Комики — о шутках, за которые им стыдно, и запретных темах «Главное — просто хотеть шутить, а не пытаться сделать кому-то больно»

Шутку, за которую мне стыдно, я пошутил в путешествии по России в рамках третьего сезона «Реутов ТВ». На 15 день путешествия мы были в Ижевске и порядком устали. Мы приезжали на место, составляли план на день-два, додумывали шутки, вбивали биты и снимали их. Это всегда работало великолепно, кроме одного раза. Когда мы договорились встретиться с краеведом, то не придумали ничего лучше, чем нырнуть на дно водохранилища в поисках сокровищ. То есть краевед говорил, что на дне есть сокровища, а наши герои были на мели и поэтому решили нырять и их достать. В теории это было смешно: мы ныряем во время интервью и оставляем мужчину одного в лодке. Но когда дело дошло до съемки, оказалось, что краевед — возрастной мужчина, очень хороший и добрый. По сути дела, мы просто над ним поиздевались, хотя задачи такой не было.

Принцип нашего шоу — шутить по-доброму над слабыми или по-злому над сильными. А тут получилось, что мы по-злому пошутили над слабым человеком. Мы поняли, что это плохая шутка, когда увидели лицо этого мужчины на монтаже. Получилось вообще не смешно, как будто мы жесткие ребята. Так как мы не могли вернуться обратно и что-то переснимать, нам пришлось это выпустить, но смонтировав максимально мягко.

В последнее время мир очень сильно изменился. Когда мы делали «Реутов ТВ», можно было шутить над всем и никому это не казалось недопустимым или запредельным. Мы делали то, что считали смешным и уместным в рамках нашей морали. Я не думаю, что даже половину из того, что мы делали тогда, можно было бы сделать сейчас. Возможно, мы это и смогли бы сделать, но в комментариях было бы много самокопания и люди бы писали: «А не боитесь, что на вас напишут заявление? Зачем вы это сделали?». Раньше такого не было. У людей стало больше внутренних ограничений, они как будто бы запуганы. Поэтому и стала популярна бессмыслица, абстрактные шутки ни о чем, потому что они ни к чему не относятся. Они смешные просто потому, что не имеют смысла. Заниматься сатирой стало сложно, а у нас тогда был именно сатирический юмор.

Я стараюсь шутить о том, что мне смешно и что касается меня и моего личного опыта. Уже проверено, что, если я шучу на тему, по отношению к которой у меня есть яркая позиция, а не потому что надо пошутить, юмор обладает энергией. Сам я тоже не обижаюсь на шутки. Меня, скорее, обижает то, что они могут быть несмешными. Если шутка крутая — класс, пишите обо мне что угодно. Но если под видом шутки сказано оскорбление, то тогда мне будет просто неприятно. Часто шутками называют то, что шутками не является.

Можно и нужно шутить про все. Другой вопрос, как это сделать и перед кем. Тут много но, из этого и состоит искусство шутки. Вовремя сказанная правильная шутка на любую тему может быть смешной. Главное, чтобы ты просто хотел шутить, а не пытаться сделать больно.

Вся моя жизнь — это сплошная неудачная шутка, но речь не об этом. Оглядываясь на то, что я еще несколько лет назад писал в интернете и снимал на видео, я испытываю неловкость, но еще не стыд: ну юный был, глупый, но не более того.

Но есть штуки, за которые я бы дал себе леща. Около пяти–шести лет назад я попробовал себя в открытом микрофоне и записался у Кирилла Сиетлова в очередь. Два часа ждал, пока другие отшутят свои монологи про дрочку, геев и прочие интересные темы. Наконец, вызвали меня — я волнуюсь, но стараюсь вида не подавать. В руках у меня, как у сатирика Жванецкого, несколько листов заготовленных шуток. Но самые потрясающие шутки я придумал на ходу.

Возможно, были еще искрометные юморески, но мозг предпочел их выбросить из головы, чтобы я не умер со стыда. Сейчас ужасно неловко это вспоминать. Это плохие шутки не потому, что они про евреев или женщин, а потому, что они безвкусны и избиты. В любой компании, если такое скажешь, все еще десять минут будут смотреть в стол молча. И еще мне довольно неловко за скетч, который мы сняли около двух лет назад: в нем мы пародировали шоу «Голые и смешные» и скандалы с харассментом. Получилось довольно жирно и не особо смешно. Можно было и потоньше что-то придумать.

Юмор сильно изменился за последние лет пять–десять. Например, «Камеди клаб» остался на уровне юмора чуть ли не в начале нулевых, «Уральские пельмени» — еще дальше, но своя аудитория у них есть, и она огромная. При этом непонятно, стало ли больше шуток про говно или меньше. Про говно можно и смешно пошутить, если ты не Поперечный. Но шуток про Путина стало меньше — это факт.

Есть вопрос времени и места. Шутишь ли ты в компании пятерых друзей в закрытом чате или в офисе с коллегами, которых видишь второй день? Шутишь ли ты про трагедию, которая случилась 100 лет назад или вчера? Все это имеет значение. Я полагаюсь только на чутье. Интересно, через сколько лет стало можно шутить про «Титаник»? А про 11 сентября?

Меня сильно беспокоит, что особо чувствительные люди теперь даже самую невинную иронию принимают за буллинг, а кто-то, напротив, реальную травлю подменяет понятиями троллинга или постиронии. Понятия размываются с обеих сторон, и это довольно хреново. В марте произошли две истории, которые в очередной раз заставили общественность с красивыми лицами писать колонки о том, где же грань между иронией и травлей, чем фейсбук отличается от твиттера и даже причем здесь путинская Россия. Тут тоже имеет место субъективщина, но возьмем ту же историю с Беллой Рапопорт. Я ничего такого не вижу в том, что над всей историей с Lush посмеялись в интернете. Но когда Белле начали в личку падать угрозы и оскорбления — что это, если не травля? Это уже ни *** (хрена) не смешно. Одно дело над глупостью поржать, другое — приходить в личку и унижать.

Нужно ли признать свою ошибку и извиниться, если кого-то обидела твоя шутка? Я бы извинился перед тем, кого моя шутка правда задела или расстроила, например, если шутка напомнила человеку о каком-то неприятном переживании. Сложно оценить со стороны эмоции другого человека и не хочется обесценивать чьи-то эмоциональные переживания, но я все же думаю, что люди порой склонны преувеличивать свою обиду или вовсе ее надумывать. Ну не верю я, что можно как-то оскорбить чувства верующего — это как вообще? Когда они бегут жаловаться на картинки или чьи-то шутки, я в этом вижу попытку цензуры. Перед такими ханжами и неженками я извиняться не намерен и никому не советую.

Тут может быть не смешно, не интересно, можно считать себя умнее и выше того, что происходит на сцене, но если вас что-то оскорбило, когда вы пришли на современную комедию, то это скорее повод задуматься над вашим внутреннем мироустройством.

На открытых микрофонах порой звучит злая, несуразная, примитивная бредятина, построенная исключительно на оскорблениях или издевках, но, учитывая тенденции современного юмора, формирования новых злых поджанров комедии (прожарка, постчерный юмор), все это теперь скорее относится к сырым, плоским, поверхностным шуткам, чем к оскорблениям.

Зачастую люди оскорбляются не самой шуткой, а просто поднятой темой. В моем опыте был один бит про феминизм, в котором я разделяю феминисток на тех, кто борется за права женщин, и тех, кто борется за подписчиков, спекулируя темой феминизма. За то время, что я рассказываю эту шутку, я видел как феминисток, которые выключались в начале моего монолога и не понимали его смысла, так и тех, кто был готов меня выслушать, посмеяться над собой, обсудить со мной моменты, в которых они не согласны, и в результате не только понять позицию мужчин по важному для них вопросу, но и даже ощутить поддержку со стороны мужского сообщества. Это скорее вопрос подбора комедии, подходящей вам по стилю и уровню юмора, чем культурный.

Такая провокационная комедия даже необходима для общего развития публики и комиков. Новые идеи часто задевают консерваторов, хотя бывают настолько неудачными, что мерзко слушать всем. У свободы слова есть и обратная сторона, потому что даже самые мерзкие люди могут высказывать свои мысли.

