Кто спасает москвичей в судах Поговорили с юристами из «ОВД-Инфо», «Команды 29» и ЕСПЧ

Некоторые адвокаты идут на уловки, чтобы попасть в отделение: сообщают полиции, что потеряли телефон и хотели бы составить заявление о пропаже. Однако мне все эти деревенские хитрости глубоко не симпатичны. У меня есть мой адвокатский статус, который дает мне определенные права. Но, разумеется, я не осуждаю коллег, которые это делают: если это кому-то помогло, то ради бога. Просто я в этом абсолютно бестолочь — врать не люблю и очень плохо умею. Если мне нужно будет пойти на военную хитрость, я надеюсь, что она будет не такая прямолинейная. Однажды я прошла на обыск в одну организацию просто потому, что сотрудники полиции не решились меня задержать. Я сделала непроницаемое лицо и прошла в здание, не раскрывая удостоверения. Внутри меня видит сотрудник Центра «Э» и спрашивает: «Вы кто?» — «Я адвокат» — «Как вы сюда прошли?» — «Вот так и прошла. У меня подзащитный, я имею право».

Врать не люблю и очень плохо умею. Если мне нужно будет пойти на военную хитрость, я надеюсь, что она будет не такая прямолинейная

Бывает так, что правоохранители открыто нарушают законы, и кажется, что ты ничего не можешь сделать. Однако чаще всего у меня есть одно большое преимущество перед сотрудниками полиции — я знаю свои права и их обязанности. Они могут отказать без объяснения, могут действовать по беспределу — тогда пойдет цепь апелляций и обжалований. Однако чаще всего, если ты жестко стоишь на своей позиции и она аргументирована — не просто: «Вы не имеете право», а «Обратите внимание на ваш документ», — то можно добиться своего. Их ведь тоже учат, что законы нужно соблюдать. Таким образом, в них закрадываются внутренние сомнения, по крайне мере, я на это надеюсь.

Как-то раз в ОВД «Даниловское» доставили девушку по арестной статье — у нее дома оставался малолетний ребенок. Пытались оставить ее на ночь, чтобы доставить в суд. Я встала насмерть: «Нельзя, у нее малолетний ребенок, Конституционный суд объяснил, как это работает, посмотрите в КоАП». Сначала начальник ОВД сказал, что ему плевать, однако потом они все же начали созваниваться с вышестоящими организациями — это к вопросу, насколько они самостоятельны. В итоге они решили, что задержали достаточное количество людей, которых можно оставить на ночь, молодая мама малолетнего ребенка пусть идет домой. Кстати, важно отметить, что наличие ребенка бесполезно подтверждать записью в паспорте — только свидетельство о рождении. Я вообще не знаю, зачем нужна эта запись в паспорте. Если же вы приносите свидетельство о рождении, тычете им в нос, тогда нарушить ваши права сложнее. Им ведь тоже не хочется в открытую идти против закона, они тоже хотят проскочить между струйками.

По какой статье вас могут привлечь за участие в митингах

В КоАП есть статья 20.2 — нарушение порядка проведения массовых мероприятий. Вернее, это не совсем статья, а в каком-то смысле мини-глава, так как в ней есть разные совершенно части. Одни касаются только организаторов, другие только участников, а есть ряд частей, которые касаются и тех и других. 20.2 часть 2 относится к организаторам — по ней под административный арест отправлены Галямина, Янкаускас, Гудков. Есть в статье пятая часть — она касается только участников. Если мы с вами идем на митинг как участники, надели на головы балаклавы, приняли много горячительных напитков, мы попадаем на пятую часть, потому что мы нарушили порядок проведения митинга. Эта норма отсылает нас к конкретной статье закона о массовых мероприятиях, где четко указано, какие правила надо соблюдать, что запрещено участнику массовых мероприятий. Если вы нарушили эти требования, вы можете быть признаны виновным по пятой части.

Самое забавное заключается в том, что наша страна как член Европейской конвенции в свое время добросовестно выполнила ее положения: просто участие в массовом мероприятии, даже если оно несогласованно, у нас ненаказуемо.  Если вы без балаклавы, в трезвом виде, без запрещенных предметов, не нарушая требований организатора митинга, просто участвуете в несогласованном массовом мероприятии, это ненаказуемо. И не стоит удивляться.

