«Обидно, когда высшая степень похвалы — это „О, будто не в Екатеринбурге!“» Григорий Заславский — о локальности, вытесняющей провинциальность

— Такой подход не подразумевает, что следует полностью потакать клиентам. Делая новый интерьер в кафе на Уралмаше, мы не пытаемся сделать его самым модным. Однако предлагаем пойти чуть дальше, сделать чуть больше: расширить оконные проемы, разместить много зелени. При этом держим в голове задачу, что обязаны внести изменения, не оттолкнув гостя. Его легко напугать излишне дорогим интерьером. Многим не придет в голову зайти в такое заведение.

Часто люди не замечают того, что ниже или выше их сценария. В джинсах и в спортивной кофте я зачастую пройду мимо ресторана, в котором скатерти и стекло на столе — не потому, что там дорого, а потому, что я не соответствую данному сценарию. И если архитектор создает нечто по определению не соответствующее сценариям потребления тех людей, которые должны это потреблять, он сразу не пустит их туда ментально. Поэтому важно показывать что-то новое и давать чуть больше, но не делать слишком пафосно, визуально дорого, недоступно.

У каждого заведения, работающего достаточно долго, есть постоянные клиенты. Это люди, которым все нравится. И вот заказчик решает обновить ресторан, но боится испугать постоянных клиентов. Это опасный путь: как правило, к нам обращаются, когда есть некоторая проблема. И вероятно, клиентов либо мало, либо они редко приходят, либо мало приносят. Например, ресторану 20 лет, а людям, которые туда ходили все эти годы, уже 50. Эти ребята уже не могут выпивать, как раньше, а их друзья переехали в другие города или живут на даче. Значит, изменения необходимы, хоть постоянные клиенты почти наверняка будут недовольны.

Я сам являюсь постоянным клиентом некоторых заведений, у которых есть потребность поменяться. Каждый раз прихожу и думаю, сколько мне еще осталось? Заведение рано или поздно изменится, и это объективно.

— Я пытаюсь избегать формулировки «любимый проект». Если в той или иной степени не любишь свой проект, лучше им не заниматься. Мы работаем и с огромным торговым центром, и с крупной металлургической компанией, решаем задачи на две, три, пять тысяч квадратных метров. А еще помогаем, дорисовываем, подсказываем молодым ребятам, которые пытаются создать нечто свое, удивить город и у которых по большей части нет на нас денег.

Часто мы не главные, а только помогаем создать и оформить визуальный образ, иногда просто утвердиться во мнении. В первую очередь рядом с заказчиком мы соавторы. Не навязываем собственное видение, а стараемся найти картинку, которая есть у клиента в голове. Важно, как он видит своих потребителей, чтобы помочь ему подобрать правильные решения, дорогу к их сердцу.

Когда работаем над проектом, стараемся абстрагироваться от себя как от потребителей. У каждого из нас хоть и широкие сценарии потребления — ресторан, бар, фитнес-центр — но все равно ограниченные. Во время работы над проектом с клиентским потоком очень важно представить интерес конечного потребителя, даже если им не являешься.

Бывают и пространства, которые мне визуально вообще не близки. У мастерской есть клиент, который придумывает сам абсолютно все — я так не смог бы. При этом он отлично знает своего гостя, его музыкальные предпочтения. Почему я должен с ним спорить? Этот проект, может, эстетически мне не близок, но если находится достаточное количество людей, которые готовы это потреблять и которым это нравится, значит, мы отлично сделали свою работу.

Конечно, существует ретроспективная архитектура, которая считается практически зашкваром. И когда клиент приходит с подобным запросом, у нас есть выбор: сказать «мы такое вообще не рисуем», бросить, отдать кому-то или помочь ему сделать настолько хорошо, насколько это возможно с его видением. Мы ведь смотрим на мир с позиции клиента, а не самовыражаемся. Тем самым мы чиним мир.

