Правозащитница Яна Теплицкая — про пытки ФСБ и быт в СИЗО Член петербургской ОНК — о том, почему даже МВД человечнее ФСБ, и за что изолятор в Горелово считают самым плохим в области

— Если не ошибаюсь, вы по образованию математик. Как и почему вы оказались в ОНК?

Я действительно по образованию математик. И работаю математиком: занимаюсь наукой и чуть-чуть преподаю. Законом запрещено получать деньги за работу в ОНК. Предполагается, что члены ОНК занимаются всем тем, чем им предписывает заниматься федеральный закон «Об основах общественного контроля», в свободное от работы время.

Я изначально хотела заниматься правами заключенных, потому что у меня было ощущение, что это самая большая проблема, по крайней мере в Петербурге. Но в Общественную наблюдательную комиссию не принимают людей младше 25 лет, поэтому какое-то время мы с Катей (Екатерина Косаревская, тоже член ОНК. — Прим.ред.) ходили кругами вокруг ОНК, в частности, помогали искать людей для предыдущего созыва. В общем, это было осознанное решение, которому уже лет десять.

— В чем заключается работа члена ОНК?

ОНК — довольно анархичная структура. Члены ОНК не должностные лица и могут делать что угодно — естественно, не нарушая закон. Федеральный закон указывает на то, что они имею право зайти в любое место принудительного содержания на территории своего региона и выйти из него. Еще в законе прописано, что член ОНК имеет право знакомиться с документами, писать запросы, получать ответы и так далее. На самом деле это практически ничего не дает, потому что не прописано, какие конкретно документы члены ОНК могут смотреть, и если место принудительного содержания хочет что-то скрыть — там просто говорят, что именно этот документ страшно секретный и нам его не покажут. И так про любой документ. Это не то, что имел в виду законодатель, но понятно, что суд скорее встанет на сторону места принудительного содержания.

Предполагается, что члены ОНК ходят в места принудительного содержания так часто, как они могут. Обычно бывает срочное посещение, когда кто-то звонит и говорит, что что-то происходит, и бывает плановое посещение. Мы обязаны уведомлять о своих посещениях, при этом в законе не сказано, за какое количество времени; обычно мы уведомляем просто у двери — говорим: «Здравствуйте, мы через пять минут зайдем».

В ОНК каждого региона от пяти до 40 человек, в Петербурге — 25. Член ОНК не может посещать места принудительного содержания один, ему нужна пара. Людей, с которыми у нас более-менее одинаковое представление о том, чем и как в ОНК нужно заниматься, еще двое. А мест принудительного содержания очень много: четыре изолятора, четыре колонии, Центр содержания иностранных граждан и много учреждений МВД — отделы полиции, спецприемник для административно арестованных и так далее.

Была надежда, что мы хотя бы немного остановим пытки

— После дела «Сети» (фигурантов обвиняют в участии в террористическом сообществе и в подготовке волнений в стране; по мнению многих правозащитников, дело сфабриковано. — Прим. ред.) о пытках в ФСБ писали довольно много. Огласка как-то изменила ситуацию?

Когда мы начинали писать про дело «Сети», у нас была надежда, что мы хотя бы немного остановим пытки. Но это не сработало. Про дело «Сети» стало известно в 20-х числах января, а ближе к февралю в том же месте пытали другого человека по другой статье, ничего не боясь (это дело Зломнова и Гроздова, которое упоминается в заключении ОНК). Что касается тех, кто уже заявлял о пытках: судя по всему, огласка более-менее помогает. Хотя в деле той же «Сети» пытки применяли и после огласки (правда, это было в Пензе).

— О каких пытках петербургского ФСБ сообщали ваши информанты? И есть ли территориальная особенность: может быть, в других городах пытают по-другому?

Не знаю, почему, но проблемой пыток ФСБ очень мало кто занимается. Мы видим, что в Петербурге практически во всех публичных делах применяли электричество — либо электрошокер, либо провода, либо зажимы «крокодилы». О том, как это происходит в других регионах, я мало что могу сказать. Особенность Петербурга, пожалуй, в том, что пытки ФСБ происходят до решения суда о мере пресечения. О таком, как в Пензе — когда сидящего в следственном изоляторе человека вывозят на пытки, а потом возвращают — в Петербурге я пока не слышала. А в Москве — слышала. В Москве есть секретные тюрьмы. В Петербурге вроде бы нет секретных тюрем.

— Пытают только «политических» и подозреваемых в подготовке терактов?

