The Village продолжает серию тематических бесед «Что творится». За чашкой чая Ahmad Tea встречаются те, кто создает культурную среду Москвы. В каждой беседе два героя рассматривают одну из областей современной городской культуры со всех сторон. Они обсуждают, чем живет город и как меняется его культура, чем интересуются, куда ходят, что едят и смотрят, как одеваются и что читают горожане.

Сооснователь издательского дома Look At Media, создатель онлайн-издания Look At Me, который начинался в 2006 году как блог про уличную моду. Позднее из Look At Mе выросли и стали отдельными интернет-изданиями городская газета The Village, мужской журнал FURFUR, журнал для нового поколения предпринимателей Hopes & Fears и новый женский журнал Wonderzine. Look At Media — пример успешного издательского дома нишевых изданий.

Генеральный директор делового издания Slon.ru и журнала «Большой город», входящих в медиахолдинг «Дождь». Пришел в Slon.ru в 2011 году, до этого работал главным редактором журнала Forbes. Помимо экономики и бизнеса, Slon.ru пишет о политике, науке, новых технологиях. Ежемесячная аудитория Slon.ru — почти два миллиона уникальных пользователей.

 

Москва — огромный город, в нем вполне может уместиться не одна городская газета. В Нью-Йорке точно больше 50-ти городских газет.

Все зависит от разности интонаций.

Да, конечно. Мне всегда хотелось, чтобы The Village был максимально простым по подаче информации. А вот, например, история «Большого города» — это история взглядов. За время своего существования он был несколькими разными изданиями, и каждое из них могло существовать как отдельный продукт и быть востребованным. Был город как история, когда Мостовщиков его делал. Город как приключение, когда был Казаков. Город как джунгли, когда был Филя Дзядко.

Сейчас «Большой город» находится в состоянии перемен, и непонятно, что с ним будет через год. Но у нас есть несколько направлений, в которые мы очень верим. Мы верим, например, в локальные новости и хотим их развивать. И мы верим, что это проект, который может приносить горожанину пользу. И ориентировать его, объяснять, что здесь есть хорошего и что плохого.

 

 

Москва очень разная, и каждый выбирает себе в городе то, что нравится. Есть прекрасный анекдот про англичанина, который попал на необитаемый остров. Через семь лет его находят, а на острове три хижины. «Почему три?» — спрашивают его. И он отвечает: «Это клуб, в который я хожу. Это клуб, который я игнорирую. А это клуб, в который меня не пускают». Преимущество медиа в том, что взглядов на мир больше, чем один. Сервисы стремятся к объединению и централизации, потому что не может быть больше одной популярной социальной сети. А разнообразие медиа доставляет огромное удовольствие: можно читать про одну и ту же тему в десятке разных источников и смотреть на нее с разных сторон. Это приятно и удобно.

 

 

Сложно сказать, кто сейчас идет в журналистику. Наверное, когда в стране происходили катаклизмы, как в начале 1990-х, люди шли в журналистику, чтобы участвовать в истории страны, наблюдать из первых рядов, играть какую-то активную роль.

На мой взгляд, есть проблема подготовки управляющих кадров. Их очень сложно растить, их нигде не готовят и не учат. Есть такой тип работы, как коннектор, медиатор, человек — коробка передач. Или модное слово «продюсер». Продюсер не в смысле чувак, который бабло дает, а человек, который производство организует. Потрясающих журналистов и людей, из которых они вырастут, довольно много, я лично знаю массу таких. А вот людей, которые заставят схему работать и вообще видят эту схему как-то, — не так много. Например, успех Sports.ru связан конкретно с тем, что Дима Навоша — именно такой человек. Причина провала многих других проектов — отсутствие таких специалистов. С кино та же самая история.

