«Доживем до понедельника» Рассказ Анастасии Калининой о том, как жить в новой реальности, если у тебя рак
Анастасия Калинина
Врач, многодетная мама, пишет рассказы и статьи, сейчас работает над повестью. Изучает механизмы психосоматики и проживания травмы. Выздоравливает от рака молочной железы, делится своим опытом.
За дверцей платяного шкафа на узких металлических вешалках, обмотанных оранжевым силиконом, висят вещи: винного цвета трикотажное платье, две белые рубашки, клетчатый удлиненный пиджак. Достаю их по очереди, прикладываю к себе, подхожу к зеркалу. Еще один круг: зеленые брюки с завышенной талией, молочного цвета свитшот. Хорошо. Но хорошо лишь с замшевыми ботинками, а они наминают безымянные пальцы — через два квартала буду прихрамывать. Снимаю носок, чтобы проверить, как дела. Ноготь на большом пальце срезан под основание, из-под края течет липкая желтоватая жидкость. Ноготь на среднем пальце посинел, надавливать на него больно. Ногти на мизинцах сошли полностью. Оставляю вещи валяться на кровати и иду в ванную, обрабатываю ногти антисептиком, боязливо обмакиваю стерильной салфеткой. Потом густо наношу мазь с антибиотиком. Все это навряд ли помогает — впереди еще пять капельниц паклитаксела.
Буду плясать от главного: от обуви. Знакомой, разношенной обуви, что вдруг на меня ополчилась. Зеленые кроссовки на овечьей шерсти сильно давят большие пальцы, черные грубые ботинки сжимают боковую поверхность стопы, бежевые угги — отлично, но на улице почти дождь. Взгляд падает на утепленные кеды мужа — приятная свобода, нога немного болтается. Что подойдет к кедам?
Возвращаюсь в комнату: джинсы с трудом застегиваются на талии. Вес не меняется, а живот растет. С полки вещи слетают на пол: футболки, пижамы, пакет с носками. Сажусь рядом с ними и плачу. Уменьшаюсь до перламутровой пуговицы на светлом кардигане, что оторвалась и закатилась под кровать.
Чьи это вещи? Кажется, они принадлежат какой-то другой женщине. Нажила целый шкаф барахла. А теперь его только и остается, что раздать. Слишком я изменилась, чтобы все это носить.
С Ваней мы договорились встретиться у театра, в небольшом сквере. Я опаздываю на 15 минут. Под голубой толстовкой потеет спина. Парик под шапкой сползает на макушку, голова чешется. Гляжу в глаза прохожим, словно пытаюсь понять — чувствуют они, что я порченая? Выдает ли меня отсутствие ресниц или неестественная бледность?
Вижу Ваню под растяжкой «С Днем защитника Отечества». Подхожу, подставляю для поцелуя лоб. Муж прижимает меня к себе: плечи теряют плотность. Стекаю по нему со всхлипыванием.
— Не могла решить, что надеть.
— Ты прекрасно выглядишь.
— Вранье.
— Куда пойдём?
Не знаю, куда идти. Куда можно идти в феврале в сумеречной провинции с вечными колоколами, когда под лужами лед, а с крыш срываются сосульки? Узкие тротуары перекрыты бело-красными лентами: хочешь — взлетай, хочешь — ныряй под машины. Я поскальзываюсь, и меня окатывает водой. Выглядит так, будто я не сдержалась. Ваня берет меня под локоть:
— Убери телефон, смотри под ноги.
Киваю, но убрать телефон не могу: без конца проверяю почту, жду письмо от лаборатории с результатами анализов. Для меня это «письма с фронта»: как там дела, кто еще жив? Уровень нейтрофилов — пропуск на лечение. Лейкоциты дезертируют и сдают позиции. Гемоглобин еле теплится. Нажимаю на кольцевую стрелочку «Обновить» каждые десять минут. Надо покупать билеты, через час их может уже не быть. Но как покупать без анализа? Кто-то на нервах кусает губы или ногти. Мой вид реакции — сжатая челюсть, так что зубы скрипят. Дрыгаю ей из стороны в сторону, раздуваю ноздри.
