда. Вот и когда мне было семь мы с семьёй переехали в целинный регион Казахстана.

В моей семье друг с другом говорили на немецком. Но сказки мне читали всякие: и русские, и немецкие. Бабушка пела на немецком, так как плохо говорила по-русски. Мама — на русском и украинском. Это нормально, потому что всегда есть влияние народов, которые живут с тобой по соседству.

Мои родители, бабушки и дедушки потом вернулись в Германию. Но я отказалась. Я была молодой, а у молодости свои представления о мире. Тогда мне казалось: «Как же я без русских передач, без местного фольклора буду жить?» И не жалею о том, что осталась. 

Чтобы уехать в Германию на ПМЖ, необходимо доказать, что ты немец.
Во-первых, нужно предоставить документы, подтверждающие национальность.
Во-вторых, один из родителей должен засвидетельствовать, что он тоже немец.
В-третьих, придётся сдать языковой тест. В какой-то момент правила приёма ужесточили: человек должен был говорить не только на немецком, но и на диалекте. Со стороны Германии это было жестоко, ведь долгое время советская власть буквально выбивала из людей немецкость. К счастью, потом это требование отменили. 

Надо понимать, что в послевоенные годы многие советские немцы пытались забыть о страшном прошлом, поэтому намеренно не говорили на немецком и запрещали детям, радовались, если ребёнок связывал свою жизнь не с немцем. Боясь гонений, в пятой графе паспорта они писали «русский» или «украинец», а потом не могли доказать свою национальность и уехать в Германию. Мне крупно повезло, что я родилась в немецком селе: вокруг было много людей с немецкими фамилиями, поэтому свою национальность я воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Иногда дразнили «фашисткой» — ну и что: подрался и живёшь себе дальше. Но я знаю, что многие из-за этого страдали. Возможно, мне было легче ещё и потому, что я жила в Сибири, где не было войны. А люди из европейской части России сталкивались с последствиями Великой Отечественной ежедневно. Но сегодня быть немцем в России не страшно, а может, даже почётно. Сегодня российские немцы выступают связующим мостом между двумя странами. Мы живём сразу в двух культурах, в двух языках — это настоящее богатство. Я ловлю от этого кайф.

Мой дедушка был в трудармии в Воркуте, но в семье это подавалась так, что, мол, все были и он был. Благодаря своему окружению я жила в отдельном мире — немецком, но позитивном. Только в студенческие годы до меня по крупицам стала доходить информация о том, что произошло с моим народом. Потом Советский Союз распался, появилось много общественных движений. Так случилось, что я возглавила молодёжную организацию российских немцев сначала в Казахстане, а потом и в России. Через какое-то время меня выбрали на должность заместителя председателя Международного союза немецкой культуры.

МСНК занимается восстановлением культуры российских немцев: создаёт немецкие центры, молодёжные клубы и СМИ на немецком языке. Союз существует за счёт грантов и российско-германской программы поддержки российских немцев. В России есть Федеральное агентство по делам национальностей и Межнациональный совет при президенте РФ, которые отвечают за поддержку автохтонных народов. Но, как правило, этого оказывается недостаточно. Раньше на телевидении был ролик «Газпром — национальное достояние России». Это такая глупость! Достояние страны — не то, что лежит в земле, а народы, которые проживают на её территории. Народы России — уникальный бренд, который нуждается в поддержке и развитии. В этом плане нашему государству ещё расти и расти.

Самая большая проблема российских немцев — дисперсность проживания. Очень сложно сохранять традиционные элементы культуры и языка, когда одна семья живёт в Воркуте, вторая — в Магадане, третья — в Горно-Алтайске, а четвёртая — в Калининграде. Ещё одна важная проблема, вытекающая из первой, — отсутствие критической массы. Нельзя открыть немецкую группу в детском саду или преподавать немецкий в школе для одного ребёнка.