 

 

Мне кажется, правильно осознавать ответственность за трансляцию на большую группу людей какой-либо информации. Но с другой стороны, если эту ответственность использовать как дубину, обычно эта дубина тебе по лбу и бьет. И ничего хорошего не происходит. Должен быть некий информационный нейтралитет. Медиа должны отражать происходящее. А если они начинают искажать или изменять, то это уже не медиа, это искусство, кино, что угодно.

 

 

Понятно, что медиа не будут абсолютно нейтральными никогда, но в целом стоит к этому стремиться. Людям надо давать выбор. Невозможно людей заставить быть умными, талантливыми, творческими, какими угодно. Но ты можешь дать им выбор, погрузить их в такую среду, в которой они этот выбор сами сделают. Я не считаю правильным командовать людьми или что-то им указывать.

Очень тяжело формировать и воспитывать взрослых людей. Каждый журналист, наверное, должен стремиться к нейтралитету. Но при этом за счет своего таланта, за счет того, как именно он видит реальность, как переваривает ее и преподносит читателю, он может поменять мир и представление общества о каких-то проблемах.

 

 

Мы живем в атомизированное время, когда отсутствует связь между, скажем, «Ведомостями» и национальной аудиторией. Это очень российская ситуация. Если бы в любой западной стране газета раскопала интересную и важную историю, то ее бы подхватило телевидение, и таким образом эта история стала бы общенациональной, и она бы прославила журналиста. Я уверен, что для многих людей слава, знаменитость, роль в обществе имеют значение. А в России так не происходит. Мы знаем прекрасных репортеров-расследователей, которые работают в тех или иных изданиях, пишут. Когда у них получается классная история, на них обращают внимание только в профессиональном кругу. И они даже представить себе не могут, что эта история может попасть на общенациональный уровень и что-то действительно поменять.

Есть тексты, которые меняют мир, но нет такого текста, после которого ты бы встал, вышел и побежал. Это сумма обстоятельств, мне так кажется.

 

 

На самом деле, можно себе представить ситуацию, когда в обществе сложилась готовность выйти. Тогда такой текст может появиться. Он может быть твитом. Вообще любым сигналом.

Я недавно ездил в Петру, в Иорданию. Перешел пешком один через границу с Израилем, нашел таксиста, приехал в эту Петру и ходил там в толпе туристов. И я, наконец, понял, что нет смысла ездить, чтобы смотреть на исторические достопримечательности. Потому что на меня вываливается такое количество видео- и фотоконтента, что еще раз это же самое видеть воочию совершенно бессмысленно. И единственный смысл там был в том, чтобы зачекиниться в Foursquare, который, впрочем, не работал. Я говорю это к тому, что мы за последнее время прочитали такое количество текстов и посмотрели такое количество видео о несправедливости, жестокости и прочих ужасах, что мало что может — просто на ровном месте — заставить выйти. Возьмем историю с убийством гея в Волгограде. У меня мелькнула мысль: «Почему люди не вышли? Это же вопиюще!» Мне кажется, никому в голову это не пришло.

В Нью-Йорке вот вышли. Полицейские убили парня — 30 тысяч вышли.

 

 

Давайте посмотрим, как исторически складывались газеты. Газеты были городскими трибунами. Город должен оповещать горожан, а значит, должно быть место, где написано, что продается корова, лютует новый маньяк, а в пятницу — казни. Так возникли газеты. А у нас газеты появились централизованно, по указке сверху. Петр I решил, что нужно, чтобы пацаны почитали мировые новости. А то не о чем с пацанами поговорить. И в этом большая разница между российскими и американскими газетами. Американские газеты были фантастическими по значимости в защите интересов определенных социальных групп. Некоторые газеты зарабатывали больше некоторых штатов. Посмотрите на огромные небоскребы медиаимперий, которые в те времена строились.

 

 

В России же газеты всегда были централизованным печатным органом. Маршалл Маклюэн писал, что западное и русское сознание по-разному понимают свободу слова. Для американцев свобода слова — в возможности реализации, а для русских — в доступности. Русский подразумевает под свободой слова то, что ты просто имеешь возможность читать. А для американцев это значит, что ты имеешь возможность говорить и думать, говорить и делать, что ты хочешь.

