Александр Горчилин — о театре, комплексе Иисуса и «Кислоте» Интересные люди говорят с The Village о важных для них местах в Москве и Петербурге

Когда я поступил на курс к Кириллу Серебренникову, он меня очаровал как человек, который говорит с тобой на человеческом языке, а не на мэтровском. Я сразу понял, что хочу получать знания только у него. Он мой мастер и всегда им останется. Теперь часть ответственности за театр перешла на нас, и в наших силах удержать это место на определенном уровне. Раньше всегда был рядом художественный руководитель, у которого огромный талант, который решит все проблемы, со всем разберется, такой папочка. А теперь нам самим приходится отвечать за все, что мы делаем. Это форма нашего сопротивления и поддержки художественной жизни Кирилла Семеновича, потому что, как бы сейчас эти люди ни пытались его изолировать, мы играем его спектакли, восстанавливаем их, и делаем это так, чтобы люди сюда приходили, смотрели и думали. И тем самым продолжаем его свободу.

В этом сезоне мы восстановили «Идиотов», которых играли пять лет назад. Сделали новую редакцию, изменили немного тексты, актерский состав. Стало созвучнее сегодняшнему дню. Мы переделывали спектакль по письмам Кирилла Серебренникова, которые нам передавали через адвоката, — рукописные письма как в XX веке, где написано: делайте так и вот так.

В другие театры мне ходить неинтересно. То есть меня очаровывают какие-то вещи, но я люблю в театре работать, что его смотреть. Когда ты изнутри, у тебя другая система ценностей.

Про московские тусовки, Париж и одежду

Мне так нравится старая Москва. Я три дня назад шел от Таганской набережной, через всякие переулки — Станиславского и так далее. То ли там в шесть вечера в сентябре свет по-особому падает, но у меня случилось ностальгическое чувство по детству, как будто я оказался в прошлом, очень приятном для себя. И это было так трогательно, что захотелось плакать.

Сейчас я живу в одном из переулков на Арбате. Из-за того, что переулки очень узкие, ты не видишь домов. Иногда по улице в 20-й раз идешь, вдруг посмотрел на дом — и думаешь, как ты его раньше не замечал. Там дико крутая архитектура встречается.

Детство у меня прошло в Текстильщиках, и жить в центре, конечно, приятнее. Среда ведь очень сильно влияет на твое сознание. Не случайно люди под твоими окнами бухают, орут, дерутся, а половина района гопники. Потому что если ты живешь в отсутствие хоть какой-либо красоты, то у тебя и в голове красоты нет. Ты живешь в говне, и ты говном становишься.

Мне очень понравился Париж, когда мы приехали туда с гастролями и я на месяц погрузился в среду не как турист. Когда имеешь там дело, начинаешь общаться с местными, то ощущаешь эту странную, необъяснимую либерти. Ты чувствуешь, что во Франции их революция была не зря. Не как здесь: что-то произошло, чтобы потом все вернулось обратно. А там смотришь на эти домики, круассанчики, темнокожих, которые ходят с кокаином, — ну прям кайф. Там нет страха, что тебя в воскресенье вечером ни с того ни с сего высадят из такси и начнут проверять на наркотики.

Для меня всегда клубы были дичью. Из детства осталось впечатление, что это какая-то херня, куда приезжают ***** [сучки]. Я не знал, что в Москве вообще есть андеграунд. Первое впечатление от тусовок сложилось в Таиланде, где мы поездили по местам не для туристов — с крутой музыкой на закрытых пляжах, где нет дорог, куда нужно плыть на лодках. Мы там словили такую свободу. И потом я узнал, что в Москве существует крутой мир тусовок, который меня сначала очень очаровал.

Первая местная тусовка была в «Конструкторе». Я даже попал туда, когда всех забирал ОМОН. А потом я оказался в «Газгольдере», и там все так уютно было устроено. Сейчас уже этой атмосферы нет. Там остались совсем зависимые люди, которых не особо интересует музыка, они обсуждают, кто пришел, кто не поздоровался — взрослые люди, а занимаются ******* [чепухой]. Все это такая дружба выходного дня. Притом что ребята сами по себе замечательные.