Прочитайте внимательно пятую часть стать «Нарушение порядка проведение митинга» — ее в прошлом году разъяснил Верховный суд. Ответственность по пятой части наступает, если и только тогда, когда вы нарушили требования федерального закона о митингах и шествиях. Проблема в том, что мы имеем кривое правоприменение: наши суды признают виновными по пятой части всех подряд. До разъяснения Верховного суда прошлого года все это было в безобразном виде и носило массовый характер. Сейчас стало чуточку лучше, но многие судьи все равно игнорируют Верховный суд — дескать, где они, а где мы. Мне иногда кажется, что Егорову (Ольгу Александровну, председателя Московского городского суда. — Прим. ред.) и московское правительство суды боятся больше, чем законов и решений Верховного суда во главе с Лебедевым (Вячеславом Михайловичем, председатель Верховного суда с 1993 года. — Прим. ред.). Это проблема московских судов, и, видимо, Егорову и ценят за то, что она держит их в ежовых рукавицах. Я так думаю, это мое оценочное суждение.

Обычный поход на несогласованный митинг ненаказуем. Впрочем, это не значит, что вас не накажут

Так что обычный поход на несогласованный митинг ненаказуем. Впрочем, это не значит, что вас не накажут. Суды очень просто выходят из положения: говорят, что адвокат неправильно трактует пятую часть и выносят уже «правильное» решение. Несмотря на то, что вы ничего не нарушили. Некоторые ОВД бывают чуточку «умнее» — от них тут многое зависит, ведь именно там составляются документы. Они пишут «часть 6 прим.» — она подразумевает, что участие в несанкционированной массовой акции повлекло за собой конкретные последствия — что называется, материальный состав. Если вы перекрыли человеку доступ к его жилищу — встали и митингуете, — а человек не может домой попасть, то это и есть эти последствия. Доказать, что вы этого не делали, достаточно сложно. Вам уже в протоколе написали, что вы это делали. Презумпция невиновности формально есть, но по сути ее нет. Суды считают, что нет оснований не доверять сотрудникам полиции. Никаких доказательств не нужно, достаточно того, что они составили протокол. Есть рапорт, в котором написано, что вы воздушными шариками забаррикадировали вход. Все.

Рапорты и протоколы

Сотрудники, которые задерживают на митинге, оформляют рапорты, в которых должны указать детали задержания, а полицейские в отделении составляют по ним протоколы. Проблема в том, что на самом деле рапорты никто не пишет — обычно уже готовые рапорты подписывают сотрудники, которые вас доставили, они уже есть в ОВД: либо просто напечатанные, либо написанные от руки одним почерком. Иногда бывает так, что они даже подписаны одним почерком — судам на это наплевать.

Даже если сделать сравнительные таблицы почерка — показать, что документы заполнял один и тот же человек, в суде скажут, что оснований не доверять сотрудникам полиции нет. Обычно в материалах дела два рапорта сотрудника полиции и два их же объяснения. Два, потому что, когда вас обвиняет больше чем один человек, это считается объективным. Если один, то получается ваше слово против его слова. Даже если вы вызовите 15 свидетелей, то показания полицейских все равно превалируют. Что касается видео: допустим, в рапорте написано, что вас задержали на Красной площади напротив Мавзолея. Вы показываете видео, на котором видно, что вас задержали на Тверской около мэрии. Суд посмотрит и скажет: вы не доказали, что видео полное и всеобъемлющее, что оно отражает все моменты вашего пребывания на мероприятии. Более того, суд укажет, что видео никак не противоречит показаниям сотрудников полиции. Так что вас все равно признают виновным, а в постановлении будет написано: «Предоставленное видео внимательно изучено судом, и, по мнению суда, оно не опровергает то, что написали сотрудники полиции».

Юношество и начало адвокатской карьеры

В старших классах мы ходили со школой в походы — нас водил учитель математики. После походов он нам всем давал характеристики. Так вот у меня в качестве негативной черты было написано: «Очень любит давать советы старшим». Знал бы он тогда, что я буду за счет этого качества зарабатывать на жизнь. Давать советы — это профессиональная черта адвоката или юриста.

В институте я часто пытался рассудить одногруппников, когда между ними случались конфликты. Да и вообще, в лихие 1990-е часто приходилось говорить с непростыми людьми. В те годы я нашел те качества, которые помогают мне сейчас.

Уже на третьем курсе ЛЭТИ (Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет. — Прим. ред.) я твердо знал, что хочу двигаться в сторону юриспруденции. При этом я ясно понимал, что не хочу быть судьей, прокурором, следователем или оперативником — мне было интересно защищать людей. Всегда выступать на стороне слабого — для меня это главное.