Теоретически ты можешь прочитать все что хочешь, можешь найти информацию в интернете, в газетах. Но она не экстраполируется на всю страну, обсуждение редко выходит на всенародный уровень.

 

 

Условная свобода слова у нас присутствует. Но у нас культура устроена так, что существует два абсолютно параллельных измерения. Россия похожа на Америку в том, что это две страны с синтетической культурой синтетического народа. Весь наш лубок придуман так же, как, например, кантри. Это же все ненастоящее, такого не было. Настоящая русская народная музыка — страшная и жуткая, это не трень-брень. У нас люди воспринимают правду только от юродивых, скоморохов.

Возьмем тему геев. У нас в телевизоре, условно, одни геи. От «Новых русских бабок», Бориса Моисеева и до любимой всеми Верки Сердючки. Все отлично, в лучших традициях травести-шоу. И все воспринимают это нормально, но ровно до тех пор, пока человек не начинает к себе относиться серьезно и не требует серьезного отношения от других людей. То же самое с газетами и журналами. Мол, пока вы тут, новостные медиа, сидите маленькие и что-то такое делаете в загончике, все нормально. Как только вы говорите: «Мы серьезные, и мы считаем, что все, что мы делаем, крайне важно для людей, интересы которых мы будем защищать», — начинаются проблемы. Пока ты юродивый — все ОК. Что с тебя взять, дурак? С музыкой и с культурой всей то же самое.

 

 

Попробую рассказать историю про то, в чем смысл медиа и в чем смысл культуры, на мой взгляд. Проводили эксперимент с обезьянами. У них в клетке на полу была разлита вода, к которой был подведен электрический ток, и стояла лестница с четырьмя бананами. Одна обезьяна полезла за бананом, и всех остальных шибануло током. Они ее сняли, вторая попыталась залезть — опять шибануло током. Обезьяны поняли, что лезть туда не надо. Потом одну обезьяну поменяли. Новая обезьяна не знала контекста, полезла наверх, и ее сдернули. Потом постепенно поменяли всех, и осталось четыре обезьяны, из которых ни одна не знала, что бьет током. Но при этом на лестницу они никого не пускали. В этом разница между российской и западной культурой.

 

 

Российский подход — охранительный. Эти обезьяны будут сидеть и сдергивать до конца веков, чтобы ни-ни. Азиатская культура — в том, что они просто забудут про этот банан. А европейская культура нового типа — более свободная, она как раз про то, что, мол, попробуем мы, простите, потрахаться в углу — вроде за это током не бьют. Смысл культуры и медиа как передатчика и способа сохранения данных — в том, чтобы попытаться этим обезьянам что-то донести. А что будет, если мы все вчетвером залезем? А что будет, если мы что-то еще сделаем? А за это бьют током, а за то? Во многом исследовательская функция. У нас, в России, культура в исследовательском ключе не работает.

 

 

Меня очень расстраивает, что за последние десять лет крайне мало изданий, крайне мало культурных произведений про сейчас. Очень много людей переживают войны и события 50-летней давности, и до сих пор у них болит это, и даже в «Большом городе» выходит потрясающий материал про 1937 год. Ребят, это огромная трагедия — но это то же самое, что переживать по поводу войны 1812 года! Понятно, что еще какие-то люди остались и прочее, но меня волнует, что происходит здесь и сейчас. Это не значит, что я историю не хочу помнить. Вот скажите, сколько вы можете российских фильмов вспомнить про здесь и сейчас? Фильмов, которые про вас? Конечно, легче снимать фильмы про войну, про хоккей в 1970-х годах, про Гагарина. Это все напоминает театр кабуки. Правила картонные, очень понятная схема действия. А у «здесь и сейчас» схема действия непонятная.

В то же самое время в Америке пачками выходят фильмы про обычные семьи. «Симпсоны» — дико популярный сериал про типичную рабочую семью из провинции.