Многие российские немцы не говорят по-немецки — и это тоже проблема. Есть и те, кто не владеет немецким, но указывает этот язык как родной — такое бывает часто. В России любят жить символами. У российских немцев тоже есть свои символы: республика, которую ликвидировали, немецкий язык. Хочется, чтобы эти символы были реальностью, но это не так. И люди продолжают жить иллюзиями — говорят, что немецкий их родной язык, не зная его и не предпринимая никаких усилий, чтобы его выучить. Я не осуждаю тех, кто не говорит по-немецки и при этом называет себя немцем. Но я считаю, что каждый российский немец должен приложить все усилия, чтобы его дети и внуки владели языком — только так произойдёт восстановление утраченной цепочки. Я знаю немецкий благодаря своим бабушке и дедушке. Мои родители приложили все усилия, чтобы мои дети говорили на немецком. Причём мне было важно, чтобы мои дети знали не только диалект, но и литературный немецкий, поэтому я добилась, чтобы они его изучали в школе. Мой муж тоже российский немец, но дома мы говорим преимущественно по-русски. 

Не могу сказать, что российские немцы стремятся находить себе пару среди таких же российских немцев. Конечно, есть молодые люди, которые обязательно хотят девочку-немку или мальчика-немца. Мне кажется, это перегибы в сознании. Я вообще не смотрю на национальность. Я человек мира. Помню, как возмущалась, когда моя бабушка отправляла меня в немецкие сёла и говорила, что нужно найти немецкого жениха и никакого другого.

Наверное, главное отличие русских и немцев — в том, что русскому нужно всё и сразу, а немец чётко знает, чего хочет, сколько ему потребуется действий и времени, чтобы достичь цели. Успех приходит, когда соединяются сила духа и авантюрность русских с плановым подходом к делу немцев. Когда постоянно живёшь в русской эмоциональности и авантюрности, очень устаёшь. Когда всё время живёшь в немецкой плановой ментальности, скучаешь. В этом плане российским немцам очень повезло. Мне здорово жить в той точке, в которой я нахожусь: я могу сломя голову во что-нибудь броситься, но при этом всё просчитать.

Родители моей мамы — немцы. У нашей семьи, наверное, такая же история, как и у многих российских немцев. Бабушка и дедушка были детьми, когда их семьи депортировали из Поволжья в Сибирь. Дедушка никогда не рассказывал о прошлом, он очень закрытый человек, и всё, что мы знаем, знаем по рассказам бабушки. Во время депортации людям дали считанные минуты на сборы, поэтому они брали только самое необходимое. Помню, когда мне в школе задали составить генеалогическое древо, русская бабушка по папиной линии дала мне много фотографий, артефактов, а моя немецкая бабушка смогла показать только свидетельства о рождении, пару фотографий и Библию.

Семью моей немецкой бабушки депортировали в маленькую деревню Камешки в Красноярском крае. В 60-е Камешки признали неперспективной деревней и расформировали, после чего моим предкам пришлось снова всё бросить и переехать. Они обосновались в Курагине — это посёлок в 150–200 километрах от Камешков. Моя прабабушка вспоминала этот переезд с такой же болью, как и депортацию, — ведь для крестьян связь с землёй очень важна. Мои родители, бабушки и дедушки до сих пор живут в Курагине.

Мы всегда отмечали два Рождества и две Пасхи — это казалось чем-то естественным. Помню, моя младшая сестра каждый раз радовалась, что у нас есть уникальная возможность съесть два праздничных пирога

Мне всегда было интересно, почему бабушка и дедушка не учили своих детей немецкому. Наверное, для этого было сразу несколько причин: во-первых, они жили не в немецком селе, вокруг была другая культура; а во-вторых, в те годы советских немцев сильно «били» за язык. Естественно, мои бабушка и дедушка не хотели, чтобы их дети подверглись опасности. Мама учила немецкий в школе, но как иностранный. Её родная сестра какое-то время говорила по-немецки, так как жила с моей прабабушкой, которая очень плохо знала русский. Но позже и мама, и её сестра попали в среду, в которой немецкого не было, поэтому они остались безголосыми.

Я воспитывалась в русской православной культуре, но не могу отнести себя к какому-либо вероисповеданию. Одна бабушка — православная, другая — лютеранка. Мои родители неверующие, хотя и крещёные. В нашей семье религия никогда особо не обсуждалась. Мы всегда отмечали два Рождества и две Пасхи — это казалось чем-то естественным. Помню, моя младшая сестра каждый раз радовалась, что у нас есть уникальная возможность съесть два праздничных пирога. 

