Что не так c «Концом режима» — книгой Баунова про диктатуры? Рецензия Артура Гранда

Баунов лукавит в предисловии, когда говорит о том, что его книга — параллельное жизнеописание трех политических систем, генеалогически восходящее к «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха. Главным героем «Конца режима» является диктатура Франко, португальская появляется как второстепенный персонаж, а греческая выглядит и вовсе примечанием. Баунов выбрал во-многом похожие друг на друга правые националистические режимы, которые рухнули примерно в одно и то же время (в середине 70-х годов прошлого века), но все внимание сконцентрировал лишь на одном.

Свой весьма фактурный и дотошный исторический нон-фикшн Баунов почему-то презентует как «документальный исторический роман». Можно было бы и по-гомеровски назвать поэмой — статусная античность явно увлекает автора. Вот только Баунов не соблюдает законы жанра, которые сам же обозначил. «Концу режима» как романическому произведению не хватает действующих лиц — не поименно названных персонажей (в этом недостатка нет), а их характеристик, описаний, образов, незначительных, казалось бы, деталей, порой проявляющих события намного ярче сухо изложенных фактов. Тот же Плутарх, например, писал: «Часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов».

Автор старается описывать события, находясь как будто бы в нулевой точке. Он словно бы полностью лишает себя субъектности, предъявляя исторические события в отстраненном изложении. Франко объявил себя диктатором после окончания гражданской войны, продлившейся три года. «Примерно каждый пятый погибший во время войны стал жертвой не боевых действий, а политических расправ с обеих сторон» — аккуратно замечает Баунов. Даже не обязательно обращаться к серьезной исторической литературе, чтобы узнать, сколь разные способы ведения войны были у хунты и республиканских сил.

Франко, прославившийся демонстративной жестокостью по отношению к местному населению в африканских колониях, призывал к буквальной аннигиляции своих противников, среди которых были коммунисты, анархисты, демократы, евреи, масоны и «свободные» женщины. Он привык относиться к «другой стороне конфликта» как к колонизированным арабам, маркированным его пещерным сознанием как недочеловеки. Один из предводителей военной хунты, генерал Эмилио Мола, говорил: «Необходимо распространить террор, уничтожать без колебаний всех, кто не думает как мы». Вот каким было идеологическое обоснование диктатуры, а не просто победа одной из сторон в обоюдокровавой войне, как может показаться из книги.

Режим Франко, просуществовавший 40 лет, постепенно смягчался и дряхлел вместе со своим основателем. Диктатор не проводил политические реформы, но ему пришлось позвать технократов из «Опус Деи» для серьезной либерализации экономики, находившейся на грани катастрофы. Хотя демократические европейские страны считали Испанию и Португалию изгоями, но все же начали с ними сближаться. К тому же оба пиренейских диктатора, симпатизировавшие Гитлеру, так и не стали союзниками фюрера во время Второй мировой войны. Баунов полагает, что нейтралитет Испании является заслугой дальновидного Франко, но британский историк Пол Престон, один из самых видных испанистов в мире, считает, что именно лидер Третьего Рейха решил обойтись без услуг рвущегося в бой генерала: Германии пришлось бы потратить огромные деньги на модернизацию отсталой испанской армии (сражаться против рабочих и профессиональных солдат — не одно и и тоже).

Перед своей смертью Франко официально передал власть королю Хуану Карлосу, который поручил совершить окончательный демонтаж диктатуры Адольфо Суаресу. Последний хотя и был выходцем из франкистского режима, но не испугался окончательно порвать со страдающим средневековьем в виде правых фалангистов, легализовал запрещенную коммунистическую партию и провел первые за 40 лет демократические выборы. Собственно, этот плавный транзит — от фашизма к демократии — кульминация конца режима (и книги, и диктатуры). Подобный переход в Португалии ознаменовался аж двумя революциями, а в Испании за исключением одного неуклюжего несостоявшегося военного бунта (который Баунов зачем-то описывает чуть ли не как поминутный захватывающий репортаж) этот процесс прошел бескровно и почти что буднично.

Сама попытка написать книгу о конце режима в виде отстраненной хроники кажется мне несколько сомнительной. Вышеупомянутый Пол Престон, один из главных специалистов по гражданской войне в Испании, не перестает быть вдумчивым историком в силу своих левых взглядов и симпатий республиканцам. История — не Госдума, она предполагает и дискуссии, и выражение своей позиции. Дочитав книгу, я подумал, что даже образ Франко как будто бы выстирали, высушили и выгладили в моей голове. Этакий ловкий бюрократ, умело заигрывал с фалангистами, монархистами и либералами, всего-то 40 лет поправил, мирно умер, подготовив Испанию к демократии. Вот только еще убил и подверг репрессиям десятки тысяч людей.

Угодить абсолютно всем политическим силам старался Суарес — и это у него определенно получилось. Баунов описывает архитектора переходного периода как заурядного аппаратчика, сумевшего выстроить грандиозный процесс по примирению всех. Основой этого примирения стал закон 1977 года об амнистии, запретивший судебное преследование виновных, совершивших преступления во время диктатуры. Мол, настоящее должно предать забвению нездоровое прошлое во имя здорового будущего. Баунов покидает позицию «нулевого наблюдателя», он симпатизирует концу режима имени Суареса и приходит к довольно неожиданным выводам.

«Часто кажется, что чем более демонстративно кто-то занимается выведением пятен прошлого, тем лучше будет сейчас: как только разберемся с прошлым, наладится и настоящее. Мир переоценивает разбор прошлого как метод благоустройства настоящего… Нужны действия в настоящем, необязательно связанные с переделкой прошлого».

«Россия на рубеже 1980–1990-х прошла через период глубокой самокритики и разочарования в собственной политической системе, подобный которому переживала далеко не любая уходящая диктатура, но он не спас от тяги к автократии, и объяснение „мало разоблачали“ кажется тут слишком простым».

Оставлю на совести автора именование массовых убийств и пыток «пятнами прошлого» — проблематика здесь существенней стилистики. Подлинный смысл честного и пугающего исследования прошлого состоит не в том, чтобы его переделать (этим как раз занимаются те, кто его избегает), а в том, чтобы постараться его не допустить снова. Убийства и преступления не перестанут быть убийствами и преступлениями, если закрыть на них глаза — они перестанут что-либо означать. Россия ни на рубеже 80–90-х годов прошлого века, ни в любую другую историческую эпоху не проходила через период глубокой самокритики. Мы даже не заглядывали в бездну прошлого, а если и заглядывали, то моментально отворачивались. Баунов вспоминает телепроекты Испании и Португалии, когда зрители выбирали великих соотечественников: Франко занял 22-е место, Салазар 1-е. В России в относительно вегетарианском 2008 году состоялась похожая передача: Сталин красноречиво замкнул тройку лидеров.