Нет. Из шести дел, которые есть в нашем заключении, политическое только одно, а связанных с терроризмом — два. Во всех остальных делах не было ни политики, ни терроризма, а пытки были. Мне кажется, единственный критерий — чтобы ФСБ было что-то от тебя нужно. И кстати, можно даже не быть фигурантом дела: например, о пытках рассказывал свидетель по делу «Сети» Илья Капустин и другие люди.

МВД как-то адекватнее реагирует на публичность

— Что по поводу петербургских отделов полиции, пытают ли там?

Жалоб на пытки со стороны сотрудников полиции у нас очень много — по какой-то причине их гораздо больше, чем на ФСБ и на ФСИН. Не знаю, сможем ли мы систематизировать информацию, но это десятки случаев. Есть отделы, на которые жалуются больше всего: например, 78-й. У нас с ним идут два суда: УМВД по Центральному району считает, что публикация информации о жалобе на пытки в отделах полиции порочит их честь и деловую репутацию. Просят удалить публикации, просят денежную компенсацию — обещают потратить полученные деньги на пропаганду своего положительного образа. ФСБ таким не развлекается, по крайней мере, пока.

МВД как-то адекватнее реагирует на публичность. Точнее, хоть как-то реагирует. ФСБ не реагирует никак. МВД считает, что информация о пытках порочит их репутацию. ФСБ, видимо, не считает. По крайней мере, мне не удалось найти ни одного высказывания ни одного высокопоставленного сотрудника ФСБ о том, что пытки неприемлемы. Судя по всему, внутри структуры есть понимание, что это достойный и правильный метод. Во всяком случае нет оснований полагать иначе. Что-то человеческое проглядывает и в МВД, и в ФСИН. В ФСБ — нет.

— К чему с наибольшей вероятностью стоит готовиться человеку, которого задержали на митинге и везут в отдел полиции?

К тому, что, скорее всего, через 48 часов он окажется дома. Если же он окажется в спецприемнике на Захарьевской — там нормальные условия: клопов нет, ничего такого. К тому, что ему повезло, что он из более-менее привилегированной группы, а не, например, трудовой мигрант. Что бы с ним ни случилось в отделе полиции, скорее всего, ему будет лучше, чем мигранту.

Люди не хотят вспоминать, что здесь происходило

— Кстати, про мигрантов. Что собой представляет Центр временного содержания иностранных граждан (ЦВСИГ) в Красном Селе?

ЦВСИГ и по закону довольно плохое место: там все урегулировано хуже, чем в тюрьмах. Почему-то законодатель считает, что людей туда помещают ненадолго, поэтому, например, ВИЧ-инфицированным не положена антиретровирусная терапия. В действительности же люди могут там провести много времени.

Для ОНК проблема с Центром в том, что мы ничего не можем довести до конца, потому что когда жертву выдворяют из страны, она больше не выходит на связь. Это, видимо, какой-то психологический эффект: люди не хотят вспоминать, что здесь происходило. Наверное, надо подчеркнуть, что люди, которые находятся в ЦВСИГ, не совершили никаких преступлений. Они там за административные правонарушения (например, не успели продлить документы).

— Как устроен Центр с точки зрения быта?

С пятого по восьмой этаж находится общежитие. Дверь на этаж запирают, но за ней происходит более-менее свободная жизнь. На четвертом этаже живут те, кто только что прибыл, а также те, у кого в прошлом были какие-то уголовные статьи, плюс люди, которых администрация по каким-то причинам решила туда поместить (что незаконно). Там люди живут в камерах, двери запираются снаружи.

С медициной там очень серьезная проблема: помощь будет оказана только если есть угроза жизни. Мы столкнулись с такой ситуацией: девушка из Нигерии говорила, что у нее опухоль. Администрация отвечала: «А что мы можем сделать?» Мы позвонили в скорую, она приехала, но госпитализировать не стала. При этом никакой возможности провести обследование внутри ЦВСИГ, конечно, нет. Очень все плохо с зубной болью: люди редко от нее умирают, поэтому никто лечить не будет.

Там совершенно жуткая система с насилием

— Перейдем к следственным изоляторам. Я правильно понимаю, что СИЗО-6 в Горелово — самое жуткое место, которое только можно вообразить?