Я живу и работаю в Петербурге, но мне очень часто приходится ездить в Москву, потому что большинство моих адвокатских дел проходит именно там. Более того, практически все мои подзащитные, которые содержатся под стражей, находятся в печально известном следственном изоляторе “Лефортово” (Иван Павлов в основном защищает людей, обвиненных в госизмене. — Прим. ред.).

Порядка часа в день у меня уходит на изучение новостей законодательства и судебной практики. Я слежу не только за российскими нововведениями, но и за новостями ЕСПЧ и законодательства других стран. Мой профессиональный интерес лежит на стыке права и информационных технологий — все-таки они наложили большой отпечаток на то, чем я занимаюсь. Я даже защищал диссертацию в области информационного права.

Уровень адвокатуры в России

Я понимаю важность своей профессии для развития гражданского общества в России. Однако, к сожалению, сейчас адвокатура очень слаба. Я считаю, что в этом есть вина адвокатов. Мы даем возможность так с собой обращаться.

Можно говорить, что где-то мы равнодушны, где-то не досмотрели, руководство адвокатуры ведет себя не так, как хотелось бы адвокатам. Однако всегда нужно спрашивать с себя. Адвокаты превратились в одиночек — нам не хватает корпоративного духа, который бы позволял противостоять произволу, который наши граждане видят каждый день.

Одним из коэффициентов полезного действия адвокатуры может служить количество оправдательных приговоров в стране. Это средняя температура по больнице, но все равно это показатель того, как государство оценивает работу адвокатов по уголовным делам. Количество оправдательных приговоров постоянно падает. За прошлый год этот показатель — менее 0,2 % от всего объема дел.

Об адвокатах по назначению

Нет никакой разницы между обычными адвокатами и адвокатами по назначению. Я, например, тоже могу работать по назначению органов. Я знаю огромное количество адвокатов, которые работают добросовестно, неважно, по назначению или нет. Но, конечно, на слуху много примеров адвокатов по назначению, которые, по сути, выступают на стороне обвинения. Они портят общее представление об адвокатуре.

Мне приходилось сталкиваться с ними в профессиональной деятельности. В деле Светланы Давыдовой (многодетную мать Светлану Давыдову обвиняли в государственной измене за звонок в посольство Украины. — Прим. ред.) первый адвокат, защитник, был именно таким адвокатом по назначению. Когда Светлану арестовали, он ждал ее, как рояль в кустах, в кабинете у следователя, уговорил дать показания, которые устраивали ФСБ. Затем он даже дал интервью СМИ, в котором рассказал, что с обвинением все в порядке (в частности, адвокат Андрей Стебенев уговорил Давыдову не обжаловать ее арест: «Все эти заседания и шумиха в прессе — лишняя психологическая травма для ее детей». После этого Давыдова обратилась к Ивану Павлову и Сергею Бадамшину. — Прим. ред.).

Поплатился он своим статусом, потому что дело было громкое. Через какое-то время, когда жалоба Давыдовой была рассмотрена в совете Адвокатской палаты Москвы, этого адвоката лишили статуса, привлекли к дисциплинарной ответственности.

Количество оправдательных приговоров постоянно падает. За прошлый год этот показатель достиг менее чем 0,2 % от всего объема дел

В других делах, например, в деле Оксаны Севастиди, осужденной по статье о госизмене за смску, мы видели, что адвокаты не подали апелляционную жалобу на приговор. Процедура эта почти что повсеместна — адвокат по умолчанию обязан обжаловать приговор, если он просил суд вынести иное решение: оправдать или не назначать столь строгое наказание своему подзащитному. Адвокат не оспаривает приговор лишь в тех случаях, когда его клиент письменно просит этого не делать.

В первые годы карьеры я и сам поработал по назначению. Правда, денег не получал ни разу. Раньше следователь мог позвонить знакомому адвокату и попросить его прийти и поработать в конкретном деле. Адвокат должен был оформить ордер и представить его следователю — этого было достаточно, чтобы вступить в дело. Существовали определенные ставки — 550 рублей за судодень (сейчас около 900). Адвокат может прийти с пачкой ордеров и одновременно обслуживать одного-двух следователей. Недобросовестный адвокат может прийти, когда допрос уже провели, и, вообще не общаясь с подзащитным, подписать договор и тем самым легализовать следственные действия. Ежедневно адвокат может провести с десяток таких действий, что превращается в определенную сумму. Я помню времена, когда адвокаты по назначению зарабатывали очень большие деньги, имея связи в следственных органах, отделах.

