«Хороший город, где пытают»: Интервью с Катрин Ненашевой Выставку художницы о пытках сорвали. Она обвиняет в этом ФСБ и администрацию президента
С 14 сентября на улицах Москвы регулярно появляется клетка, обмотанная прозрачной полиэтиленовой пленкой, с торчащими из нее руками и ногами. На ней висит табличка, информирующая о том, что внутри находится «тело, которое пытали». Акция «Груз 300», как и тело внутри клетки, принадлежит художнице-акционистке Катрин Ненашевой. Ненашева сама пережила пытки — в мае 2018 года ее задержали в Донецке, куда она приехала к родственникам. Теперь художница появляется со своим «Грузом» на улицах, предлагая прохожим самостоятельно решить, что с ней делать, и рассказывая о том, что пытки в России происходят ежедневно.
Все акции Ненашевой так или иначе связаны с жизнью и проблемами закрытых социальных групп, о существовании которых многие предпочитают не задумываться. В рамках акции «Не бойся» она месяц ходила по Москве в тюремной робе в поддержку реабилитации женщин-заключенных. Двадцать один день проходила по улицам с привязанной к спине железной кроватью, примеряя на себе наказание воспитанников детских домов. А в прошлом году провела 23 дня в очках виртуальной реальности, переживая состояние, в котором годами находятся люди из психоневрологических интернатов.
Новая акция должна была проходить параллельно с одноименной выставкой-перформансом о пытках, но за день до открытия галерея «Солянка» объявила о ее переносе, а потом — и вовсе об отмене, объяснив это сложившейся социальной обстановкой. Сама Ненашева обвиняет в срыве выставки администрацию президента и ФСБ. 2 октября часть выставки все же была показана в виде снимков на сигаретных пачках и наклейках с изображением тел людей, которых пытали. Пачки раздали пришедшим.
The Village поговорил с художницей об отмене выставки, ее переносе в Ярославль и любви к России.
Текст
«Департамент культуры отменил выставку по звонку из ФСБ и администрации президента»
— Как должна была выглядеть выставка?
Основу выставки составляли семь историй — семь переживаний людей, которых пытали — их самих или их родственников. Здесь простой тезис: если пытают одного человека, то автоматически пытают и все его окружение. Получается, что у насилия довольно широкий охват. Все участники придумали семь перформансов, которые должны были помочь им пережить то, что с ними произошло и происходит, а также предоставляли зрителю размышления на тему того, что пытки делают с личностью, с телесностью, с восприятием реальности. Экспозиция состояла из семи фотографий с изображением тел людей, которых пытали, перформансов и еще нескольких объектов, которые сделали специально для выставки. Например, там должна была быть «Шкатулка пыточных музыкальных инструментов». Ее сделали мои друзья, музыканты Саша Старость и Стас Горев. При взаимодействии со шкатулкой можно услышать звуки разных инструментов для пыток, начиная от каких-то изощренных вещей и заканчивая бытовыми. Ребята записывали звуки, которые издают эти инструменты, и зритель мог не только посмотреть и потрогать их, но и создать свою маленькую симфонию.
Было сложно, когда какая-то часть знакомых от меня отстранилась после того, как я рассказала о том, что меня пытали в ДНР.
— На сайте министерства культуры даже опубликовали анонс выставки со словами о том, что людей в России пытают ежедневно. Как ты думаешь, почему изначально в этом описании их ничего не смутило?
Система работает таким образом, что информация, которую присылают галереи, очень часто проходит незаметной для тех, кто ее публикует. Естественно, министерство культуры в России является скорее министерством цензуры, но там просто еще не до конца отработана система, в которой налажено сообщение между разными структурами и подразделениями. Интересно, что анонс выставки был опубликован даже на сайте Собянина. Мы все очень радовались: как здорово, что жители Москвы в прекрасный сентябрьский уикенд придут смотреть историю о пытках. Потом анонс, конечно, удалили. Но главным документом я считаю публикацию на сайте Минкульта. Цитируя текст пресс-релиза выставки, государство признает, что пытки — явление повседневное, а также подтверждает все тезисы о том, что в госсистеме очень много насилия. Они даже написали про всех участников выставки, то есть родителей фигурантов по делу «Сети».
