Что происходит с Музеем Владимира Набокова в Петербурге Подробно рассказываем о ситуации — с комментариями экспертов и участников процесса

Я пришла работать в музей в апреле 2017 года. Как раз тогда начала разворачиваться эпопея по учету всего, что есть в музее. Нам надо было перебрать, описать, посчитать буквально каждую вещь и всем предметам присвоить шифры/номера согласно инструкции. Надо сказать, что и до этого в музее велся учет, были книги поступлений, но этот учет никак с университетом и его требованиями связан не был. Впрочем, и в 2017 году университет едва понимал, какие у него требования. К нашему ознакомлению с их стороны предлагалась инструкция по учету, основанная на той самой, созданной еще в 1985 году.

Работы было много, но она нам нравилась, мы все это проделали с энтузиазмом, рассчитывая, что если приведем все в строгий порядок и загрузим в КАМИС (система учета музейных экспонатов. — Прим. The Village), то это пойдет на благо — в первую очередь коллекции, которая сможет быть выгружена в Госкаталог. Университет, на мой взгляд, не защищал ни музей, ни коллекцию. Когда я только начала работать, мне попались на глаза какие-то университетские ведомости, где указана стоимость предметов коллекции — по рублю. Это же просто абсурд.

На тот момент учет был нашей основной деятельностью, но, поскольку штат у нас всегда был маленький (не более пяти человек), мы все понемногу делали все. Это и работа с посетителями в совокупности с постоянным слежением за экспозицией, и переписка с участниками чтений, и помощь фотографу, который был нанят университетом как раз для того, чтобы сделать изображения предметов для КАМИС, и помощь студентам СПбГУ с материалами для их работ. К сожалению, уже не часто, но бывали и выставки: например, совместный проект The Defense с нашими соседями, графическим кабинетом WOD.

Наша зарплата на момент моего появления в музее складывалась из оклада (пять тысяч с копейками за полставки) и премии, которая была в два, а иногда и в три раза больше. Наверное, год нам платили адекватно, а потом началось: постепенно полетели в тартарары премии — и «полставочные», и старших сотрудников, и директорская. Порядок всего этого, разумеется, был хаотичный. Одну из коллег, которая проработала в музее семь лет, лишили доброй части зарплаты, потому что другой коллега вовремя не прислал очередной дурацкий отчет.

Деятельность музея я в целом оцениваю глубоко положительно, он собирал экспонаты, очень активно развивался. Важно то, что музей становился научным центром, проводились «Набоковские чтения», программу которых я посмотрел, а также сборники, которые издавались. Мне кажется, это были очень высокопрофессиональные и представительные чтения. Единственное, что музей в целом не занимает в городе места, которое он бы мог занимать. Он уступает по значимости таким музеям, как Музей Анны Ахматовой, например, Музей Блока, Музей Достоевского и Музей Державина. Здесь нужно провести определенную дополнительную работу, как мне представляется.

Я недавно вступил в должность и буду думать о том, как привлечь дополнительное финансирование. Минкульт будет думать, каким образом нам в этом деле помочь. У нас есть еще не утвержденная окончательно, но продуманная программа развития. Я бы сохранил ту деятельность, которую музей вел в научном направлении, единственное, хотелось бы больше связи между тем, что происходит в музее, и собственно в СПбГУ, потому что там есть коллеги, которые занимаются Набоковым.

Набоков — это не единичная фигура, это фигура билингвальная, и здесь можно обсуждать проблемы билингвизма с Набоковым как центральной фигурой, но можно обсуждать и фигуры, которые находились рядом: например, англо-американский модернизм, трансатлантические связи между Европой и Америкой. Сейчас в университете будет проходить большая конференция, которую я в том числе организую, посвященная Трансатлантике. Набоков — одна из важных трансатлантических фигур, мне кажется, можно было бы дополнить имеющиеся «Набоковские чтения», куда приезжают набоковеды, такой конференцией, как «Проблемы трансатлантических связей». Кроме того, мне представляется, что музей должен быть общественно-культурной площадкой. Я запланировал несколько встреч петербургских переводчиков с читателями — они приурочены к выходу книг. Скорее всего, будет выступать Ян Пробштейн, крупный переводчик. Только что вышла подготовленная им книга стихов Томаса Стернза Элиота. Кроме того, мы планируем — уже, наверное, осенью — лекцию известного переводчика Валерия Кислова. Также мы, наверное, запланируем выступление крупного переводчика Дмитрия Симановского. Недавно вышла подготовленная им книга Джозефа Конрада «Личное дело». Конрад — это тоже важная билингвальная фигура: его английский, как и английский Набокова, был выучен, это был не первый его язык. Мы хотели бы обсудить проблемы билингвизма — соберем семинар, где в качестве центральной будет фигурировать книга Конрада, совершенно уникальная работа, не переведенная прежде на русский. Мы также запланировали на осень выступление Анастасии Юрьевны Миролюбовой, петербургского переводчика, — выйдет переведенная ею книга Бариччо, эссеистика.