Я через все эти этапы прошел, и мне стало неинтересно. Просто я человек независимый, как выяснилось. Мне было интересно сначала: музыка нравилась, потом я начал впяливаться в людей. Меня это на какое-то время вовлекло, и также меня оттуда и вывлекло.

Сейчас я ничего не слушаю, после работы иду домой, стою по три-пять часов у плиты. Я обожаю готовить. У меня есть два мастера в жизни: Кирилл Серебренников и Гордон Рамзи (знаменитый британский шеф-повар. — Прим. ред.) — это мой второй мастер. Я у него учусь готовить, он делает это так изысканно, не как Джейми Оливер — это так, какая-то босяцкая кухня.

Из последнего я готовил плов — как выяснилось, это очень сложное блюдо, несмотря на то что оно такое распространенное. Я оплошал с рисом, и у меня все слепилось в кучу говна. Я и всякие индийские блюда готовил: суп дал на кокосовом молоке с чечевицей, какие-нибудь карри ********** [изысканные] — 30 видов. Меня больше прикалывает восточная кухня, потому что она необычная. Например, куриные крылышки в кока-коле — ****** [восторг] — это обычный китайский рецепт. (Дальше пересказывает рецепт, похожий на этот. — Прим. ред.).

Я заморачиваюсь с продуктами, но у меня старая посуда. У меня денег нет, чтобы покупать крутые вещи. Я довольно-таки бедный человек. Я живу в ******** [страшной] четырехкомнатной квартире, бывшей коммуналке. Снимаю с другими актерами. Там капремонт не делался, мне кажется, со времен революции.

Я одежду не покупал лет пять. Ну вот на ASOS себе джинсы за тыщу рублей заказал. Футболку девушка подарила. Кроссовки, например, мне прислали по бартеру за хештеги, ну, точнее, за то, что я человек хороший, актер, режиссер. Сказали, поставить хештег будет здорово — ну и я поставил, мне приятно, что мне подарили обувь. У меня вот сосед — звезда сериалов, его спонсирует Reebok. Естественным путем нам всем перепадает этот Reebok.

Но иногда, когда я нахожу необычную вещь, которая мне нравится как арт-объект, я могу ее купить. В Париже на барахолке я увидел распятие XX века: Иисус из слоновой кости. У него там все ребра, раны, даже ноготочки видны на пальцах — очень круто, терновый венец и деревянный крест — как в кино. Он стоил 300 евро, но я за 250 сторговался — это были мои последние суточные.

Конечно, я получаю не ниже среднего класса, но не много. У меня что, фильмография большая? Те фильмы, где я снимаюсь, очень бюджетные, не дорогостоящие. Я же не играю в блокбастере, где можно в день получать столько, сколько я за год.

Я избирательный, но я и не такой крутой актер, чтобы меня всюду звали. То есть да, я шлю всех ** *** [на хрен], но и меня так же шлют с той стороны. В сериале я бы, скорее всего, не снимался. Хотя если это что-то интересное и классное, а не комедия про бандита из 90-х, который работает в школе физруком, то да.

Про режиссерский опыт

Режиссура кино — это интересно, другая зона ответственности, ты занимаешься не только своим эго, но и реализовываешь чужое. Ты стоишь во главе команды, которая пытается воплотить твой замысел, и здесь надо помнить, что вокруг тебя творческий коллектив и индивидуальности, которые хотят тебе помочь.

Я не считаю себя режиссером. У меня же не идет творчество на конвейере. И я не думаю сейчас: продолжать, не продолжать. Я человек не инициативный — если жизнь вывернет еще раз на такую дорожку, то может быть.

Всегда всему мешает рефлексия и раздумья: а могу я, а какой я, а что я? А если ты делом занят, ты понимаешь, что хочешь сделать... Хотя ты не всегда понимаешь это. Мне открылся такой секрет режиссуры: ты должен до последнего делать вид, что ты прекрасно все понимаешь, а ты в этот момент не понимаешь ровным счетом ** *** [ничего].

