СпецпроектыЯнагихара, Зонтаг и Памук: 11 важных книг года

В новом выпуске спецпроекта «Книжный клуб» мы попросили журналистку Анну Наринскую рассказать об 11 лучших произведениях 2016 года. Съемки прошли во флагманском бутике Nespresso на Большой Дмитровке, 13.

Всеволод Петров. «Турдейская Манон Леско»

Шедевр, написанный в 1946 году и спрятанный автором в стол, как он сам считал, навечно. Потом, в начале 2000-х, промелькнувший в одном из толстых журналов и вот сейчас наконец изданный вместе с воспоминаниями автора — искусствоведа по профессии — о встречах с Николаем Пуниным, Михаилом Кузминым, Даниилом Хармсом. Это очень точные, глубокие, теплые без сюсюканья воспоминания, но повесть превосходит все эти эпитеты. Она написана так, как будто в России не было ни тяжеловесного советского писательства, ни забубенного, все разметающего авангарда. Как будто победил какой-то идеальный акмеизм.

Действие происходит в военно-санитарном эшелоне во время войны — Второй мировой, на которой воевал автор, но в то же время войны вообще. В некотором смысле той затяжной войны, которой является жизнь. Текст Петрова действует вне смычки со временем, которое он описывает. Рассказывая об одиноком интеллигенте, запертом в вагоне с советской «толпой», автор умудряется говорить не про противостояние советского и несоветского, а про вечную оппозицию «я и другие». Это текст про необходимость — несмотря на это разделение — прикосновения к другому человеку. И про убийственность такого прикосновения.

Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. Воспоминания. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016

Чеслав Милош. «Легенды современности: Оккупационные эссе»

Эссе на литературные темы и письма о литературе, которые Чеслав Милош писал в 1942 году в оккупированной Варшаве. На вопрос, почему в такое время он занимался литературоведческими вопросами, Милош впоследствии отвечал с хладнокровной откровенностью: «Это была операция аутотерапии согласно следующему рецепту: если все в тебе — дрожь, ненависть и отчаянье, пиши предложения взвешенные, совершенно спокойные, превратись в бестелесное создание, рассматривающее себя телесного и текущие события с огромного расстояния».

Что дают такие упражнения? Вещь, возможно самую важную в наших отношениях с действительностью. Если мы видим, что вокруг происходят несправедливости и преступления, прекратить которые не в нашей власти, единственное, что мы можем, — это занять позицию, которая даст нам возможность выдержать столкновение с реальностью, не погибнуть, но и не потерять себя. Как мы можем выработать такую позицию? Критически взглянув в важные тексты прошлого и применив их к себе и к тому, что нас окружает, говорит Милош. Это непростое упражнение, и «Легенды современности» можно считать мастер-классом, который дает Милош. Вернее, его показательным выступлением. Потому что надежды самим научиться так, как он, нет.

Чеслав Милош. Легенды современности: Оккупационные эссе. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016

Сьюзен Зонтаг «Болезнь как метафора»

Один из самых знаменитых, читаемых и насущно нужных текстов Зонтаг (в этом издании она именуется Сонтаг, но поддерживать такую транслитерацию ее фамилии все-таки невозможно).

Она написала его в 1978-м, когда у нее диагностировали рак груди и назначили курс химиотерапии. В самом эссе о болезни автора нет ни слова. Только десять лет спустя, когда Америку охватила эпидемия ужаса перед СПИДом и Зонтаг решила продолжить свое исследование (эссе о СПИДе здесь тоже имеется), она рассказала, почему решила изучить «образ» рака, а не рассказать очередную историю от первого лица.

«Мне представляется, что повествование менее полезно, чем идея», — пишет Зонтаг. На поле жизни и смерти, на котором она здесь находится, идея уж точно важнее повествования. Потому что только очищенная от метафор и прямо высказанная мысль дает возможность без страха взглянуть в глаза чудовищ.

Мистифицирование рака (а до него — туберкулеза), разговор о нем как о каре приводит к тому, что эта болезнь оказывается сращенной с устоявшимся образом, который легко задействовать в манипуляции. Раком называют все самое худшее, что только может случиться на свете (например, Гитлер считал «раком общества» евреев, а Троцкий — сталинизм). В итоге больной человек становится носителем этого самого ужасного, отвратительного и, соответственно, стыдного, то есть стигматизируется.

Текст Зонтаг — это чуть ли не первый шаг к тому, чтобы сами слова, обозначающие заболевание, очистились от роковых призвуков. И тогда заболевший наконец увидит не пугающее и деморализующее проклятие, а просто недуг, который надо лечить. К сожалению, нельзя сказать, что с тех пор, как этот текст был написан, таких шагов было сделано достаточно.