Почему не опускаются руки

Несмотря на то, что процент оправдательных приговоров минимален, нам все равно удается кое-что сделать и это заставляет нас не опускать руки. В наше непростое время есть вещи поважнее правосудия — например, свобода. Мы боремся за свободу своих подзащитных и иногда у нас получается добиться их освобождения. В 2017 году нам удалось добиться помилования троих подзащитных, осужденных за госизмену. Для обычного адвоката одно помилование за всю практику — это достижение. А у нас было три помилования за год, еще и по такой статье.

Такие дела заставляют верить в то, что мы эффективны. Может быть, мы не добиваемся такого результата, на который могли бы рассчитывать в правовом государстве, но стараемся добиваться максимума для тех, кого считаем незаслуженно осужденными. Разумеется, у нас много дел, после которых становится досадно: казалось бы, все ходы уже опробованы и нет ничего, что можно дальше предпринять. Но еще ни одно из таких дел не заставило нас опустить руки.

О рисках работы правозащитника

Наша команда понимает, что ФСБ — это одна из самых мощных спецслужб в мире. Угрозы есть и были, в том числе и реализованные. И нападения на меня были. И семью мою разрушали.

Я привык страхи превращать в риски, а риски минимизировать. Конечно, от них невозможно избавиться полностью, но мы делаем все, чтобы защитить себя и людей, которые с нами работают. Например, мы давно не разговариваем по телефону и не пишем друг другу смс. Кстати, Facebook в этом плане достаточно безопасен — ни разу в уголовном деле не видели перепечатки разговоров из Facebook. В целом, безопасность — это штука, которая не подлежит афишированию. Мы стараемся об этом меньше говорить, ведь мы понимаем, в какой сфере работаем.

Разумеется, мы понимаем, что каждого из нас могут ликвидировать люди из ФСБ. Но мы всегда с уважением относимся к своим оппонентам. Для нас этот поединок все еще проходит в рамках правого поля. Конечно, иногда у них есть большая фора, но мы надеемся, что наши оппоненты не будут бить нас ниже пояса. Когда такие удары наносят по нашим подзащитным, мы стараемся привлечь максимум внимания. Но мы надеемся, что честь мундира станет препятствием тому, чтобы обращаться так с нами. Хотя мы видим, как по ряду дел адвокаты попадают под пресс уголовного преследования спецслужб.

Я привык страхи превращать в риски, а риски минимизировать

Что больше всего нравится и не нравится в работе

Больше всего мне нравится смотреть в глаза людям, с которыми я работаю, когда мы одерживаем победу. Я вижу, что человек чувствует, что сделал что-то невозможное. Такие случаи у нас происходят достаточно регулярно. Они питают не только самого человека, который достиг положительного результата, совершил невозможное, выиграл какое-то дело, освободил человека, но и всю нашу команду. Мы живем от события к событию. Победы — это глотки свежего воздуха.

Не нравится же то, что сейчас в России профессия адвоката — это не только защита людей в судах, но и постоянный процесс отстаивания своих профессиональных прав и независимости корпорации. Самая свободная профессия сейчас связана по рукам и ногам разнообразными угрозами, рисками и запретами: любая попытка защитить как своего доверителя, так и собственные права может обернуться для адвоката лишением статуса под каким-нибудь абсурдным предлогом вроде надетой банданы (мордовского адвоката Сергея Наумова лишили статуса за то, что он пришел в суд в бандане и шортах. — Прим. ред.).

О семье, отдыхе и его отсутствии

Свободного времени у меня очень мало. Стараюсь проводить его с семьей, которая постоянно жалуется, что я на работе. Бывает, что, уходя в отпуск, хочется просто забыть о работе на несколько дней, однако я не могу себе этого позволить — не могу просто взять и включить авиарежим. Семья настаивает, иногда даже убирает телефон, чтобы я был не на связи. Однако есть ситуации, когда нужно постоянно держать руку на пульсе. Иногда бывает ложное ощущение, что без тебя все пропадет. Ничего не пропадет, конечно, но это уже привычка.

О протестах

Я представлял в ЕСПЧ задержанных на Болотной площади 6 мая 2012 года. Тогда вместе с коллегами мы убедили ЕС, что действия полиции были неадекватными. Суд постановил, что право моего подзащитного Евгения Фрумкина на участие в разрешенном публичном мероприятии было нарушено, и постановил Россию выплатить Евгению 25 тысяч евро.

Августовские разгоны общественных собраний в Москве точно так же нарушают Европейскую конвенцию о защите прав человека. Я помогаю коллегам формулировать позицию защиты по «Московскому делу» для ЕСПЧ.

В любом деле должен быть настрой на победу, иначе им можно не заниматься. Конечно, бывают и неудачи. Тут я сразу вспоминаю дело Зары Муртазалиевой (девушку обвинили в вербовке террористов и в подготовке теракта. — Прим. ред.). Жалоба состояла в том, что не было возможности допросить одного из ключевых свидетелей обвинения — полицейского Ахмаева, который, по словам Муртазалиевой, был провокатором. Большая палата ЕСПЧ даже не стала рассматривать вопрос, поскольку решила, что в 2005 году защитники Зары сами отказались от допроса Ахмаева, поскольку не продолжали на этом настаивать. Я переживаю, ругаюсь, что суд все понял неправильно, потом выдыхаю и продолжаю — других вариантов тут нет.

О профессии

Моя работа — это качественное интеллектуальное ремесло. Она не про вдохновение свыше, она про рутину, без которой мои доверители не получат защиты. В детстве я был вынужден помогать бабушке и дедушке с огородом, картошкой, скотом и, самое тяжелое, с сенокосом, поэтому знаю: нравится мне что-то или нет, я должен делать свою работу. Моему доверителю совершенно не поможет, если я буду хандрить.

Ребенком, наблюдая перестройку и падение Берлинской стены, я понял, что хочу стать юристом. В 13 лет, когда купил Конституцию РФ, открыл ее и зачитался. Конституция поразила меня красотой языка и силой формулировок. До сих пор этот текст кажется мне удивительным, несмотря на все, что происходит в реальности.

Отличие Европейского суда от Российского — предсказуемость. Суд толкует Конвенцию последовательно и одинаково для всех государств-участников

Как я пришел к делам ЕСПЧ

Прекрасно помню свое первое дело: шесть объединенных жалоб, известные как «первые чеченские дела в ЕСПЧ» (родственники погибших заявили, что российские военные казнили их родственников, после чего не было проведено расследование). Для ведения этих дел правозащитный центр «Мемориал» в 2002 году искал юриста и нашел меня.

Мне тогда было всего 18 лет. Конечно, у меня не было никаких заслуг, но «Мемориалу» нужен был человек, который бы хорошо знал английский и внятно на нем писал. Нашли меня в «Фонде Аметистова», куда я ходил на лекции (Образовательный фонд имени Эрнеста Аметистова, судьи Конституционного суда. — Прим. ред.). Большинство юристов в те годы совсем не знали об ЕСПЧ, а я интересовался. Первое дело прошел с английскими коллегами, у которых был большой опыт в ЕСПЧ, так что я даже не волновался поначалу. Волнение пришло за день до объявления решения — спустя три года.

Позже у меня было много важных дел, связанных с Северным Кавказом. Так ЕСПЧ признал, что обстрел 5–7 февраля 2000 года в Катыр-Юрте (обстрел чеченского села Катыр-Юрт, признанного «зоной безопасности». — Прим. ред.) никак не совместим с положением Конвенции о защите права на жизнь. Это была неизбирательная бомбардировка, в которой погибли десятки людей. Но до сих пор вместо расследования и признания вины за эту операцию мы получаем от власти заявление, что в действиях военных не было состава преступления. И это при трех решениях ЕСПЧ. Россия выплачивает штраф заявителю, но не признает проблемы. Из-за такой российской тактики в ЕС сотни и тысячи людей обращаются по одним и тем же поводам. И самому ЕСПЧ приходится тратить все больше ресурсов на решения одинаковых жалоб. К сожалению, по-другому пока невозможно.

С апреля я работаю в «Агоре», веду дела, связанные с насилием на Северном Кавказе (применение насилия со стороны силовиков, дела об исчезновениях людей), а также представляю заявителей по экологическому делу из Липецка. Последнее — редкость, до этого против России было только одно дело об экологическом загрязнении, в котором я тоже принимал участие.

Одно из моих больших дел в последние годы — это жалобы жертв ликвидации теракта в Беслане. ЕСПЧ вынес огромное решение о нарушении права на жизнь бесланских заложников, в котором перечислил все ошибки в действиях российских властей. Также могу отметить дело Романа Захарова (журналист Роман Захаров обратился в суд с требованием отключить его номера от системы оперативно-розыскных мероприятий СОРМ, «прослушки». — Прим. ред.). Но в ответ на решение ЕСПЧ, что право на уважение частной и семейной жизни было нарушено, Россия только ужесточила законодательство и расширила и без того огромные полномочия спецслужб. В том числе приняла «пакет Яровой».