Почему раньше на режиссуру брали только в 30? Потому что в твоей жизни в Усть-Урюпинске не происходило ничего, помимо твоих личных драм, и человеку приходилось выжидать какое-то количество лет, чтобы набраться житейского опыта, из которого он может что-то собирать. Но сейчас, когда у нас перед глазами огромный поток бешеной психоделичной информации, ты год проживаешь за четыре, у тебя мозг подключается, психика расшатывается, ты сходишь с ума. Поэтому сейчас ты можешь и в 15 лет на какие-то темы высказываться и составлять свое мнение о жизни. Не надо для этого быть 30-летним человеком, который женился, развелся, жена сделала аборт, не надо похоронить мать, бегать голым по снегу. Интересен разный опыт, даже тепличный.

Я могу заплакать над спектаклем, фильмом, но в жизни не плачу. Я пользуюсь правилом «перетерпи 40 секунд и пойми, насколько тебе важно было среагировать». Через 40 секунд до тебя доходит, что на самом деле тебе ***** [все равно]. Ну то есть тебя разозлили, и ты хочешь накричать на кого-то, но ты не ведешься за первым импульсом, не ведешь себя как животное (хотя в некоторых случаях это бывает хорошо), а выжидаешь. Твой мозг успокаивается, и через 40 секунд ты уже не можешь так органично выдать свою эмоцию.

Про скандал вокруг труппы Яна Фабра

Все эти письма (речь идет об открытом письме театральной компании Troubleyn, в котором актеры обвиняли основателя труппы, бельгийского режиссера и художника Яна Фабра в сексуальных домогательствах и сексизме. — Прим. ред.) надо делить на 50. Если бы Ян Фабр или Кевин Спейси кого-то действительно изнасиловали, причинили бы физический и моральный ущерб, то да. А когда кто-то заикается о таком спустя 20 лет на фоне новой темы... Мы еще не слышали версию Яна Фабра, нам всегда приятнее встать на позицию пострадавшей стороны, потому что мы себя ассоциируем с ней.

Как правило, какие истории мы наблюдаем? Какой-то позабытый богом актер пишет, что его домогался Кевин Спейси, чтобы за счет этого хайпа вокруг Cпейси о нем опять кто-то вспомнил — о несостоявшемся мальчике, которого потрогали за жопу. Людей убивают, войны идут, воды не хватает — люди гибнут по нелепым причинам в XXI веке, а эти актеришки, которые занимаются дешевым развлекаловом людей, на весь мир кричат, что им предложили переспать. Да идите вы ** *** [на хрен]!

Ну да, есть ******* [чудовища], которые таким образом предлагают работу людям. Ну да, они ******* [чудовища]. Но тебя что, изнасиловали, принудили? Ну да, ты не получил работу, ну получишь ты другую.

Я знаю цену всему этому говну. Они там все ****** [спят] друг с другом направо и налево, они сами создали вокруг себя эту систему. То есть насколько есть харассмент с одной стороны, настолько же и актеры провоцируют и хотят роли за то, что они в жопу дают.

Я не сталкиваюсь с этими вещами, потому что нахожусь в кругу интеллигентных, воспитанных, очень хороших людей.

Про «Кислоту» и кондовых людей

Эпиграф — посвящение мамам и папам в конце фильма — это отчасти ирония, так же как и фраза главного героя «что мы можем дать миру, кроме зарядки от айфона». Это пафосная реплика персонажа. У меня есть такие знакомые, которые половину молодости провели, страдая комплексом Иисуса, и они тебе вещают, как надо жить, ***** [блин]. Они действительно говорят немножко рекламными слоганами. Это не моя режиссерская мысль, типа «а теперь подведем итог: вот что же мы можем дать миру...». Это образ человека, который встречается в нашей жизни и может такое сказать. Но это не значит, что фраза не имеет за собой правды.

Идея про вину родителей не педалируется, это только одна из тем фильма. Я прошел через разные этапы взаимоотношений со своими родителями. Ты осознаешь, что они делают все из большой любви к тебе, но, как известно, благими намерениями бывает вымощена дорога в обратную сторону. И из того, что они делали во благо, что-то сыграло наоборот, но я не могу их винить. Какие-то вещи просто невозможно артикулировать. Они, естественно, на тебя влияют, сжимают и формируют тебя как личность и с хорошей, и с плохой стороны. Где-то я не очень ответственный, возможно, потому что меня всегда оберегали: я единственный ребенок в семье, вокруг были одни женщины — мама и бабушка. Потом отчим появился.