Сьюзен Сонтаг. Болезнь как метафора. М.: Ad Marginem — МСИ "Гараж", 2016. Пер. М. Дадяна, А. Соколинской

Леонид Юзефович. «Зимняя дорога»

Значительная книга, от которой не должна оттолкнуть даже ее богатая премированность отечественными мейнстримовыми премиями. Это длинный, иногда чуть медленный — с документами и этнографическими справками — рассказ о последнем значительном столкновении Гражданской войны — противостоянии среди якутской ледяной пустыни антибольшевистских частей генерала Анатолия Пепеляева и отряда красноармейцев во главе с Иваном Стродом. Вернее, это книга о Строде и Пепеляеве — двух идеалистах, попавших в жернова истории.

Практически от всех авторов нашего исторически-биографического нон-фикшна Леонида Юзефовича отличает какая-то кристальная неангажированность — он не заставляет прошлое свидетельствовать в пользу именно его идей и мыслей, проявлять именно его правоту. И поэтому в его книгах дыхание истории слышно особо отчетливо.

Леонид Юзефович. Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922-1923 годы. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2015

Виктор Пивоваров «Влюбленный агент»

Дополненное и проилюстрированное переиздание выходившей 15 лет назад книги даже не то чтобы воспоминаний (при том что там упоминаются все звезды московского андеграунда 1970-х от Кабакова до Сагира), а, скорее, рефлексий знаменитого художника-концептуалиста.

Эта полуфилософская, полуисповедальная проза вызывает по-настоящему нежные чувства. Чтобы проникнуться, заинтересоваться ею, не нужно отдельного глубокого знания Пивоварова-художника — достаточно имеющихся иллюстраций. Здесь главное — мягкий и заинтересованный разговор, который рассказчик ведет одновременно и с читателем, и самим собой. И если пытаться диагностировать специфику очарования этой книги, то она, наверное, как раз в этом неразличении обращенности «внутрь» и «вовне».

Пивоваров на бумаге делает то, что каждый из нас производит у себя в голове, но совсем не всегда выносит наружу. Автор «Влюбленного агента» раз от раза соотносит себя сегодняшнего с собой давнишним и себя давнишнего проверяет, оспаривает, а иногда осуждает. Это упражнение происходит практически в каждой мыслящей голове и в каждом небестрепетном сердце, но очень редко становится публичным. И именно оно делает текст Пивоварова таким трогающим и человеческим.

Виктор Пивоваров. Влюбленный агент. М.: Гараж; Artguide Editions, 2016

Орхан Памук. «Мои странные мысли»

Роман, заставляющий верить в то, что сам этот жанр — романа — не свелся, с одной стороны, к американскому роману с сюжетом и моралью, а с другой — к «постпостпостмодернистскому тексту с кунштюками и разоблачениями». Памук добивается от читателя эмпатии без запрещенных приемов и манипуляций. Это повествование о продавце бузы (это что-то вроде слабоалкогольного пива) в Стамбуле 1970–1990-х можно назвать слишком монотонным, укачивающим. Но этому укачиванию надо отдаться. И тогда ощущение течения жизни — такой совершенно чужой (разносчик бузы в Стамбуле) и такой твоей (человек) — накрывает и подхватывает безраздельно.

Орхан Памук. Мои странные мысли. М.: Азбука, 2016

Александра Литвина, Аня Десницкая. «История старой квартиры»

История квартиры, то есть того, как квартира (с уплотнениями, коммунальным бытом, склоками, влюбленностями, расселениями) прожила последние 100 с чем-то лет, — это прямо-таки волшебный фонарь нашей отечественной истории и даже нашей цивилизации.

Так вот, эта книжка — такой волшебный фонарь. Это сравнение здесь подходит особенно, потому что волшебный фонарь — обычно развлечение детское. «История старой квартиры» и предназначена для детей, но лучше для детей и родителей, потому что тут многое надо досказывать, дообъяснять, проще говоря, это просто замечательный повод для разговора с ребенком на темы, которые обсуждать надо, но непонятно, с чего начать и какого тона держаться. А здесь и начало дано, и тон заявлен какой-то совершенно правильный — без нарочитого трагизма и без лишнего сюсюканья.

Но все же, несмотря на очевидную детскость исполнения, назвать этот проект очередной детской книжкой (пусть и очень хорошей) невозможно. Это настоящее — хоть и упрощенное, как этого требует жанр, — содержит исследование, которое давно необходимо было сделать, но которое почему-то так и не появилось — во всяком случае, в таком целостном виде.

Александра Литвина. История старой квартиры. Иллюстрации А. Десницкой. М.: Самокат, 2016

Ричард Бротиган. «Уиллард и его кегельбанные призы. Извращенный детектив»

«Последнего из битников» Ричарда Бротигана много переводили в нулевые, но он все-таки у нас замечен и воспринят недостаточно. Перевод «Уилларда» можно считать стимулом к тому, чтобы заинтересоваться этим автором по-настоящему и понять важное не только про него, но и про многое другое. Приведем слова Шаши Мартыновой, соредактора серии «Скрытое золото ХХ века», которую этот текст Бротигана открывает: «Мы все — поколение, которое выросло, скажем, на Мураками, — слушаем ремикс, принимая его за оригинальную музыку. <...> Бротиган — один из его литературных отцов, и это хорошо заметно и стилистически, и идеологически. На широко понимаемом наивизме выросла целая плеяда авторов, в том числе хорошо известный русскому читателю Эрленд Лу. Это все в конечном счете Бротиган, а многим читателям кажется, что это ниоткуда взявшееся литературное явление».