Помимо этого, мы, наверное, запланируем выступления и встречи с современными русскими писателями на базе университета. У нас есть предварительная договоренность с некоторыми коллегами: мы обязательно позовем Евгения Водолазкина, Гузель Яхину. У нас есть университетское финансирование на один проект, мы собираемся позвать гостей из Москвы и Петербурга, организовать серию встреч.

Конечно, набоковские мероприятия мы тоже будем проводить. Дело в том, что я отвечаю за музей, но недавно в университете был создан Центр по изучению творчества Набокова, его возглавил Федор Никитич Двинятин, он специалист в том числе по Набокову. Он многопрофильный ученый, но о Набокове у него тоже есть шесть статей. Две из них — монографические, это все очень серьезные исследования. И здесь скорее он будет нам помогать.

Андрей Аствацатуров — известный литературовед, писатель, он, безусловно, уважаемый человек и значительная фигура. При других обстоятельствах его назначению можно было бы обрадоваться. Но, к сожалению, есть полное ощущение, что единственная цель этого назначения — отвлечь внимание общественности от реальных проблем музея, которые никогда не были связаны с личностью директора. Аствацатуров, будучи заведующим кафедрой, преподавателем и писателем (а в будущем — еще и руководителем новой магистерской программы), вряд ли найдет время заниматься музеем, тем более что Набоков никогда не входил в круг его научных интересов. Его назначение было в первую очередь ответом на возмущение общественности. Это всего лишь информационный повод для СМИ, призванный отвлечь внимание: как будто бы назначили другого директора, и вопрос решен.

В музее был прекрасный директор, которого знают все набоковеды мира. Татьяна Пономарева во многом создала этот музей, собрала множество экспонатов. Назначением другого директора администрация СПбГУ продемонстрировала полное неуважение к профессионалам, заслуженным и выдающимся людям, неумение ценить их заслуги.

Архив Американский фонд хочет передать именно потому, что доверяет в том числе лично Пономаревой. Администрация СПбГУ не понимает, насколько важны личные связи и выстроенные за годы отношения. Более того, насколько мне известно, Аствацатуров даже ни разу не поговорил с Пономаревой на сегодняшний день.

Смена директора произошла в тот момент, когда Пономарева заявила о проблемах, существующих в музее и возникших не по ее вине. То есть для администрации СПбГУ важно было не решать проблемы, а заставить замолчать тех, кто эти проблемы видит и о них говорит.

Я был впервые приглашен в Музей Набокова вместе с Доном Бартоном Джонсоном и русскими набоковедами в 1999 году по случаю юбилея писателя.

Я подарил музею два набоковских пиджака и туфли, которые мне в 1980-х отдала Вера Набокова, посчитав, что мне нужна одежда получше. Их сын Дмитрий передал мне еще материалы для музея — в том числе отцовский набор для «Скрэббла». Я вернулся в музей в июле 1999-го, чтобы передать вещи, подаренные Дмитрием, и принять участие в небольшой конференции — и кажется, тогда мое выступление растянулось на четыре часа.

Я время от времени общался с Татьяной Пономаревой, которую весь набоковедческий мир — начиная с Дмитрия Набокова и заканчивая всем научным сообществом — видел центром набоковедческих исследований, в особенности потому, что конференций в мире проводилось достаточно мало (из тех, что сразу приходят на ум, — в Ницце, Оксфорде, Киото, Окленде, Париже, Варшаве и Биарице), но лишь в Музее Набокова они проводились на регулярной основе.

Роскошный набоковский дом в центре Петербурга, где писатель родился и провел детство, — идеально подходящее место для музея. Татьяна Пономарева и ее небольшой коллектив сумели достичь выдающихся, по международным меркам, результатов с минимальным бюджетом, пока музей не оказался под руководством университета, который начал мешать организации конференций и постепенно все сильнее сокращал финансирование музея, а с тем — и его возможности. Сейчас они назначили директора, который не имеет опыта в набоковедении и открыто демонстрирует полное незнание широко признанных за рубежом достижений музея, и чинят препятствия уже даже для посетителей музея.

Министерство культуры и городские управления по всей России содействуют прекрасным писательским музеям. Нет ни одной причины, почему Музей Набокова не должен функционировать на столь же высоком уровне, как, например, Музей Анны Ахматовой. Но поскольку университет по непонятной причине продемонстрировал интерес только в том, чтобы душить инициативы музея, это долг России перед ее достоинством и литературным наследием отделить музей от университета и разместить его на всех этажах дома на Большой Морской — под контролем Министерства культуры или, возможно, правительства Санкт-Петербурга.