С возрастом у тебя образ родителя превращается из божественного в более человечный. Они не всегда правы, и с этим надо смиряться

С возрастом у тебя образ родителя превращается из божественного в более человечный. Ты понимаешь, что твои родители — обычные люди со своими удачами и неудачами, проблемами. Они не всегда правы, и с этим надо смиряться. Это тоже определенный этап. Родители не всегда осознают, что ребенок — это человек, с которым ты должен вести разговоры, а не быть для него псевдопримером для подражания. Сейчас у меня прекрасные взаимоотношения с родителями, хотя у меня никогда не было мелодрам, были просто свои внутренние сопротивления.

В «Кислоте» девушки являются второстепенными персонажами, я целенаправленно не раскрываю их полные истории. Рисуя образ девушки главного героя, я не опираюсь напрямую на свое прошлое. Но мне в тот момент показалось забавным показать его таким, я же встретил подобное в своей жизни. Значит, это не только со мной одним происходит. Я рассказываю об этом не как о чем-то плохом, а как о драме человека. Девушка выглядят архетипом, и многие подумают: ну что это за кондовый образ такой? Но если смотреть внимательнее, то мы понимаем, что у девушки нет отца, есть отчим, мать, которая этого отчима шпигует. И девушка берет пример со своей матери. Та, скорее всего, давит на нее дома, что ты никто и у тебя нет мужа.

Я знаю, что такая драма у девушек часто бывает, потому что твоя реализация в совковом сознании родственников проходит через мужа. И у человека вбивается в программу, что надо срочно выйти замуж. Это становится единственной проблемой. Но со стороны в паре эти люди выражают себя как такие кондовые и отчасти глупые.

Главные герои для меня — часть жизни. Они прекрасны в этой своей глупости, непонимании, отчаянии, несостоятельности и запутанности. Это те люди, которые по субботам ходят в клуб компенсировать свое непонимание, что им делать. Это мне условно повезло найти себя в творчестве, но не у всех так. Кто-то в 26 до сих пор не понимает, кем хочет стать, и он ходит «туц-туц-туц-туц», тем самым не давая себе времени на рефлексию. Почему второй герой удаляет музыку другу? Это же псевдовыстраивание своей индивидуальности.

Тенденция к саморазрушению, как у героев, у меня когда-то была, сейчас тоже, наверное, есть. Но в этот момент я не думаю, делаю ли я что-то назло себе. Я совершал разные странные поступки в своей жизни. Потом я, скорее всего, думал, что я сделал ***** [глупость]. Но я осознаю это как что-то случившееся, то, что меня наполняет и формирует. Это жизнь, которую я ценю и обожаю, потому что в итоге с этими впечатлениями я буду умирать. И любой травматичный или нетравматичный опыт мне нравится.

Меня действительно впечатлило самоубийство знакомого человека. По сути, я мог находиться рядом, но мне тогда показалось, что все будет ОК. И утром ты читаешь в фейсбуке, что человека не стало. Из телефонного разговора с другими людьми я думал, что он просто пьяный. Пьяные люди белку ловят, через 20 минут их вырубает, и они спят. А тут оказалось, что человек в первый раз в жизни употребил ЛСД. Это же очень тяжелый наркотик, особенно для людей, которые впечатлительны и имеют внутреннюю неудовлетворенность. Для них это очень тяжело оборачивается. И он не справился с этой ****** [штукой].

Для себя я просто понял, что мне там нечего искать. Если бы там хотя бы интересные мысли были, откровения какие-то, а там просто каша, и это длится 24 часа. Тебе какими-то культурными триггерами, чужими рассказами навеяли, что это интересно, клево, что ты узнаешь такое, что у тебя жизнь перевернется. Ну, может, и да, но в какую сторону? Ну узнаешь ты, что у тебя каша в голове и что ты и столб — это одно целое. ** *** [зачем] оно тебе надо?

Те, кто ищет в фильме наркотическую коннотацию, ******** [обманутся], в этом и прикол. Я бы с удовольствием, возможно, такой фильм и сделал, где это название — «Кислота» — оправдывалось, но мы тут не можем снимать кино, свободно говорящее о таких вещах. Сидя в России, можем пока только любоваться Гаспаром Ноэ и тем, что делают там, где можно все.