О самом же «Уилларде» точнее всего было сказано в рецензии, опубликованной сразу после его выхода в 1975 году в журнале Playboy: «Так бы писал Хемингуэй, если бы наконец стал курить много травы». Тут даже непонятно, чего еще можно желать.

Ричард Бротиган «Уиллард и его кегельбанные призы» М.:Додо пресс, Phantom press, 2016 пер. Александра Гузмана

Сергей Кузнецов. «Калейдоскоп. Расходные материалы»

Кузнецов исполнил мечту многих своих сверстников, в юности ушибленных Борхесом, — он написал свой «Сад расходящихся тропок», книгу, формально соответствующую описанной в знаменитом рассказе и представляющую образ мира, каким его видит автор.

Это мир, в котором собственные студенческие воспоминания переплетаются с эпизодами из фильмов Годара, память о собственных предках укладывается в контекст литературы их времени — от Ахматовой до Аксенова, — а теперешнее впечатление от собственного отражения в зеркале лучше всего описывают слова Ходасевича.

Кузнецов не то чтобы пересказывает книги, фильмы, стихи, песни и даже картины — он вживляет их содержание, их героев и их интонацию (а бывает, что интонацию их русского перевода) в свое повествование, в свой сюжет, присваивает их.

В итоге мы имеем вроде бы откровенно постмодернистский текст, но при этом задевающий читателя за живое, направленный при всей своей «культурности» на сопереживание. Редкая вещь вообще, а на поле отечественной литературы — тем более.

Сергей Кузнецов. Калейдоскоп: расходные материалы. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2016

Виктор Александров. «Черный русский. История одной судьбы»

Здесь дело не собственно в тексте (который пуристы могут счесть слишком беллетризированным для документального исследования), а в невероятной судьбе, которую он описывает. Речь идет о Фредерике Брюсе Томасе — чернокожем американце, родившемся в штате Миссисипи и перебравшемся к самому началу 1900-х годов в Москву, где он стал «видным антрепренером», то есть управляющим ресторанами и кафе-шантанами. Особый твист этой истории для сегодняшнего отечественного читателя (стоит упомянуть, что автор с русским именем и фамилией — американский исследователь, и книга, соответственно, переводная) состоит в том, что бежал Томас из Штатов во многом от расизма, и Россия оправдала его мечту о равноправии. В предреволюционных Москве, Петербурге и Одессе можно было найти что угодно, но только не сегрегацию чернокожих.

Во время революции Томас вместе со многими отправился в Константинополь, где ему пришлось начинать все заново, и поэтому его биография похожа на захватывающий фильм в двух сериях. Жизнь действительно повторяет искусство — если непременно пытаться найти в этой книге какую-то философию, то она такая.

Владимир Александров. «Черный русский. История одной судьбы» М. НЛО, 2016 пер В. Третьякова

Ханья Янагихара. «Маленькая жизнь»

Роман, который вызвал в нашем отечестве такой ажиотаж, что игнорировать его просто невозможно. Отчеты о том, над какой конкретно страницей этой книги как-то особенно привольно рыдалось, регулярно появляются в социальных сетях.

Причины у этой шумихи две. Первая заключается в невероятной преданности этому тексту переводчиков, которые не только отлично его перевели, но и прониклись им настолько, что стали его верными и азартными евангелистами. В принципе, это хорошая новость, демонстрирующая то, как много может сделать неглупый и вдохновленный человек на одном только энтузиазме. Вторая состоит как раз в этих рыданиях, о которых все рапортуют. Роман Янагихары действительно задевает, даже ранит, приносит ощущение включенности. Но он доставляет все это практически физиологическим и, соответственно, манипулятивным способом — автор нажимает на проверенные болевые точки нашего сознания, делая нашу реакцию предсказуемой и управляемой. Вопрос заключается в том, стоит ли производимая так тренировка нашего душевного аппарата того, чтобы подвергаться этой махинации.

Удар под дых всегда вызывает задыхание, но не стоит путать его с задыханием влюбленности. То, как Янагихара порционно, чуть ли не через равное количество страниц, выдает описания унижения слабого, безусловно вызывает у читателя сжатие диафрагмы и держит его в состоянии ажитации на протяжении 700 с чем-то страниц. Против лома нет приема — то, что это правило часто (хоть и грубо) работает в жизни, не означает, что на нем можно строить литературу. Во всяком случае, литературу, рассчитанную не только на ускорение сердцебиения и растроганно-испуганное «ах».

Ханья Янагихара. Маленькая жизнь. М.: Corpus, 2016. Пер. А. Борисенко, А. Завозовой, В. Сонькина

 МАТЕРИАЛ ПОДГОТОВЛЕН ПРИ ПОДДЕРЖКЕ: