Молодые онкологи — о заблуждениях, эмпатии и страхе смерти The Village поговорил со студентами «Высшей школы онкологии» в Петербурге

Про сериал «Скорая помощь» и Красноярск

Я из семьи врачей, но у нас никто не заставлял делать свой выбор (мой брат, например, не врач). Я сама с пяти лет мечтала стать врачом. В детстве у меня была настоящая аптечка — с иглами, шприцами и даже скальпелем. Мои игрушки постоянно находились на просушке от ежедневных уколов. Мама работала на скорой помощи, и мы с ней смотрели сериал Emergency Room («Скорая помощь») с Джорджем Клуни.

В итоге я пошла в медицинский вуз у себя в Красноярске. Но изначально хотела заниматься неотложной помощью, не онкологией. Поэтому выбрала хирургию — неотложнее не придумаешь. А потом в моей семье произошло несчастье: от рака поджелудочной железы умерла моя тетя, которую я очень любила. Она была врачом-онкологом. Это событие так меня впечатлило, что я решила после интернатуры в хирургии начать заниматься раком.

А в ВШО я попала на спор. Я заканчивала интернатуру и хотела попасть в ординатуру по онкологии в Москве. Наткнулась на забавное интернет-объявление об ординатуре в Питере «без взяток и мажоров». Оставила на странице свои данные, чтобы узнать подробнее о конкурсе. Заявку при этом не отправляла. А потом мне во «ВКонтакте» написал Илья Фоминцев. Стал спрашивать о том, чем бы я хотела заниматься, сыпать вопросами по медицине — я отвечала. И он вдруг заявил, что если я сейчас отвечу на его последний вопрос, то попаду в третий тур отбора, минуя второй. Я человек азартный, так что согласилась. Это был вопрос, на который невозможно найти ответ в интернете. Илья дал сутки. Я ответила и попала в третий тур.

Вообще, я фанат своего родного Красноярска и очень хотела бы туда вернуться, но это не так просто. Только кажется, что можно обвешаться дипломами и грамотами из классных мест — и тебя примут с распростертыми объятиями. На самом деле никто нас не ждет, поэтому многие боятся уезжать: хотят работать там, где прижились. Проблема в том, что наш российский диплом очень часто ничего не говорит о человеке, так что в больницах хотят сначала посмотреть на специалиста и самостоятельно его оценить.

Про хирургию и таргетные препараты

В онкологии существует три больших группы методов лечения: препараты, облучение, операция. Если говорить об операциях, то, как мы убедились в ординатуре, прооперировать при желании можно почти все. Что же до препаратов — из нового сейчас исследуются таргетные: это препараты, которые, попадая в кровоток, уничтожают только клетки, являющиеся для них мишенью, и позволяют замедлить распространение опухоли.

Всему миру становится ясно, что со скальпелем в руках за раком не угонишься. Не хирурги победят рак. В большинстве случаев рак — это системное заболевание (исключение — разве что совсем ранние стадии). Теперь ставка на те же таргетные препараты, на химиотерапию. То есть хирургией решаются далеко не все проблемы, рано или поздно человеку нужны другие системные методы лечения. Это так называемый современный мультидисциплинарный подход в онкологии: когда человека, больного раком, лечат одновременно терапевт, лучевой терапевт и хирург. Они втроем разрабатывают оптимальную тактику. Понимание важности такого подхода есть в больницах в крупных городах — там, где врачи регулярно летают на конференции, привыкли к обмену опытом. В некоторых регионах это понимают мало. Но тут вопрос даже не к нашим врачам. Просто то, что хирургией всех не спасти, миру стало понятно совсем недавно.

Про «Эрроусмит» и подъемы в шесть утра

Я родом из Амурской области, село Тамбовка. Когда-то на меня произвела огромное впечатление книга Нобелевского лауреата Синклера Льюиса «Эрроусмит» — в ней рассказано про становление студента медика-микробиолога. Я прочитал книгу в восьмом классе, потом перечитывал еще три раза. Иногда я себя сравниваю с главным героем, Мартином Эрроусмитом.