Я никогда не была в СИЗО-6, потому что он находится в 20 метрах от границы города, на территории Ленинградской области. Это другой регион, и член ОНК Санкт-Петербурга не может его посещать. Но судя по всему, да, это самый плохой изолятор в Петербурге и области. Больше нигде, насколько мне известно, нет такого перелимита. Кое-где — например, в СИЗО-5 — не хватает мест по метражу, но нигде не бывает такого, чтобы не хватало кроватей. Люди спят по очереди, либо, как рассказывал Юлий Бояршинов (петербургский антифашист, один из фигурантов дела «Сети». — Прим. ред.), впятером на двух сдвинутых кроватях.

Кроме этого, там совершенно жуткая система с насилием. Я расспрашивала заключенных о том, как им сиделось в Горелово. Некоторые называли пресс-хатами (камеры, в которых заключенные пытают или истязают подследственных с целью сломать их. — Прим. ред.) все большие камеры — это камеры на сотню человек. Такое тоже только в Горелово: обычно в камеры помещают 4–6 человек, в крайнем случае — 25, и это уже много. А в Горелово есть камеры на сотню человек и больше.

— Пресс-хаты есть во всех петербургских СИЗО?

Я не знаю. У нас нет подтвержденной информации о пресс-камерах.

— А в колониях?

Есть большое количество жалоб на пытки в исправительной колонии № 7, особенно в карантинном отделении. Недавно Совет по правам человека приезжал в Петербург: им не удалось попасть ни в СИЗО-6, ни в ИК-7, но они сходили в тюремную больницу имени Гааза и обратили внимание на то, что большинство людей, которые туда попадают — из этих двух учреждений.

— Вернемся к СИЗО. Чуть меньше года назад изолятор № 1 («Кресты») переехал с Арсенальной набережной в новый комплекс в Колпино. Сильно ли отличается быт в «Крестах-2»?

Я турист. И мне как туристу кажется, что в новых «Крестах» гораздо лучше. Ну, представьте себе: восемь квадратных метров на четырех человек — и там же туалет, отделенный занавесочкой (или ничем не отделенный). И камера в новых «Крестах» площадью 30 квадратных метров. Но сами заключенные не подтверждают, что там лучше: многие говорят, что им в «Крестах-2» меньше нравится. Кроме того, психиатрическое отделение «Крестов» (раньше старых, теперь новых) — тоже очень страшное место.

Но я была убеждена, что по крайней мере в новых «Крестах» везде стоят видеокамеры и там не может быть никакого беспредела. А недавно случайно прочитала, что в СИЗО № 1 нашли повешенным одного из заключенных. Он сидел в одиночной камере, и там якобы не было видеокамеры. Я не знала, что там есть камеры без видеонаблюдения. Это, видимо, меняет мое представление о том, что происходит в новых «Крестах».

Образцовая колония с фонтанчиками и скульптурами

— Исправительные колонии Петербурга принципиально отличаются друг от друга по условиям?

— У нас есть колонии № 5, 6 и 7, а также детская воспитательная. В детской я не была. Взрослые различаются по степени тяжести.

«Семерка», которая находится напротив метро «Ладожская», самая жесткая во всех смыслах. Там и люди сидят за более тяжелые вещи, и режим ужасный. Причем, с одной стороны — она очень аккуратная: образцовая колония с фонтанчиками и скульптурами. Приезжающую из Москвы проверку повели бы туда. С другой стороны, нам жалуются на то, что там есть хорошо отлаженная система насилия, но гораздо более аккуратная, чем в Горелово. Жалуются, что там тоже есть система активистов — заключенных, которые сотрудничают с администрацией, исполняют большую часть функций администрации и применяют насилие к другим заключенным. Впрочем, жалобы на насилие со стороны активистов у нас была и в ИК-6 в Обухове. В ИК-5 нам жаловались на вымогательство, но лично я не помню жалоб на насилие.

— Заключенные что-нибудь рассказывали вам про оплату труда в колониях?

У меня нет представления о том, есть ли рабский труд в колониях Петербурга. Мы смотрели квитки, обычно там указана зарплата 700 или 900 рублей в месяц. При этом заключенные нам не жаловались — не знаю, что это значит. Были жалобы на областную колонию (в Форносово). Там человеку не давали отправить жалобу на рабский труд, я ее отправила от себя. Была проверка, она не нашла нарушений.

Тюрем быть не должно

— Часто ли приходится общаться с заключенными, которые категорически не близки вам по взглядам? Как вы себя настраиваете?