Заходим в китайскую закусочную. Ваня заказывает пиво и острые крылья. Я подтягиваю брюки. Очередной прилив: жар касается меня, как березовый веник в бане, проходит от поясницы к макушке, а после выталкивает лицо изнутри. Словно оно воздушный шарик, и теперь этот шарик наполнен горячим паром. Щеки пунцовые, над губой испарина. Протираю мелкие капельки тыльной стороной ладони. Взбиваю челку парика, проверяю, на месте ли виски. Искусственные волосы мокнут. Моя прическа выглядит неухоженно-сальной. Хочется снять ее с себя и выкинуть тряпкой в угол. Но я сижу и читаю меню. Минеральная вода и битые огурцы. От запаха гриля начинает мутить.
— Хочешь уйдем?
Но мы остаемся. Иду в туалет, промокаю мокрую голову бумажным полотенцем, засовываю парик в пакет, потом в рюкзак. Надеваю шапку. Никогда не понимала женщин, сидящих в кафе в шапках. Ваня выпивает пол-пинты в три глотка. Я смотрю, как ходит вверх-вниз его небритый кадык. Мои лейкоциты оставили меня сегодня одну: 1,65 при норме 4,0–9,0. Химиотерапия переносится на понедельник. Надо колоть филграстим. Захожу на сайт аптечной справки: препарата нет, даже под заказ. Звоню в три аптеки, где покупала прежде, — у поставщиков все закончилось, когда будет, не знаем.
По работающему без звука телевизору на стене показывают дымящийся аэропорт. В углу экрана курс евро и доллара. Но я боюсь другого. Я боюсь не найти филграстим. Я боюсь, что будут трудности с операцией в Москве. Боюсь прекращения поставок импортных расходников и препаратов. Я боюсь остаться запертой в подводной лодке, несущейся к Марианской впадине. Я боюсь, что не найду могилу дедушки в Луганске. Я боюсь, я просто боюсь.
Вспоминаю дворик жилого дома в Дубае, где на детской площадке играет моя пятилетняя дочь, с ней английская девочка и арабский мальчик. Вокруг дети, говорящие на немецком, французском, английском, арабском, русском. Они кидают мяч с горки, ловят, передают следующему, лезут наверх. Угощают друг другу зефирками цвета арабского заката.
Челюсть ходит ходуном, нарастает ком в горле. Отвожу взгляд от экрана: за соседним столиком мужчина поднимаем пивную бутылку и чокается с друзьями. Вот она — пропаганда ненависти. Ненавижу его сейчас, за то, что не знает уровень своих лейкоцитов и не испытывает стыд за «можем повторить».
Этот поезд в огне!
У посетителей кафе сегодня самый обыкновенный вечер, у меня — чудо. Стиснутый у Бога со стола кусочек сахара. Свет отражается в хрустальной висюльке и уходит россыпью по листку монстеры. Ванины пальцы в теплом пряном бульоне, он вытирает их салфеткой и берет мою руку. Я чувствую вкус мяты и имбиря. Чувствую страх своего мужа.
Звоню по друзьям и коллегам, спрашиваю: как достать филграстим, какого черта он отовсюду пропал? Перебои с поставкой. Пара ампул есть в Москве. Беру билеты на завтра.
Мне снится мучительный липкий сон, я ворочаюсь, силюсь проснуться, но проваливаюсь куда-то глубже. Снится младенец, мой младенец, складочки на ножках, обветренные щеки. Он лежит в плетеной корзине, покрытый полиэтиленовым мешком. Я куда-то бегу, путаюсь в темных коридорах, а он остается лежать. Ему холодно.
Утром просыпаюсь в пять, чтобы успеть на экспресс, следом бужу и собираю дочку. У проводницы беру кофе 3 в 1, пью его, хлюпая и дуя, и все равно обжигаю небо. В Москве толчея, масочный режим будто бы отменен, ковида больше нет, как гриппа и проблем одноразового пластика. Две заветные ампулы мне передают у метро. Бегло суют и оглядываются, словно мы делаем что-то незаконное и за нами следит разведка. Лед в сумке-холодильнике даже не начал таять. До электрички есть время пройтись. Спиридоновка залита солнцем, тротуары чисто подметены. Люди улыбаются и встречают весну. Я вглядываюсь в лица и смущаюсь показывать свое. Дочь задает вопросы и не верит моим словам.