Я окончил с отличием Амурскую государственную медицинскую академию в Благовещенске. Год стажировался во Фрайбурге — в группе Ирины Назаренко «Биология опухолей и экзосом». После стажировки понял, что мне действительно интересна онкология. И я решил, что свяжу жизнь с экспериментами: захотел изучать механизмы развития рака.

Переехав в Петербург, я с двумя другими ординаторами ВШО снял трехкомнатную квартиру у метро «Проспект Просвещения». Дорога до НИИ занимает где-то 30–40 минут, если без пробок. Обычно я встаю около шести часов утра: к восьми надо быть на работе. Уезжаю с работы, как правило, в полпервого ночи.

Все свободное время я посвящаю специальности. Вот сейчас хочу поучаствовать в конкурсе молодых ученых НИИ — до 6 февраля нужно подать тезисы, дедлайн близко. Меня Катя (Барон. — Прим. ред.) оторвала — сказала: «Быстро беги сюда — надо дать интервью». А я в это время сидел в лаборатории с одним из научных сотрудников: мы смотрели различные формы рака молочной железы. Нашей задачей было сравнить автоматический метод анализа индекса пролиферативной активности Ki-67 в опухолевых клетках с уровнем, который мы оцениваем визуально.

Про дорогие книги и виды рака

Основной инструмент патолога — микроскоп, но сейчас появилось множество дополнительных методов исследований: как и все специальности, наша развивается в области IT-технологий, биотехнологий. Нужно постоянно быть в курсе. Всегда есть чем заняться, ведь именно от тебя зависит правильный диагноз, лечение пациента и прогноз. На тебя ориентируется клиницист, который ждет заключения. Клиницисты постоянно звонят: мы пытаемся объяснить, что в среднем заключение занимает около недели, но все хотят через два дня.

Вся литература у нас англоязычная, мы работаем в соответствии с международными стандартами, в том числе по сборникам ВОЗ (так называемые Blue Books). В отделении всегда набор свежих книг, помимо необходимой профильной литературы. Сам бы я, если честно, даже одну книгу не смог купить: например, стоимость книги ВОЗ — около 150 долларов, а их 12. Есть издания, которые стоят по 40–60 тысяч рублей. Смотришь на полку книг и понимаешь, что там полмиллиона лежит.

Одна из проблем нашей профессии в том, что очень мало молодых кадров: популяция патологоанатомов стремительно стареет. Впрочем, у нас считается, что чем старше патолог, тем он опытнее: он пересмотрел больше случаев, научился большему. Наша ценность повышается с возрастом, как у вина, с терабайтами стекло, снимков, которые ты посмотрел.

Все думают, что патологоанатом занимается исключительно вскрытием тел. Это не так, но вскрытия — тоже часть работы. Впервые я самостоятельно начал вскрытие в 23 года. Страшно не было, я к этому спокойно отношусь. Отчасти потому, что у меня бабушка была ветеринаром, и я часто — лет с семи-восьми — ездил с ней на вскрытия животных.

Самый распространенный вид рака, с которым лично я сталкивался в работе, — неспецифицированный инвазивный рак молочной железы. На втором месте — рак шейки матки. Из редкого мне попадались случаи липосарком. Недавно видел случай паразита (нематоды) в яичках, тоже очень интересно. Скоро собираюсь изучать лимфомы. Потом в планах, наверное, научиться digital-pathology — всем тем секретам и фишкам, которые там есть.

Про тонометры и татуировку

Я из Архангельска, училась в химико-биологическом классе, так что выбор был невелик: либо медицина, либо какой-то химико-технологический ВУЗ. Выбрала медицинский. Я не потомственный врач, но в далеком детстве играла со всякими старыми тонометрами: папа работал водителем на скорой. Чтобы я четко осознавала, на что иду, родители отправили меня сразу после школы все лето санитарить в больнице. Но я не разочаровалась. Мне не показалось, что в больнице есть что-то такое невозможное.