Между собой дедушка и бабушка говорят на немецком диалекте, правда, уже реже. Со мной — по-русски. О том, что немецкий важен, я задумалась, когда впервые пришла в Общественную организацию немцев Хакасии, чтобы узнать больше об истории российских немцев. Там я встретила ребят, которые прекрасно говорили по-немецки, и мне тоже захотелось так. Я начала просить бабушку поговорить со мной на диалекте, спеть мне песню. Потом я несколько раз проходила курс немецкого языка, в том числе и в Германии, но всё равно не знаю язык на должном уровне. Я верю, что ещё не всё потеряно и однажды я смогу сказать: «Да, я знаю немецкий, я не безголосая». Интересно, что многие мои друзья, российские немцы, прежде всего хотят знать немецкий не для прошлого, а для будущего — для своих детей. Мне бы тоже хотелось, чтобы мои дети говорили по-немецки. Мой муж не российский немец, но я знакомлю его с немецкой культурой, например через еду: спрашиваю у бабушки рецепты и стряпаю штоллен (рождественский пирог), штрудель и ривелькухен (немецкий пирог с посыпкой).

Хотя я не говорю по-немецки, всё равно считаю себя немкой. При этом моя родина — Россия. У меня никогда не было мыслей и желания уехать в Германию. Здесь моя история, родственники, предки. У моей бабушки ещё с 90-х лежит «вызов», то есть приглашение уехать в Германию. Тогда моя мама и её сестра уже были семейными людьми, у них были русские мужья, которые не хотели даже думать о переезде, поэтому наша ветка осталась здесь. Часть родственников уехала — с кем-то связь, к сожалению, потерялась, с кем-то очень крепкая. Мой дедушка каждый день звонит по скайпу мне, а потом своему другу, российскому немцу, в Германию. 

Мне кажется, немецкая автономия в составе России — это как мечта о возвращении в золотой век. Я не осуждаю людей, которые борются за восстановление республики — возможно, это их мечта, смысл жизни. Но я их не поддерживаю. Мне кажется, им стоит направить свою энергию в более позитивное русло, тогда о российских немцах знали бы больше людей. Точно могу сказать, что моим бабушке и дедушке автономия не нужна, они хорошо и крепко чувствуют себя там, где живут сейчас. В России есть два немецких национальных района в Азовском районе (Омская область) и Алтайском крае. Думаю, для меня они могли бы стать своего рода немецкой республикой.

Обычно люди реагируют с недоумением, когда слышат фразу «я российская немка». Во время переписи населения задают не очень адекватные вопросы: «Можно вас записать просто „немка“?», «Может, вы передумаете?». При подаче заявления в загс в графе национальность я указала «российская немка». Естественно, у сотрудницы загса возникло очень много вопросов к моему заявлению. Выяснилось, что эту строчку нужно подкрепить кучей документов — все они остались в Сибири у моих родителей, — поэтому я написала «русская». Сейчас корю себя за то, что сдалась.

Я думаю, российские немцы должны рассказывать о себе. Понятно, что если бы по Первому каналу показали сюжет, ситуация бы изменилась и нас перестали бы ассоциировать с пленёнными немцами. Но пока всё остаётся по-старому.

Моя мама русская, а папа немец. Предки отца приехали в Российскую империю при Александре I и поселились в немецкой колонии на территории современного Азербайджана. Как правило, туда приезжали немцы с юга Германии — швабы. Они занимались виноделием и привезли этот промысел с собой, поэтому в домах, которые они строили, до сих пор сохранились большие погреба. Моя бабушка Эльза родилась в колонии Еленендорф. В 1941 году её семью, как и других кавказских немцев, депортировали в Казахстан. Там бабушку разлучили с матерью и сёстрами, отправив в трудовую армию в город Ухта Республики Коми. Пятнадцатилетняя девочка Эльза должна была, стоя по пояс в холодной воде, переправлять брёвна. Я не понимаю, как после такого ей удалось родить пятерых детей.

Бабушка рассказывала, что в трудармии люди жили в землянках, которые выкапывали самостоятельно. Однажды она заболела и осталась «дома», а когда проснулась, вокруг неё была насыпана куча земли, потому что по землянке прошло стадо коров. После трудармии бабушка Эльза отправилась в Караганду, где работала на шахте. Там она встретила моего дедушку, и вскоре они поженились. Я не знаю, как дедушка пережил 40-е годы, — он ничего не рассказывал, было видно, что ему больно вспоминать. Знаю только, что он был из поволжских немцев.

