Какие-то левые: Как в России появился новый политический театр «Без принятия и толерантности просто невозможно работать»

Давайте для начала назовем несколько из лучших (и вроде бы очень разных) премьер за последние пару лет. Начнем с самой масштабной и мучительной: в четырехчасовой «Родине» Андрея Стадникова, Дмитрия Власика, Шифры Каждан и Вани Боуден зрители сидят на пирамиде, а сверху читают расшифровки заседаний российской Госдумы, речи Сталина и партфункционеров, а еще автобиографию Льва Троцкого.

Продолжим самой зрительской и даже доброй: «Правдивая и полная история Джека Потрошителя» «Театра взаимных действий» идет в пяти залах и пятью разными способами — от нескучной научной конференции до кукольного театра, — беспокоится о привлекательности зла и романтизации насилия. Упомянем самую радикальную: в «Саду» трио zh_v_yu исполнительницы делают тверк у горшков с растениями, но к концу освобождаются от гендера даже в глазах тех, кто поначалу наслаждается этим перформансом как порнографией.

Примерно такое же освобождение происходит в «Крике о тишине» Ольги Цветковой, который вроде как техничный и эстетский балет на основе древнекитайской философии, но переносит в будущее. И наконец, добавим нормкора: в «Стопроцентной любви…» Натальи Зайцевой и Арины Бойко двое актеров читают переписку двух студенток с удивительно душевным вниманием к их каждодневной жизни и еще к тому, как ей управляют стереотипы: эйджистские, сексистские, эйблистские.

Но зачем все это театру — и зачем ему театр? Чтобы звучать живо. У теоретических текстов (да и даже у других форм искусства) есть такая опасность — терять контакт с аудиторией. А в театре собираются живые люди, не такие абстрактные, которые когда-нибудь прочитают книжку или сходят на выставку.

Вот, например, что говорит акционистка Катрин Ненашева, которая в составе группы «Груз 300» выпустила в прошлом году одноименный дебютный спектакль про пытки и на днях — «Рейв 228» про фальсификацию наркопреступлений. Она верит, что именно театр выведет российское политическое искусство из «уже не аморфного (после протестного лета), но все еще угнетенно-депрессивного» состояния. «Радикальные жесты уже не работают так, как работали в 2010-х, — говорит Ненашева. — Нужен новый язык разговора о власти, насилии и травмах. Третья волна акционизма, к которой я принадлежу, построена не на одноактном высказывании, а на долгосрочных проектах, которые меняют среду вокруг художников. И еще на живом разговоре и переопределении коммуникативных границ. Поэтому я и мои коллеги занимаемся именно спектаклями».

«Груз 300» и правда переопределяет границы, точнее, просто нарушает их: до их появления никто не мог представить спектакль, на котором зрителям предлагают сыграть друг с другом в шавку (один дает унизительные задания, другой выполняет их), а потом еще разбить бутылку почти в лицо, накричать матом или дать пощечину. Но это действительно куда более безопасная история, чем акционистское искусство. В соседней комнате на каждом спектакле даже сидит психолог. И главное — это именно театр: все строится вокруг долгого, медленного общения зрителей и актеров.

А как метафора инклюзия, или, проще говоря, открытость непривычному, определяет в новом театре вообще все. Совсем простые вещи: спектакли идут уже не только на сценах, а в клубах, полях, музеях. Процесс создания (вот это особенно важно): теперь все меньше авторитарных режиссеров-лидеров, все больше горизонтальных команд, где все соавторы. «У нас не было субординации и вертикали, иерархии и порядка. Мы с Женей (Казачковым, драматургом. — Прим. ред.) вместе все разбирали, монтировали, придумывали. Конечно, спорили, но так и родили что-то совместное», — рассказывает режиссерка Вика Привалова о том, как возник «Мам, привет», передвижной спектакль-выставка про болезненные отношения взрослых детей с матерями. И главное, кто теперь делает театр: не режиссеры, а журналисты, ученые, пиарщики, активисты — в общем, люди со стороны, зато с живым опытом.

Снижение входного порога (точнее, его перемещение в другую плоскость) — это даже не свойство, а причина всей этой новой волны. Раньше нужно было театральное образование: пять лет в герметичном мире после вступительных, о которых почитаешь — и волосы дыбом. А теперь нужны свежие идеи, смелость, ну и какая-то насмотренность — понимание, как расположить себя среди других спектаклей, которых все больше. То есть театр теперь делают так же, как пишут инди-музыку.