Пока я училась, работала медсестрой — сначала в гематологии, потом в онкологии. Я хотела поступать в НИИ онкологии еще за год до конкурса Фонда профилактики рака: готовилась к экзамену, взяла билет на самолет, но перед отъездом сломала ногу. Однажды ко мне староста кружка по онкологии пристала с просьбой заполнить анкету для участия в конкурсе Фонда профилактики рака, чтобы хоть кто-то представил университет. Я долго сопротивлялась, но все же заполнила анкету и отправила.

Прошла во второй тур. Мне выслали тему для написания статьи, которая была мне абсолютно не близка. Думала все бросить, но стало совестно, и я решила честно доделать. Написала за вечер статью и забыла. Но позвонил Илья Фоминцев, сказал, что статья супер и что меня берут в третий тур.

Вообще, у меня был четкий план: местная интернатура и ординатура в моем онкодиспансере. Я даже татуировку сделала, когда получила диплом, — набор хирургических инструментов. Случайно как-то решилась. Илья постоянно всем рассказывает об этой татуировке.

Про страх и эмпатию

Я занимаюсь торакальной хирургией (хирургия органов грудной клетки. — Прим. ред.). Это очень долгие операции. В нашей области абсолютное большинство — мужчины, но я не стремлюсь утереть им нос, просто люблю анатомию грудной полости. Это эстетически красиво, особенно если речь идет о реконструктивных операциях, когда анатомию мы создаем сами. Я не замечаю этих долгих часов на операции. Мне, кстати, доводилось и самостоятельно проводить операции. Это было что-то вроде учебной командировки в Архангельск — я оперировала за отсутствовавшего в отделении врача. Но в основном я ассистирую.

Ассистентом быть не страшно: просто помогаешь хирургу, что надо — держишь, где надо — показываешь. Страшно — это когда ты оперируешь, а за спиной нет старшего врача, который поможет и даст совет. Страшно больше перед операцией, чем во время. И страшно после — ходишь вокруг пациента, проверяешь, все ли нормально.

Я плакала всего два раза, причем один раз здесь, в ординатуре. В первый раз — когда умер мальчик, который достаточно долгое время находился в отделении, где я работала медсестрой. Тут, наверное, сыграл мой непрофессионализм, потому что я обычно не общалась с пациентами, чтобы не привязываться к ним. А они лежали у нас долго — по полгода, по году. Но к этому мальчику у меня возникла привязанность. Потерять его было тяжело.

В этом году ситуация была ну просто классической — мы такие разбираем на наших занятиях, посвященных общению с пациентами. Молодая девушка скрывает от матери, что прогноз плохой, а мать скрывает это же от дочери. По отдельности они с врачом нормально и открыто разговаривают, а когда вместе, то пытаются уберечь друг друга. И это тоже было очень тяжело.

Про рак и статистику

Основная причина возникновения рака пищевода — потребление алкоголя. Курение здесь тоже играет свою роль. Профилактика простая — не пить алкоголь. Что касается правильного питания, то нет никаких исследований, которые бы доказали участие острой пищи в формировании рака пищевода. Есть мнение, что горячие напитки могут как-то сказаться на его появлении. Но это опять же не доказано.

Доказательная медицина опирается только на исследования. Поэтому же нельзя сказать, насколько опасен для легких, например, вейпинг: исследований по этому поводу пока не было. Но вообще, показатели по раку легких сейчас снижаются. Хотя тут тоже есть вопрос к статистике: откуда она бралась? И еще другой момент: да, ЗОЖ сейчас популярен, люди стали меньше пить и курить, но, кроме этого, и медицина стала более современной — повысилась выявляемость. Теперь можно чаще определить, что человек умер не просто так, а именно от рака. Так что сейчас ситуация со статистикой выравнивается, и по факту разницы в цифрах мы можем не увидеть.