Как работает ЕСПЧ

Европейский суд по правам человека не решает, вы или ваш сосед будете вешать белье на балконе. Суд только проверяет, была ли соблюдена государством Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод. Был ли вызов свидетелей, помощь адвоката, переводчик, если он нужен. А вот виновен человек или нет, решает национальный суд.

Отличие Европейского суда от Российского — предсказуемость. Суд толкует Конвенцию последовательно и одинаково для всех государств-участников. Не могу рассказать про удивительные победы, потому что в ЕСПЧ не бывает удивительных побед — все всегда логично. Вы четко знаете, что можете выиграть дело, потому что предоставили необходимые доказательства и аргументы.

Для обращения в ЕСПЧ необходимо исчерпать все эффективные средства защиты в стране. Например, в гражданских, административных и коммерческих делах необходимо получить отказ в Верховном суде России. В уголовных делах и делах об административных правонарушениях можно идти в ЕСПЧ после апелляции. Более того, все вопросы, которые вы принесете в Европейский суд, изначально должны быть озвучены Российскому суду. ЕСПЧ — самый серьезный суд на нашем континенте, поэтому идти туда нужно очень подготовленным.

Большинство дел рассматривается так: вы пишете жалобу, направляете ее почтой, Европейский суд подтверждает получение и отказывает сразу, что происходит с 90 % обращений. Об остальных жалобах ЕСПЧ уведомляет Правительство России и просит от него письменные возражения. Заявитель отвечает тоже письменно, далее Правительство комментирует возражения заявителя. Переписка длится около года. После этого ЕСПЧ принимает решение. Процедура практически всегда письменная.

Иногда суд проводит слушание. Из нескольких десятков моих дел в ЕСПЧ, только в семи были слушания. У сторон есть 30 минут в здании суда в Страсбурге, чтобы высказать свою позицию. Во втором раунде — 10–15 минут, чтобы ответить на то, что сказала вторая сторона, и ответить на вопросы судей. Слушание в ЕСПЧ — не самое захватывающее мероприятие. Прения в уголовном деле в Суде присяжных куда более насыщены красивой риторикой и захватывающими эмоциями. Уже много лет Россию в ЕСПЧ представляет человек из Министерства юстиции — сейчас это Михаил Гальперин. А до 2005 года представителем был Павел Лаптев из Администрации президента.

ЕСПЧ не выносит решения сразу, его можно ждать больше года, а иногда и десять лет. Решение — это компенсация ущерба. Цифры всегда разные. Нельзя сравнивать сумму за пытки с суммой за длительное судебное разбирательство. Бывают компенсации в сотни тысяч евро, но это если у человека убили всю семью. Как в «деле Дамаева против России»: человек вышел из дома, по дому ударила российская ракета, жена и дети погибли. В ЕСПЧ Имарали Дамаев обратился с требованием признать российские власти ответственными за убийство семьи, а расследование в отношении смерти родственников — неэффективным.

Решение — это компенсация ущерба. Цифры всегда разные. Нельзя сравнивать сумму за пытки с суммой за длительное судебное разбирательство

Про будущее

Винодел из меня вряд ли выйдет. Может быть, я еще не потерян как ученый-историк. Когда я по крупицам наберу свободное время, то закончу научную работу, которую хочу написать человеческим языком. Она связана с исследованием диссидентских самиздатских текстов 1977 года с критикой Советского официального проекта и диссидентских идей по конституции. Многие из них в итоге стали текстом Конституции 1993 года.

Не думаю, что я супергерой. Быть предпринимателем намного страшнее, чем правозащитником. В нашей стране десятки тысяч предпринимателей сидят в тюрьмах, а правозащитник — один (Юрий Дмитриев — руководитель карельского отделения общества «Мемориал». — Прим. ред.).

С огромным количеством несправедливости вокруг справляться мне помогают люди, которые, пострадав от действий российских властей, продолжают бороться. Вдохновляют те, кто поддерживают правозащитные организации и самих жертв. Я наблюдаю потрясающую солидарность, которой не было еще десять лет назад, когда общественные организации казались вообще обществу не нужны. Сейчас ситуация совсем изменилась, притом что количество несправедливости увеличивается. Поддержка меня восхищает.