 

 

У нас «Реальные пацаны» — хороший сериал, но он один из немногих. И «Интерны» ничего. Но я имею в виду, что такого должно быть в 50 раз больше. К сожалению, и государство, и вообще телевидение не обладали людьми типа Эдварда Мерроу в 1950-е годы (американский тележурналист, герой фильма «Доброй ночи и удачи». — Прим. ред.). И выгнав нашего потенциального Мерроу, Леонида Парфенова, с работы в 2004 году, наше телевидение не имело людей, которые могли бы сделать ему прививку толерантности. Типичная зрительница — это женщина 45–55 лет, с двумя детьми, в разводе, и список интересов и вещей, которые ее трогают или которые ей помогают чувствовать себя живой, очень понятен. Поэтому все, что мы видим по телевизору, — это ровно оно. А между тем, сериалы — один из лучших сейчас способов рассказывать истории. Это новые медиа, а медиа узаконивают какой-то образ жизни. Не говорят, что это нормально, а просто помогают людям это пережить.

Пока к этому подступились либо лишь со стороны каких-то очень простых схем, либо со стороны артхауса, как Валерия Гай-Германика.

 

 

При хорошем раскладе каждое издание — для своих. Это хорошая мотивация, потому что тебе правда интересно защищать их интересы. Конечно, можно сделать так: «А давайте выберем группу 25+, поймем, что их там интересует...» — и понеслось. Это плохой подход. При этом есть пример издания для всех. 30% людей в интернете читают Lenta.ru, а это 13–14 миллионов человек. Lenta.ru — прекрасный, правильный, интересный продукт. Он нравится и условным «нам», и условным «им». Это если говорить о новостях. Новости — это такой особенный медиапродукт. Есть новости — и есть все остальное.

А не новостные продукты — априори маленькие. Они не могут претендовать на всеохватность. Lenta.ru никого не защищает. Она просто выдает новости, пишет их нормальным языком, поэтому ее все читают. А если пытаешься делать не новости, ты уже выбираешь аудиторию и делаешь медиа для них.

 

 

Человек не может доверять сразу двумстам источникам. У него все равно есть какие-то приоритеты. Например, вы ищете в «Яндексе» список лучших фильмов 2012 года, и среди подозрительных ссылок вдруг появляется The New York Times. Конечно, вы кликаете на NYT, потому что это бренд, вы знаете, что там работают прекрасные люди, которые целыми днями смотрят кино и пишут обзоры.

Тут лучше с «Яндексом» поговорить. Мне кажется, нет доверия, есть релевантность.

Но релевантность в данном случае может быть обратной стороной доверия. Если «Яндекс» узнал, что ты во что-то веришь, все время кликаешь, то они будут постоянно тебе это подсовывать.

Это то, что происходит сейчас с социальными сетями. Есть такой термин — social taboo: когда ты сам себе выстраиваешь в Faсebook герметичный мир, из которого начинаешь очень однобоко на все смотреть. Кстати, к вопросу о разнообразии в медиа. Телевидение раньше позволяло тебе видеть то, чего ты не ожидал увидеть. Помню, когда я маленький начинал смотреть MTV, после энного количества порожняка появлялось что-то потрясающее. Сейчас это просто так не встретишь — нужно иметь запрос. Новости в широком смысле — это ведь то, что вы еще не знаете и что может быть вам интересно.

Другой вопрос, что реально интересует человека. Его, может быть, интересует погода и пробки по дороге на работу.

А это снова вопрос осознанности социальных групп. Что мы можем делать в медиа — это помогать социальным группам себя осознавать. Вот и все. Это важная работа, потому что все огромные, выдающиеся вещи происходят в коллективном сознании. Один в поле не воин.

 

Модератор беседы: Анна Гилёва
Фотографии: Ксения Колесникова
Благодарим за помощь в организации съемки ресторан Mandarin Combustible