В целом, я считаю, есть возможность сказать: «Извините, у меня конфликт интересов». Мне сложно взаимодействовать с людьми, если я знаю, что в результате их действий была жертва. Но расскажу недавнюю историю. Больше десяти лет назад мамина подруга — тувинская журналистка Саяна Монгуш — подверглась нападению нацистской банды в петербургском метро (потом она приходила в себя у нас). Саяну не убили, потому что за нее вступился таджикский парень, и нападавшие перекинулись на него (речь об ультраправой группировке «Линкольн-88». — Прим. ред.). Банду возглавлял человек, к которому я недавно ходила в следственный изолятор. К ОНК обратились его родственники: было подозрение, что после задержания этого человека могли пытать. Я решила, что у меня нет конфликта интересов. Он как-то спокойно подписал все согласия, чтобы я могла делать запросы (это не очень типично: обычно заключенные не хотят ничего подписывать). Никакого дискомфорта во время общения не было. Саяна осталась жива, поэтому я вполне спокойно разговаривала с ним, как разговаривала бы с обычным заключенным.

— Вы часто отказываетесь общаться с заключенными из-за конфликта интересов?

Сложно отказаться. В ОНК 25 человек, но то, что я считаю нужным, делают всего трое. Апеллируя к конфликту интересов, я фактически говорю: «Ребята, идите без меня». А это не всегда удобно коллегам. Поэтому я стараюсь убедить себя, что у меня нет конфликта интересов.

— Приводит ли частое общение с заключенными и правоохранителями, посещение изоляторов и тюрем к эмоциональному выгоранию? Как вы с ним беретесь?

Эмоциональное выгорание, конечно, происходит. Но я убеждена, что все это конечная история. Я не собираюсь провести всю жизнь в этом аду. Наверное. Впрочем, на три года в ОНК меня хватит. Поддерживает то, что все это представляется мне вполне осмысленной деятельностью. Еще совершенно замечательные коллеги и друзья, на которых очень радостно смотреть, хотя они все делают ужасно тяжелые вещи.

— Кто из заключенных вызывает у вас эмпатию?

Дело «Сети», конечно, все перевернуло. Это было в первый раз, когда не я пришла в ад, а ад пришел ко мне, потому что Игорь Шишкин (один из петербургских фигурантов дела «Сети», The Village публиковал рассказ его жены. — Прим. ред.) — брат моего друга. Дело «Сети» до сих пор для меня сильно отличается от других. Например, Виктор Филинков (еще один фигурант дела «Сети». — Прим. ред.) был первым человеком, который говорил со мной на близком мне языке: «сексизм», «гендер» — вот эти все слова.

Вообще эмпатия довольно сильно пострадала от выгорания: я научилась проходить мимо чужих бед, если считаю, что не могу помочь. Это, кажется, самое серьезное последствие для психики от ОНК.

При этом забавно — я практически не занимаюсь женщинами-заключенными.

— Это получилось случайно?

На самом деле в Петербурге нет женских колоний, есть только один женский изолятор СИЗО-5, иногда женщины бывают в СИЗО-3 и в больнице имени Гааза. Когда ты приходишь в мужское учреждение, там не очень понимают, кто ты вообще такая: молодая женщина без погон. И люди с тобой нормально разговаривают, потому что им сходу не повесить на тебя никакой понятный ярлык. А в женском изоляторе происходит несимпатичное встраивание в иерархию. Кроме того, в женском изоляторе почему-то почти не жалуются. Там достаточно большие камеры, есть система со старшими, как и везде. Думаю, мне было бы тяжелее там сидеть, чем в других местах.

— На ваш взгляд, как в идеале должна выглядеть исправительная система? Криминолог Яков Гилинский говорил, что тюрьмы в нынешнем виде не выполняют своих функций.

Я полностью согласна с Гилинским. Я тоже считаю, что никакой пользы от тюрем нет, а вред очевиден. Все наоборот: после тюрьмы человеку гораздо сложнее не обижать других людей, чем без тюрьмы — что сотрудникам, что заключенным. Понимаю, что когда я говорю «открыть тюрьмы и всех выпустить», людей охватывает паника: «Ааа, убийцы будут среди нас!» Но вот у Высоцкого есть песня «Мой друг уехал в Магадан», в которой - такие строки: «Ведь там сплошные лагеря, / А в них убийцы, а в них убийцы! / Ответит он: — Не верь молве. / Их там не больше, чем в Москве». В общем, у меня есть представление о том, что люди, организующие убийства, в любом случае ходят по улицам и даже находятся у власти.

Мне в принципе непонятна концепция наказания. У меня нет готового ответа, как сделать так, чтобы было лучше. Но программа-максимум: тюрем быть не должно.