— Если пафосно, у RIM.VIII мировая география: проекты от Казахстана до Франкфурта и Берлина. Хотя то, что мы делали в Германии, скорее случайность, чем система. Самый дальний проект у нас был в Якутске. Нет, не то чтобы мы широко известная в Якутии студия — просто наши клиенты решили там открыть проект, и мы его сделали.

Мастерская выполнила несколько проектов в Сочи, где поработала уже вся Россия. Рестораны в «Скай парке» (парк приключений с подвесным пешеходным мостом и банджи-джампингом в горах Сочи, — Прим. ред.) — наши. Есть несколько заведений в «Роза Хуторе» и центре города. Есть проект во Владивостоке, связанный с Ильей Лагутенко. Но по большей части я профессиональный екатеринбуржец. Сложно посчитать все проекты, выполненные здесь,— от крошечных юнитов «Баскин Роббинса» (островков, — Прим. ред.) до торговых и фитнес-центров, но их ощутимо больше 300.

Это дает мне и архитекторам мастерской большую возможность: мы создаем реальность, в которой живет Екатеринбург, где каждые три месяца что-нибудь открывается. Мы повлияли на жизнь городского потребителя сильнее, чем многие архитекторы. Сколько людей ходят в «Свою компанию»? Огромное количество. Мы делали интерьер этой сети. Это фактически меняет город и его сознание.

Мы все хотим пожить в условном Берлине. Считается, что он классный. На самом же деле Берлин с точки зрения городской архитектуры не так уж прекрасен и ушел не сильно далеко от Екатеринбурга. Однако ментально там находишься в совершенно другом пространстве — и да, Екатеринбургу в этом смысле до него далеко. Людям скорее захочется пожить в мысленном Берлине, чем в мысленном Екатеринбурге.

Недавно я понял, что у нас есть особый комплимент для интерьера — неважно, приходишь ли ты к другу в квартиру со свежим ремонтом, или в фитнес-центр, или в новый ресторан: «Ооо! Как не в Екатеринбурге!» То есть «как не в Екатеринбурге» — это одна из высших степеней похвалы пространства. А это так-то обидно! Фактически наша работа позволяет не за полгода, дольше, но сделать Екатеринбург ментально чуть ближе к условному Берлину.

— По этой причине, например, я люблю ресторан Le grand café (французский ресторан в «Покровском пассаже» с эклектичным интерьером, — Прим. ред.). Люблю не за дизайн и не как дизайнер, а за ощущение: он выглядит не как Екатеринбург, не как любой другой город, это абсолютно сюрреалистичное пространство. Такой же сюрреализм — Plov project, просто с разным бюджетом, и во втором случае этот сюрреализм тактильно понятен. Барную стойку в Le grand café сделали мастера, которые создают гондолы в Венеции. Шефа привезли из Лиона. На стене винтажные броши. В нем будто отправляешься в какой-то литературный Париж, который в реальности и не существовал — только у его автора в голове. На мой взгляд, это немного театр, театр ощущения.

Такие неконвенциональные интерьеры вдалеке от столиц могут называться «провинциальными» с негативным окрасом, чуть ли не «деревенщина». А есть другое слово — «локальные». И сразу становится классно. Когда путешествуешь по Европе, ведь не считаешь Лион провинциальным? Хотя для тех, кто живет в Париже, Лион ничем не отличается от Екатеринбурга для москвичей. Но вот в Лионе своя локальная культура, своя локальная кухня и даже вино немного другое. Путешествуешь по городам Франции, и в каждом есть свой сыр. И у нас, в Екатеринбурге, в этом смысле есть свои места, продукты и бренды.

Made in Ural такой. Шефы уральской кухни, которые объединились в AUC. Вкусно или невкусно, неважно: круто, что ребята уже создают и оформляют некое поле уральской кухни, свой российский Лион. Для кого-то это, может быть, и провинциально. Но надо сделать так, чтобы провинциальность Екатеринбурга стала мощным локальным продуктом.