Дедушка и бабушка никогда не говорили плохо об Иосифе Сталине, хотя должны были ненавидеть его всей душой. Меня глубоко поразило, что 5 марта, в годовщину смерти Сталина, люди несут к его могиле цветы. Ведь это был совершенно больной человек! Если люди позволяют так собой манипулировать, то стоит задуматься об их адекватности.

Я родилась в Казахстане и прожила там ровно 16 лет и 25 дней, пока мы с семьёй не уехали в Германию. Я — советский ребёнок, прошедший детские сады, пионерство и школу. В моей семье говорили по-русски. О том, что бабушка и дедушка говорят на немецком, я узнала только в Германии — это был шок. Мой папа выучил немецкий уже после переезда. Он рассказывал, что его родители пробовали передать язык детям, но отказались от этой идеи, когда на улице их стали называть фашистами. Конечно, какие-то элементы немецкой культуры у них остались: колыбельные, элементарные фразы вроде «передай хлеб, пожалуйста». Но всё стёрлось из памяти, когда папа и его братья пошли в школу.

Мне кажется, российские немцы стремятся находить себе пару среди тех, кому не надо объяснять, кто ты такой, почему и зачем

Мы переехали в Германию в 1996 году. Родители заставили меня подписать заявление о том, что я еду добровольно. Мне было 16, я только перешла в одиннадцатый класс и мечтала о поступлении в МГУ — уезжать в Германию не входило в мои планы. К тому же знакомые, которые переехали раньше, сказали, что я могу забыть о высшем образовании, так как фактически оно недоступно для переселенцев.

В Германии мы попали в переселенческий лагерь. Его я помню смутно: здания там были похожи на бывшие военные казармы, перед обедом и ужином звонил колокол — с тех пор я не люблю этот звук. Комната, в которую нас поселили, была рассчитана на 14 человек. После собственного дома с участком это казалось настоящим кошмаром. В первом лагере мы провели четыре дня, а после отправились в следующий, где мы задержались на месяц — столько потребовалось для изготовления новых документов и получения немецкого гражданства. После лагеря нам дали временную квартиру в маленьком городе Линен на северо-западе страны, где мы прожили два года. Нам повезло, что наши родственники жили рядом и помогли освоиться.

Первые несколько месяцев я чувствовала себя как в вакууме. Я учила немецкий в школе в Казахстане, у меня был большой словарный запас, однако собрать все эти слова воедино казалось чем-то нереальным. Но потом я начала петь в хоре, завела друзей, в том числе из коренных немцев, и впервые почувствовала себя в Германии как дома. Не могу сказать, что немцы плохо относились к переселенцам. Как ни странно, но в моей первой германской школе негатив шёл со стороны таких же российских немцев, как и я.

Мой младший брат даже не задаётся вопросом, российский он немец или нет: он немец — и точка. Но у немцев, повзрослевших в России, совершенно иное воспитание, образование, менталитет. Даже если дома говорят на немецком, пекут немецкие пироги и поют немецкие песни, всё равно живут в окружении русской культуры — это накладывает определённый отпечаток.

В Германии мне удалось поступить в университет, где я изучала массовые коммуникации и филологию славянских языков. Я хорошо помню, как в детстве гордилась тем, что у меня немецкая фамилия. А уже в университете начала гордиться тем, что во мне есть что-то славянское. Я всегда старалась жить сразу в двух культурах: после университета проходила практику в русской редакции Deutsche Welle в Бонне, потом работала на германо-российский форум в Берлине. В 2010 году переехала в Москву, чтобы работать в московской немецкой газете. Многие спрашивают меня: «Зачем ты уехала из Германии?» — крутят у виска. Но я нисколько не жалею: этот город просто притягивает меня.

Я люблю Москву. Когда я только переехала, многие вещи казались непонятными. А сейчас уже сложно сказать, чего во мне больше. Мне кажется, по значимости я получила от обеих культур в равной степени: родилась и выросла в Советском Союзе, повзрослела в Германии. И своих детей я бы хотела воспитывать в двух культурах. Я, скорее, космополит, но если бы в паспорте нужно было написать национальность, я бы написала «немка», потому что русская с такой фамилией — это очень странно.