Новую, хорошую, честную комедию не создать без дерьмовых, даже оскорбительных шуток и идей. Порой все это дерьмо нужно переработать, скрестить с жизненным опытом и получится уникальный юмор. Самое главное — помнить, что вы пришли на комедию. Тогда не будет возникать вопроса, обидно это или не обидно, — будет только смешно или не смешно.

Я никогда особо обидных шуток не писала, но неоднократно видела, как люди в зале обижаются на шутки выступающих. Один раз я вела микрофон, и увидела, как девушки обиделись после шутки одного из комиков: «Все девушки учат английский только для того, чтобы трахаться с иностранцами». И я прямо смотрю, девушки сели руки в боки, надулись. Пришлось им объяснить, что парень не говорил вот именно про них, а просто сильно обобщил. Если бы он сказал не «все девушки», а «некоторые», то все бы сразу выдохнули, с мыслями: «Ну, некоторые — это не я. Точно не я». That’s right!

Обидеться на что-то можно лишь в том случае, когда это правда, которую ты не хочешь принимать. А если ты принял свой косяк, отдаешь себе в этом отчет и говоришь про это спокойно — хрен тебя зацепишь. Я в себе воспитываю пофигизм к обидным шуткам и поэтому сознательно вписываюсь в различные прожарки, чтобы тренировать свое эго. Это страшно, неприятно, и после первой прожарки я полдня ходила злая с мыслями: «Да какого фига я страшная? Да я норм вроде...» — а потом поняла, что глупо принимать шутки близко к сердцу. Для меня пример для подражания в этом плане — Сара Сильверман, человек с невероятной самоиронией.

Я стараюсь не шутить на те темы, в которых я не шарю. Ну и шутить замыленные сексистские шутки. От них сложно отойти, потому что мне проще всего шутить на разницу между полами.

Понятие хорошей комедии — чисто субъективная вещь, и судить кого-то за шутки как минимум глупо и бессмысленно. Шутка может мне нравиться или нет, может быть близкой мне или наоборот. Нас семь миллиардов человек с разными интересами, медиаполями и окружением, разным чувством прекрасного.

Я быстро перестал, еще на первых своих открытых микрофонах, рассказывать шутки, в которых я желаю кому-то, кто сделал мне что-то нехорошее, зла. Пару раз со сцены я желал бывшей однокласснице, которая публично оскорбила меня 11 лет назад, ребенка с отклонениями в развитии. Шутка звучала слишком искренне, очевидно напрягала публику и выставляла меня в плохом свете. Мне было немного неловко говорить ее со сцены. Когда я добирался до нее, внутри меня начиналась нервная легкая щекотка в духе «Ой ща как сказану».

Шутку я рассказывал везде, где мог: от малого концертного зала университета до полуподпольного коктейль-бара. Как и с любой шуткой я рассчитывал на смех, но это должен был быть смех через «Оу», как будто ты услышал что-то шокирующее, но уж слишком смешно, и ты не можешь противостоять смеху: «Ах-ха-ха, я попаду в ад смеясь над этой шуткой». Я тестировал шутку на знакомых, которые не особо ее одобрили, но во мне взыграло чувство, что я «умнее и лучше, а вы ничего не понимаете». Сейчас я изменился: не хочу быть грубым без основательной причины. А мир остался таким же, только стал чуть более прохаванным в плане юмора, его уже не так легко покорить средней шуткой.

У любого человека есть право оскорбиться, неважно, по делу или нет. Но, выходя на сцену, никто не планирует намеренно оскорбить кого-то из зрителей. Комик хочет высмеять что-то, рассказать о чем-то, в крайнем случае спровоцировать людей на определенную реакцию, но не ту реакцию, при которой ему идут ломать ноги. Бывает, кто-то оскорбляется, но если это произошло после хорошей и уместной шутки, то это проблема обидевшегося. Наверное, можно делать хорошую комедию, не затрагивая никакие острые темы, не используя мат, и всем нравится. Но я такого ни разу не видел.