В «Риме» нас чуть больше 10: архитекторы, дизайнеры, есть люди, которых я мыслю в голове капитанами, сопровождающими ведущую группу. Это больше похоже не на студию, а на артель. Исторически в артели добывали золото, посвящали этому всю жизнь, но оставались достаточно свободными. Мы и сейчас ищем в команду людей, которые ценят внутреннюю свободу.

Мне в этом смысле всегда очень нравились пираты с их крайней степенью демократии. Пираты выбирали себе капитана голосованием, а затем набирали команду. Получалось государство, где у каждого избирателя есть оружие и право его применить, — вот, где высокая ответственность за свои действия, в том числе и у капитана.

С точки зрения сегментов рынка мы делаем все, где есть клиентский бизнес, клиентское пространство, клиентский поток. Это может быть ритейл, для которого это важно: например Mad Shop, наш постоянный клиент. Он продает кроссовки, но не просто обувь, а стильный образ, лайфстайл. Важно, в каком пространстве эти кроссовки покупают.

Другой магазин продает охотничье оружие, и это абсолютно разные задачи. В «Баллистике» есть одни люди, которые приходят покупать винтовку за 2 миллиона, а есть другие, живущие в деревне, и для которых ружье — это как для меня кроссовки, повседневная вещь: чтобы волк овец не таскал или чтобы уточку себе на ужин добыть. И важно создать пространство, где два этих покупателя пересекаются. Они очень разные, при этом обоим должно быть комфортно. Одних нужно не напугать, вторых приласкать. Главное, о чем мы помним, что зачастую интерьер является вторым триггером для посещения места, а иногда и первым.

Так сложилось, что основные достижения городского дизайнера мы сейчас видим в ресторанах. Конечно, мы более провинциальны, чем Москва, но то, что у нас делают Кузякин («Сойка»), Борисихины (создатели ресторана Cibo, — Прим. ред.), Шлаен (ресторанная группа Center Franchising), особенно последние его проекты, Sekta — это очень высокий уровень. «Секта» — это же просто от зависти можно сдохнуть любому дизайнеру. Настолько классно у них получилось!

Чаще всего я как потребитель провожу время в «Сойке». Там моя компания, мои друзья: не я сделал это пространство, но оно прекрасно. Есть еще офис «Золотого яблока», у создателя которого потрясающее чувство вкуса, мне оно созвучно. «Золотое яблоко» для меня — это та екатеринбургская провинциальность, которой можно гордиться. Горжусь, что они нам иногда доверяют работу.

— Сомневаюсь, что через 10 лет я буду продолжать делать модные бары. Модные бары в 50? Боюсь, что буду уже не таким понятливым.

При этом я знаю, что хочу делать в 50. Я хочу делать университет. УрГУ, Архитектурная академия, даже УПИ — все выглядят так, как и были построены 70 лет назад. А ведь жизнь и пространства поменялись. И если у нас получается менять пространство, в котором существуют люди, то это тоже наша работа. Во всем мире университеты — одни из самых классных общественных мест. Приятно приходить в эту библиотеку, в этот кампус, кафетерий. Скоро и нашим университетам придется меняться. Уже технически пора: здания ломаются. Настало время перестать красить стены в зеленый, а позвать нас! 🙂

Университеты — идеальный образ того, что мы хотим делать через 10 лет. Безусловно, есть конгресс-холлы, аэропорты, театры, большие гостиницы. А вот делать «Шалом Шанхай» не очень органично, потому что через 10 лет туда начнут ходить мои дочери, а я и сейчас-то там выгляжу старым.

Если серьезно, общественный дизайн, по моим ощущениям, появился тогда, когда мы начали работать — в 2008 году. Есть поколение дизайнеров чуть старше: с них начинался дизайн, но очень локальный, на 90 % частный: это были квартиры, дома и так далее. Архитекторы моего поколения сделали его массовым, вынесли в рестораны и магазины, перестали делать чистенький евроремонт. Логично, что спустя время он дойдет и до университетов.