В 20 с небольшим лет я задумалась о том, с каким человеком хочу связать жизнь, и не могла представить рядом с собой кого-то, кто не прошёл через то, через что прошла я. Мне кажется, российские немцы стремятся находить себе пару среди тех, кому не надо объяснять, кто ты такой, почему и зачем. Кого-то, у кого родители, бабушки и дедушки прошли через то же самое.

Вопрос автономии — не больная тема для меня. Честно говоря, я только пару лет назад узнала, что когда-то была республика немцев Поволжья. Мне кажется, люди, которые пытаются возродить республику, действуют по инерции. Я считаю, что, во-первых, это невозможно, а во-вторых, уже и не нужно. Возможно, найдутся единицы, которые захотят переехать из России, Германии, Украины и других стран, чтобы жить в автономии. Но я точно знаю, что мои родители, брат и сестра не вернутся. Не знаю, что сказали бы бабушка и дедушка, но я помню, как они были рады уехать в Германию и вновь заговорить на родном языке.

Я не люблю обобщений, но могу сказать, что немцы больше, чем русские, прислушиваются к букве закона. В Германии нет турникетов в метро, и настоящий немец никогда не позволит себе забыть купить проездной. Просто потому что он воспитан так, потому что есть правила и надо их соблюдать. Русским этого очень не хватает: им либо кнут, либо пряник. Меня это очень расстраивает. 

Я долго болела за немецкую футбольную команду. Но потом с вратарём Оливером Каном не очень хорошо поступили, я не простила этого немцам и стала болеть за хорватов. Волейбол для меня — однозначно русские. Во время Олимпийских игр приходится сложно: хочется, чтобы и Россия была впереди, и Германия.

Родина для меня там, где мои родители, — это даже не Германия, а маленькая деревушка Линен. Там чистый воздух, мало людей, очень спокойно. Я приезжаю, отдыхаю от суеты, но уже через неделю хочу обратно в Москву. 

Российские немцы бывают разные. Есть немцы, приехавшие в Россию при Петре. Это в основном петербургские и московские немцы — те, кто занимался продвижением российской культуры, искусства и науки. Есть немцы Поволжья, ведущие свой род от переселенцев времён Екатерины II. Есть немцы, которые приехали в Россию в начале XX века.

Мои предки Гаазы появились в России достаточно давно. Знаменитый Святой доктор Фридрих-Иосиф Гааз (в России больше известный под именем Фёдор Петрович Гааз), беатификация которого сейчас проводится католической церковью, приехал в Россию в XIX веке. У него не было детей. Наша линия — это линия его брата, оставшегося в Германии.

Мой дед Эрвин Альбертович Гааз работал врачом-психиатром. Его жена, Элли, была сефардкой (испанской еврейкой. — Прим. ред.), поэтому, когда в Германии к власти пришли нацисты, дедушка и бабушка бежали в Париж, а потом по приглашению главного хирурга Красной армии Николая Бурденко перебрались в Советский Союз. Таких антифашистов, переехавших в надежде на жизнь в республике, где все равны, было много. Мой дед выучил русский и защитил диссертацию ещё раз, работал в Ивановском медицинском институте на кафедре психиатрии. Но в 1938 году его арестовали по ложному доносу и расстреляли. Вслед за ним забрали и мою бабушку. Отцу тогда было 10–11 лет. Беспризорник, сын врага народа, немец — ребёнок получил всё, что можно: детдома, детприёмники, блокаду Ленинграда. В послевоенные годы отец стал уже достаточно взрослым, чтобы его могли арестовать, поэтому он жил под чужим паспортом. После смерти усатого монстра (Иосифа Сталина. — Прим. ред.) ему удалось вернуть свою фамилию, но осуществить мечту — поступить в медицинский институт — он так и не смог. Тогда это не дозволялось.

В детстве меня часто дразнили фашистом.
Но, поскольку я был мальчиком далеко не спокойным и, несмотря на маленький рост, драчливым, обидчикам доставалось сильно

В семье моего отца говорили по-немецки. Были и какие-то элементы испанской культуры. Но когда родителей не стало, из ребёнка начали вытравлять всё немецкое, и в итоге он практически забыл родной язык. Только под конец жизни ему удалось получить немецкое гражданство.