Многие интересующиеся Набоковым за рубежом, включая меня и Литературный фонд Владимира Набокова, который владеет оставшимися после Дмитрия Набокова материалами, были бы рады подарить их музею, если бы он был надежно и стабильно организован с адекватным финансированием, пространством, хранилищем, охраной и национальной и международной программой исследовательских и общественных мероприятий, с людьми, которые продемонстрировали свою заинтересованность и осведомленность в личности Набокова и его наследии. Татьяна Пономарева заслужила доверие семьи Набоковых, набоковедов в России и за ее пределами, набоковских обществ в Европе и Азии и Международного набоковского общества, она самый подходящий кандидат, который может стоять во главе музея, обладающего ресурсами и независимостью, который чтил бы память Набокова и русское литературное наследие и служил бы на пользу исследователям, студентам, читателям, писателям и просто посетителям как в России, так и за ее пределами.

Я связан с Музеем Набокова с самого первого дня его существования. В 1990 годы вместе с Б. В. Авериным, А. Ю. Арьевым, А. Г. Битовым, Б. Ф. Егоровым, А. С. Кушнером и несколькими другими уважаемыми литераторами я входил в редакционную коллегию «Набоковского вестника», главным редактором которого был тогдашний директор музея В. П. Старк.

Музей знал разные времена, но если учесть, что он всегда существовал на птичьих правах, не имел никакой поддержки у начальства и страдал от постыдно скудного финансирования, можно лишь поразиться тому, как много было сделано его немногочисленными сотрудниками-энтузиастами и прежде всего Татьяной Пономаревой. Во-первых, музею удалось с нуля собрать сотни интересных экспонатов, в основном подаренных любящими Набокова коллекционерами и его сыном Д. В. Набоковым. В музее, опять же, благодаря дарителям, собрана великолепная коллекция книг Набокова и о Набокове, которой нет равных в Петербурге. По приглашению Пономаревой в музей приезжали известные писатели и художники, в нем снимались документальные фильмы, проводились творческие вечера и интереснейшие выставки. За все это работникам музея надо было бы сказать спасибо, а не третировать их как докучных приживальщиков, которые зачем-то проводят — процитирую официальную бумагу — «несуществующие мероприятия».

Назначение директором музея Аствацатурова — паллиатив, который призван немного успокоить городскую общественность, взволнованную судьбой музея, но который сам по себе ничего решить не может. Конечно, если Андрей, работая в содружестве с Пономаревой, добьется для музея приличного финансирования, поможет вернуть обиженных и уволившихся сотрудников, поспособствует превращению всего дома Набоковых на Большой Морской в музейно-культурный центр, то честь ему и хвала. Но если у университета нет для этого ни средств, ни желания, ни возможностей, то он должен сам инициировать передачу как музея, так и всего дома Набоковых более рачительному и богатому хозяину, а не уподобляться провербиальной собаке на сене.

Музей уже сильно изменился. График работы пока не вполне понятен. На входе написано, что он работает, как и раньше, по субботам, однако все новые сотрудники приняты на обычную пятидневную неделю («старый» музей всегда работал по субботам, так как выходным днем для сотрудников, работающих с посетителями, был понедельник). Теперь при входе посетители должны предъявлять удостоверение личности, как и во всех зданиях СПбГУ. Много и других — внутренних — изменений.

Как сложится судьба музея в составе СПбГУ, я не могу сказать, так как теперь не могу на это влиять — все происходит без моего ведома, даже набор сотрудников. Надо сказать, это очень беспокоит не только нашу общественность, но и дарителей музея, живущих в разных странах.

Прошло заседание постоянной комиссии по культурным правам Совета при президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. На вопрос о том, что будет с коллекцией, которую планирует передать фонд, представители университета ответили, что она будет перевезена в хранилище в Петергофе. Действительно, сейчас в музее нет места, где бы ее можно было разместить, но главное — нет сотрудников-набоковедов, которые могли бы с ней работать. А ведь наследники дарят ее не только для того, чтобы она хранилась и была поставлена на учет, а чтобы ею занимались, изучали, публиковали, создавали на ее основе экспозицию и отдельные выставки.

На мой взгляд, лучший выход из сложившейся ситуации — тот, о котором с самого начала просили наследники Набокова: создать городской или федеральный дом-музей Набокова. Такой музей, которой мог бы заниматься и более широкими темами, историей русского зарубежья и тем вкладом, который представители русской культуры внесли в культуру других стран. Потому что огромная заслуга Набокова, о которой я все время говорю, — то, что он заставил сотни тысяч своих читателей заинтересоваться Россией и русским языком.