Дело сообщества «Сеть»
Дело антифашистов, «Пензенское дело»
В конце января 2018 года в Петербурге задержали двух антифашистов — местного предпринимателя Игоря Шишкина и программиста из Казахстана Виктора Филинкова. Обоих ФСБ считает участниками «террористического сообщества „Сеть“», цель которого — свержение действующей власти путем мятежа. Ранее аналогичные задержания прошли в Пензе — один из задержанных, петербуржец Арман Сагынбаев, дал признательные показания. Филинков рассказал, что его пытали электрошокером и избивали. О пытках заявил и свидетель по «делу антифашистов» — промышленный альпинист из Петербурга Илья Капустин (позже он уехал из России и попросил политического убежища в Финляндии). Сотрудники ФСБ признали, что при задержании Филинкова ударили его электрошокером. Применение шокера они объяснили служебной необходимостью. Заявившего о пытках Филинкова в марте перевели в СИЗО № 6 в Ленобласти: правозащитники считают, что это сделали с целью надавить на Виктора.
— Почему выставку сначала перенесли, а затем отменили?
В галерею позвонили из департамента культуры и сказали, что открытие нужно перенести. Мы тогда не очень понимали, что происходит, никаких конкретных дат нам не назвали. Через несколько дней стало понятно, что выставку открыть не получится. Я знаю, что главный куратор галереи Маргарита Осепян и директор Федя Павлов-Андреевич старались сделать все, чтобы открытие произошло. Моя версия заключается в том, что департамент культуры отменил выставку по звонку из ФСБ и администрации президента. Последние, кстати, очень интересовались пытками в ДНР, но после того, как я публично рассказала о произошедшем, их интерес резко пропал. В департаменте теперь тоже говорят, что ни о каких выставках и тем более Катрин Ненашевых они не слышали.
— Как ты искала участников для выставки?
Я общалась с психологами из «Общественного вердикта» — они мне и помогали связываться с людьми и всячески поддерживали меня. Сообщений о пытках много, но не так много людей готовы к взаимодействию с тем же художником, например. Здесь есть очень важный момент: как только ты рассказываешь о своем пыточном опыте, ты автоматически становишься объектом для медиа, которые наделяют тебя ролью жертвы. То, что мы знаем, например, благодаря видео из Ярославской колонии — это лишь маленькая часть пыточной реальности. Вообще это глубокий вопрос: как общество может помочь человеку, пережившему травму, как оно может его поддержать; каждый раз рассказывая о насилии в медиа, человек идет на достаточно большой шаг, который меняет жизнь.
Очень показательна история Руслана Сулейманова. Он совсем недавно вышел из омской колонии и рассказал журналистам многое о том, что с ним произошло, описывал много пыточных сюжетов. Он вернулся в родной Дагестан и живет сейчас там, но люди в его кругу его отвергают — они смотрят на него в ютубе или в инстаграме и не понимают, для чего он это рассказал, смеются или упрекают. Получается, за новостным поводом всегда остается жизнь человека, в которую ему очень тяжело встраиваться потом. Для выставки мы хотели привезти его и просто дать ему возможность высказаться, рассказать о своей жизни после пыток, чтобы он не чувствовал одиночество и пустоту, которые он испытывает сейчас.
— Как тебя изменили пытки?
Понятно, что у нас нет культуры обращения с травмой, но было сложно, когда я заметила, что какая-то часть знакомых от меня отстранилась после того, как я рассказала о пытках в ДНР. Извне довольно сильно изменилось восприятие искусства. Единственное, что вызвало у меня сильные эмоции после пыток — тот же «Груз 200» Балабанова. Сложно смотреть на искусство, сложно воспринимать искусство, сложно что-то придумывать.
— Все как-то обесценилось?
Слов все меньше находится, которые могли бы что-то описать, поэтому начинаешь переосмыслять суть художественного жеста, ведь пытки — тоже жест.
— Тема пыток занимала тебя давно или только когда ты столкнулась с ней напрямую?
Исключительно когда пытки произошли со мной. Несмотря на то, что я давно занималась не самыми лежащими на поверхности темами, в этом случае все пошло от моей невозможности понять, как теперь быть с этим опытом, пережить травму и куда с этим опытом встроиться. Это наглядно показывает, что система сначала наносит тебе травму, а затем отбирает у тебя возможность по-своему ее переживать.
— То есть тебе кажется, что через искусство этот опыт можно сделать менее травмирующим для человека?