«Почти все в спектакле собрано по крупицам и по бартеру», — продолжает Привалова. В ее спектакле участвуют старые столы, стулья, трюмо, шкафы, но еще аудиогид в приложении, которое вообще-то создано для экскурсий по городу. Сайт для спектакля Вика — еще и дизайнерка — тоже верстала сама, сама занимается продажами, но и это не предел. «Бюджет „Стопроцентной любви...“ — что-то около 10 тысяч рублей», — называет совсем уж невообразимую сумму Наталья Зайцева: портативная колонка — ее собственная, проектор — друзей, плащи с надписями «Не плачь» и шарф «Скучно» продал по себестоимости местный бренд Murmurizm. Правда, потом она уточняет: «Не то чтобы спектакль можно поставить за три рубля. Это обман, на который начинающие часто ведутся, на самом деле нужно платить еще за монтаж и проведение на площадке, дизайн, да и труд команды, по-хорошему, должен быть оплачен».

Но вот что важно: все эти спектакли, скорее, именно инди, не панк. Я не видела своими глазами, как возникал новый театр на рубеже 90-х и 2000-х, но наслышана: пол в подвалах своими руками, ночные дежурства. Сейчас почти все яркие новые проекты появляются при институциях. Их поддерживают кураторы — иногда того же поколения, что художники, а иногда как раз те, кто сформировал предыдущую волну. В Москве это, например, Елена Ковальская и «Резиденция Blackbox» в ЦИМе, Всеволод Лисовский и его мигрирующий ЦТИ «Трансформатор», Борис Юхананов и коммерческая «Мастерская индивидуальной режиссуры» при Электротеатре, Анастасия Прошутинская и зиловские резиденции для молодых хореографов, в Питере в последний год — фестиваль «Точка доступа». Все они пускают в индустрию людей, которых не приняло бы консервативное образование или которые, может, и сами решили держаться от него подальше.

Вообще необразованность — это и минус: это же отсутствие ремесла. Говорю сама изнутри этой волны, которая превращает просто пишущих людей в создателей театра: я год работала в ЦИМе над спектаклями Locker Room Talk и «Кариес капитализма». Пока нужно было приносить идеи и придумывать структуры, все шло хорошо. А вот с репетициями, разводкой на сцене, да даже с тем, чтобы собрать сценарий, который будет похож на сценарий, а не на статью, мне одной, без соавторок, было бы не справиться. Возможно, тренд на горизонтальные команды растет не только из новых этических позиций, но и из страха: вместе правда спокойнее, и что не умеет один, то умеет другая.

Впрочем, про необразованность нужно уточнить: да, театральных дипломов у многих нет, но среда пропитана какими-то спонтанными и сложными знаниями. Некоторые отучились за границей: кто-то на целых магистерских программах, кто-то на кратких интенсивах. «Мы получали эти практики, которые наследуют американский танец постмодерн, из рук в руки», — рассказывают в «Сдвиге». «На встречи приходят и независимые арт-работники, и профессура РГИСИ, и люди из государственных театров, и зрители», — говорит Ваня Демидкин, который с начала сезона ведет ридинг-группу с симпатичнейшим названием «Меньше слез». Читают Жака Рансьера, который в 90-е придумал, что зрителям необязательно участвовать в спектакле, чтобы быть активными, можно просто смотреть его критически; Ги Дебора, который в 60-е с друзьями-ситуационистами бродил по французским городам, одновременно наблюдая и взрывая спектакль повседневности вокруг; Леви Брайанта, которого только-только издали на русском и который рассуждает о свободе вещей от людей. Но все эти сложные тексты на самом деле становятся поводом для живой человеческой встречи.

«Я часто чувствую интеллектуальное одиночество и воспринимаю ридинг-группу как предложение стать друзьями», — признается Демидкин. Дружба, точнее дружеское знакомство, определяет и подкаст, который он запустил летом с «Точкой доступа». Разговаривали с новой волной питерского независимого театра: Артемом Томиловым из «Перфобуфета», продюсеркой Марией Слоевой, феминистским театром Maailmanloppu. А следующий выпуск будет уже с Юлией Клейман, которая курирует образовательную программу «Точки доступа» — как раз ту, которая пускает в индустрию вроде бы непрофессионалов.