Во времена хрущёвской оттепели один из немецких родственников искал моего отца через Международный Красный Крест, но в КГБ настоятельно порекомендовали не отвечать. Позже мы пытались найти родственников, даже обращались в передачу «Жди меня», но все следы затерялись.

Я родился в Москве. Моя мать наполовину еврейка, наполовину русская. Мне сложно определить культуру, в которой я воспитывался. Скорее, это городская московская культура, включающая в себя всё. В нашей семье готовили блюда немецкой кухни: гороховый суп с копчёностями, кухен (немецкий пирог), апфельн ин пижаме (Äpfeln in Pijame, яблоки в слоёном тесте). Мои родители не религиозные, но каждое Рождество отец слушал классический концерт — такая была традиция.

У меня есть понимание того, что я не совсем русский. В детстве меня часто дразнили фашистом. Но, поскольку я был мальчиком далеко не спокойным и, несмотря на маленький рост, драчливым, обидчикам доставалось сильно. Когда я получал паспорт в 16 лет, я совершенно сознательно написал в пятой графе «немец». И офицер в паспортном столе позволил себе на меня орать. 

Во мне кровь многих народов: немецкая, испанская, еврейская, русская. Мой отец всегда говорил, и я могу повторить вслед за ним: «Когда начинают бить евреев, я говорю, что я еврей. Когда начинают бить немцев, я говорю, что я немец». Я космополит в типичном понимании этого слова.

Я учил немецкий в школе и институте. Могу читать по-немецки, но разговаривать побаиваюсь. Однажды во время гастролей по Германии мне пришлось импровизировать на немецком. Это был спектакль «Братья Карамазовы», где я много лет играл доктора Герценштубе. Кстати, Достоевский списал этот образ с доктора Гааза. Второй раз я вышел на сцену в Германии во время спектакля «Письма из прошлого в будущее». Мне пришлось выучить роль за два дня, так как один из ведущих артистов не смог приехать. Но здесь дело не в языке, а в театральной природе.

Я не очень связан с жизнью российских немцев, но мне бы очень хотелось сделать что-то для немецкой диаспоры. Первый профессиональный театр на Руси появился при царе Алексее Михайловиче Тишайшем — это был театр немецкой слободы. С юности я мечтаю о его возрождении. Однажды я уже пробовал это сделать, но ответственные чиновники с изумлением: «Что это такое? Маленькое, волосатое, с бородой по пояс. Сумасшедший какой-то!» — посылали меня из кабинета в кабинет. Театр — вещь затратная, но если удастся его создать, то российское сообщество немцев обретёт дом. Надеюсь, у меня получится осуществить свою мечту.

Борьба за автономию — борьба за место под солнцем. Я считаю, что российские немцы имеют право на эту территорию. Я не отрицаю, что поехал бы в Поволжье, если бы там была возможность создать театральный дом. Тем более я уже работал в Саратове — места эти обнюханы, знакомы и любимы.

Я замечал, что российские немцы склонны находить себе пару среди своих, но во мне столько всего намешано. Неудивительно, что мой брак увёл меня совершенно в другую часть земного шара — в Японию. Немцами моих детей, с их японским разрезом глаз, можно назвать весьма условно. Они воспитываются в миксе культур: дочь говорит преимущественно по-японски, сын — по-русски, хотя прекрасно понимает и японский. Для меня важно, чтобы мои дети знали как можно больше языков — так им будет проще и интересней жить на свете. Не удивлюсь, если мой сын когда-нибудь женится на представительнице африканской расы, и, предположим, мой внук Эрвин Вильгельмович Гааз будет российским немцем с японским разрезом глаз, еврейским носом и тёмной кожей.

Я русский режиссёр и актёр, мне нечего делать на Западе, равно как и на Востоке. Мне близко выражение Юрия Михайловича Лотмана. Когда его спросили, почему он не уезжает из России, он ответил: «Я специалист по русской культуре, а место врача — в чумном бараке». Я не уезжаю, потому что моё место здесь. Моя родина — Москва, Покровка.