Человеку, который в этой ситуации чувствует себя объектом, очень важно дать альтернативу, возможность почувствовать себя субъектом. Задавая вопрос: «Во что бы вы трансформировали свой опыт, если бы вы были художником/художницей?» — я так или иначе пыталась предоставить возможность почувствовать себя субъектом и разделить свой опыт и эмоции вместе с другими людьми.
В этой практике очень важен факт свидетельствования, ведь у пыток обычно нет свидетеля. И если бы человек пришел на выставку и стал участником перформанса, у него была бы миссия стать свидетелем переживания, чего не хватает людям в ситуации пыток. Но при этом я не могу сказать, что такая концепция выверенная и идеально работающая — это был экспериментальный формат. В целом меня интересует, насколько разные практики могут помочь людям рассказывать свои истории, находить новые ценности, чтобы адаптироваться к реальности.
— На фейсбуке ты писала, что тебе не интересно делать перформансы на какой-то площадке, в отличие от открытого пространства улицы, однако выставка должна была быть во многом перформативной. Ее отмена отбила у тебя желание заниматься перформансом, или ты просто не видишь возможности этого делать?
Здесь важно, что «Солянка» является галереей, которая специализируется именно на перформативных практиках и позиционирует себя как в какой-то степени единственное такое место. Тот факт, что галерея вынуждена отменить выставку из-за того, что я вышла на улицу, или из-за того, что тема слишком острая для нашей системы, конечно, нивелирует перформанс как жанр, предполагающий свободу действия, потому что у художника нет возможности совершать действия в стенах галереи. Все, что остается — выходить на улицу и высказываться там. Поэтому делать что-то исключительно внутри институции нет смысла ни с точки зрения самого высказывания, ни с точки зрения развития перформативного искусства в России.
«Кто-то догадывается, что смысл в том, чтобы вытащить меня из клетки»
— Расскажи про свой «Груз», как он появляется, и сколько таких явлений еще будет?
Акция называется «Груз 300» и она созвучна названию выставки, хотя на самом деле выставка и акция — два параллельных проекта. Это прямая аллюзия к фильму Балабанова «Груз 200», только Груз 300 — груз, состоящий из людей с ранениями, полученными в горячих точках — пытки тоже наносят определенные ранения. Фильм «Груз 300», кстати, тоже есть: он про войну в Афганистане.
Несколько раз люди вызывали мне полицию. Тогда я выходила из клетки и спрашивала: «Вы думаете, что полицейские мне помогут? На самом деле мне будет только хуже»
Почему «Грузу» важно появляться? С одной стороны, решается явный вопрос: что тебе делать, как тебе встраиваться в реальность и относиться к своему телу, которое из-за травмы оказывается выброшенным из реальности. С другой стороны, здесь появляется история про видимость, ведь люди, которых пытают и которых пытали, оказываются невидимыми опять-таки потому, что об этом опыте сложно говорить, потому что один из опытов работы с травмой — замещение или вымещение того, что с тобой произошло, а когда тебя пытают, ты находишься за закрытыми дверьми. У нас вообще нет никакого образа, что такое пытки сегодня. Видео из ярославской колонии внесло хоть какую-то ясность в то, что такое пытать в 2018 году, но при этом нет никакого портрета человека, никакого понимания его социальных характеристик, непонятно, где его пытали, зачем и почему.
— Что для тебя важно при выборе места для акции?
С одной стороны, это какие-то места, которые могут быть привязаны к тем или иным историческим событиям, с другой стороны, это просто проходные городские точки. На самом деле, от того, как люди реагируют, очень сильно меняется траектория движения «Груза». В центре Москвы три-четыре человека из десяти могут предположить, что видят перформанс, и дать комментарий. За пределами Садового кольца важно дать людям увидеть объект, вступить в диалог с теми, кто собирается вокруг клетки и начинает обсуждать, почему это здесь, искусство это или нет, о том, что такое пытки. Это не только про информирование о пытках, это информирование о том, что есть вот такая форма самовыражения.
Мне очень важно, чтобы у людей, которые ходят по этим маршрутам каждый день, появлялась возможность прямого действия, самовыражения в нестандартной ситуации, потому что город и система лишают нас возможности такого самовыражения, которое бы выходило за рамки предписанных правил. Все знают про Павленского, многие видели фотографии, но на самом деле арт-активизм существует не только на картинках, он прямо здесь и сейчас. Мне важно показать людям, что это не далекая эфемерная вещь, которую делают инопланетные люди, а это может быть перед твоим домом, перед входом в метро. Изначально у меня не было четкого плана, но сейчас я думаю, что надо продолжать явления в регионах для антропологического исследования.