— Мы же победили фашизм, а вот теперь что?
— Не знаю, родная.
Нам еще долго это переваривать. Европейская толерантность трещит от злости. В школе меня дразнили фашистской за то, что учила немецкий. Теперь дразнят за российский паспорт. Кого-то увольняют с работы, кому-то запрещают участвовать в соревнованиях, кого-то не пускают в кафе или отказывают в лечении. «Расскажем им, что вокруг враги». Мы не на баррикадах, не в подвалах, мы тут, в своих домах, сидим с маленькими детьми, которым все чаще мирные люди из-за границы желают сдохнуть. И мы страдаем, очень глубоко, только об этом нельзя говорить. Некому. Может, это всего лишь моя персональная ретравматизация, ведь узнать о спецоперации точно так же жутко, как узнать о том, что у тебя рак. Крушение планов и размытые перспективы, иррациональное чувство вины.
Девушка с желто-синей спортивной сумкой свернула за угол. Навстречу идет кашляющий старичок с тележкой — мощный когда-то мужик, еле сдерживает одышку. Хочется подойти и обнять его. Помочь преодолеть бордюр. Всех сейчас хочется обнять. Чтобы никто не ушел. Чтобы чувствовать рядом движение грудной клетки, чью-то спину. Мне страшно отводить детей в садики и школы. Если где-то будут бомбить, успею ли я всех забрать? В Чернобыле живет Сиреноголовый, может, именно за ним идут солдаты? Мозг наивно выдумывает варианты. Но все рассыпается. Костями да песнями мы помним павших. Мы будто бы знаем, как противостоять захватчикам, как укрывать старые дубы, варить тошнотики из полугнилой картошки, держать пулемет под подушкой. Это вшито в позвоночник и скулит, если где-то слышится «От героев былых времен…». Инструкции хранятся в тысячах художественных книг: будь человеком. Но вот как это — быть сейчас? Здесь? Нас такому не учили. Не за синий платочек все это.
Делаю снимок Малой Никитской: краешек храма, голубое небо, ветки вяза. Напишу по нему акварель. При влажности от 45–55 % в стеклянной раме может долго провисеть. Москва. Февраль 2022-го.
— Что придумаем на ужин?
Дочь непривычно отстранена:
— А у них не будет голода? Как в блокаду? Или у нас? У нас не будут воевать?
Уже воюют. Но женщина — это мир, а нас с тобой целых две.
— Может, эклеров возьмем? Ты какие хочешь?
— Я хочу оранжевые, манго-маракуйя.
Выхожу из кондитерской и озираюсь по сторонам. Кажется, кто-то может кинуть в меня камень. Кажется, я забываю дышать. Замечаю нарастающий ком и твердую шею. Расслабляю лицо, с усилием выдыхаю ртом, потом еще раз. Моя воля бьет по щекам: соберись, надень треклятую кислородную маску. Сколько деревьев на этой стороне улицы? Что там за узор на фасаде? Наша задача на сегодня — выжить. Вернуться домой. Сделать укол. Потом выжить завтра. И послезавтра. А там, глядишь, понедельник — новая химия. Может, там не будет эклеров, но понедельник — будет.
Иллюстрации: Мария Варази
Чтобы прочитать целиком, купите подписку. Она открывает сразу три издания
месяц
год
Подписка предоставлена Redefine.media. Её можно оплатить российской или иностранной картой. Продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.
На связи The Village, это платный журнал. Чтобы читать нас, нужна подписка. Купите её, чтобы мы продолжали рассказывать вам эксклюзивные истории. Это не дороже, чем сходить в барбершоп.
The Village — это журнал о городах и жизни вопреки: про искусство, уличную политику, преодоление, травмы, протесты, панк и смелость оставаться собой. Получайте регулярные дайджесты The Village по событиям в Москве, Петербурге, Тбилиси, Ереване, Белграде, Стамбуле и других городах. Читайте наши репортажи, расследования и эксклюзивные свидетельства. Мир — есть все, что имеет место. Мы остаемся в нем с вами.