— Сколько из этих раз тебя забирали в отделение? И если тебя не забирают и не вытаскивают, как заканчивается явление?
Задерживали меня только один раз, во время второй акции, в первый меня вытащили из клетки рабочие. После задержания я решила, что буду ориентироваться по ситуации, потому что выяснилось, что если полиция не придет сама, то ее вызовет какой-нибудь зритель. Здесь начинается исследование про то, могут ли люди действовать вне системы. У некоторых срабатывает некое средство защиты: «Я пройду мимо, потому что это перформанс, акция, то есть что-то непонятное». Такая реакция показательна для Москвы, здесь слово перформанс используют как ограждение. Кто-то догадывается, что смысл в том, чтобы вытащить меня оттуда, но все это он доверяет сотрудникам скорой помощи или полиции. Одна женщина не знала, что делать, и настолько не могла спокойно на меня смотреть, что ей предложили уже сделать что-то самой, снять пленку, например, но она и еще несколько человек ответили что-то вроде: «Пусть это сделают проверенные люди». Это советское мышление работает у зрителей разных возрастов.
Была одна ситуация, которая стала завершающей в московской серии. Люди вытащили меня сами, потому что прибежал молодой человек с криком: «Здесь же живая девушка лежит, что же вы стоите и смотрите». У нас с ними состоялся важный разговор, мы решили, что перформанс — как аттракцион большого города, а в большом городе есть разные аттракционы: случайное задержание на митинге, пытки в отделениях полиции, взаимодействие с клеткой.
— То есть явление заканчивается, когда ты вызволена из клетки тем или иным способом?
Несколько раз люди вызывали мне полицию. Тогда я выходила из клетки и спрашивала: «Вы думаете, что полицейские мне помогут? На самом деле, мне будет только хуже». Тут уже начинается другой разговор. В этой акции я стала учиться сваливать от полиции, потому что оставаться долго на одном месте просто не имеет смысла. Очень важно научиться говорить людям, почему ты это делаешь, почему их вера и надежда в очень доблестные органы не срабатывает.
«Я просто очень люблю Россию»
— Ты никогда не думала уехать?
Куда? В регион какой-нибудь? Я просто очень люблю Россию.
— А за что ты ее любишь?
Акционизм в том формате, в котором он есть — с его волнами (а их уже три), с такими разными реакциями, есть только у нас. Условия для развития этого жанра в России просто идеальны. В этом плане у меня очень почвеннические взгляды: для меня важно то место, в котором я родилась, место формирует образ жеста. Я люблю русскую культуру и русское искусство, а за них, как оказывается, надо бороться, а бороться, когда у нас есть одно большое министерство цензуры, на мой взгляд, стоит самыми разными методами.
— Планируешь ли ты делать документацию этой акции?
Из этого может получиться классный спектакль, про то, как в городе в 2018 году появляется женщина в клетке и как люди на это реагируют. Удивительно, но для части людей это становится событием, они начинают звонить по телефону и говорить: «Представляешь, здесь такое происходит...»
— Ты уже выбрала, куда поедешь с «Грузом» дальше?
В Ярославль.
— Почему?
Хороший красивый город, где в тюрьмах пытают людей.
Фотографии: обложка, 1, 2 – Наталья Буданцева, 3 – Валерия Титова
Чтобы прочитать целиком, купите подписку. Она открывает сразу три издания
месяц
год
Подписка предоставлена Redefine.media. Её можно оплатить российской или иностранной картой. Продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.
На связи The Village, это платный журнал. Чтобы читать нас, нужна подписка. Купите её, чтобы мы продолжали рассказывать вам эксклюзивные истории. Это не дороже, чем сходить в барбершоп.
The Village — это журнал о городах и жизни вопреки: про искусство, уличную политику, преодоление, травмы, протесты, панк и смелость оставаться собой. Получайте регулярные дайджесты The Village по событиям в Москве, Петербурге, Тбилиси, Ереване, Белграде, Стамбуле и других городах. Читайте наши репортажи, расследования и эксклюзивные свидетельства. Мир — есть все, что имеет место. Мы остаемся в нем с вами.
