Казалось бы, жители постсоветских городов уже хорошо понимают, что такое личное пространство и почему не стоит нарушать личные границы. Но некоторые вещи остаются неизменными: например, специфика очередей — скажем, в кабинет терапевта или в вагон метро. Почему окружающие часто не соблюдают дистанцию в очереди: обжигают шею нетерпеливым дыханием или вовсе — легко подталкивают впереди стоящего в спину? И характерно ли это явление только для России? The Village узнал у социологов, антропологов и психолога. 

   

 

Анисья Хохлова

кандидат социологических наук, доцент кафедры социологии культуры и коммуникации СПбГУ

Несколько лет назад в Петербург с серией лекций приехал известный немецкий социолог Йорг Бергман. В сферу его научных интересов входило поведение людей в повседневной жизни: те крошечные, почти незаметные, неписаные, а порой и неосознаваемые правила, которые регулируют их рутинные взаимодействия. Поскольку эти правила привычны, даже социологам бывает трудно их заметить. В этой связи своеобразным преимуществом оказывается позиция иностранного исследователя: культурные различия «высвечивают» специфику повседневного поведения в чужом обществе, цепляют взгляд и тем самым облегчают анализ. Пользуясь этой возможностью, профессор Бергман, каждый день добиравшийся из гостиницы на факультет на маршрутке, очень заинтересовался структурой очередей на посадку. Когда он вставал в очередь, выдерживая привычную для него дистанцию в полтора-два метра от предыдущего участника очереди, недоумевающие горожане либо уточняли, является ли он частью очереди («Вы стоите?»), либо начинали буквально подталкивать его сзади, либо (правда, в редких случаях) вклинивались в образовавшуюся лакуну. Более того, когда маршрутка прибывала, структура очереди неизбежно нарушалась, поскольку некоторые пассажиры стремились ворваться в салон впереди прочих. Отчего же не поддерживалась дистанция в очереди?

Одно из объяснений мы находим в классической теории американского антрополога Эдварда Холла. Холл дал начало развитию нового направления исследований — проксемики, — которое сконцентрировалось на одной из разновидностей невербальной коммуникации, связанной с поведением и позиционированием людей в пространстве. В частности, Холл первым показал, что люди склонны поддерживать границы личной территории, нарушение которых сопровождается ощущениями неловкости, дискомфорта. Приемлемая дистанция при взаимодействии с другими людьми варьируется в зависимости от степени эмоциональной близости с ними. Например, в ситуации межличностного общения человек ближе подойдёт к другу, чем к случайному знакомому или вовсе незнакомцу. Однако расстояние между собеседниками зависит также от их культурной принадлежности. Например, в средиземноморских странах оно в среднем меньше, чем в североевропейских. Россия находится на этой шкале где-то посредине, так что социальная дистанция здесь несколько меньше, чем, скажем, в Германии. Возможно, именно этим объясняется необычный опыт, пережитый Бергманом.

Однако не всё так просто. Наряду с этнокультурными особенностями необходимо учитывать и обстановку взаимодействия. Большинство очередей возникает в публичных городских пространствах, где работают нормы анонимности и невмешательства, а поддержание социальной дистанции становится способом преодолеть информационную перегрузку (по социальному психологу Стэнли Милграму) и защититься от излишних раздражителей. И правда, в большинстве повседневных ситуаций горожане стараются избегать тесных контактов с незнакомцами: по возможности садятся в общественном транспорте так, чтобы соседнее кресло оставалось свободным, отгораживаются от других пассажиров сумками и газетами, изолируют себя от внешнего мира наушниками плееров и зеркальными очками.

 

Когда он вставал в очередь, выдерживая привычную для него дистанцию в полтора-два метра от предыдущего участника очереди, недоумевающие горожане либо уточняли, является ли он частью очереди, либо начинали буквально подталкивать его сзади

 

Получается, нарушение дистанции в очередях противоречит логике городской жизни? Необязательно: скорее всего, здесь ожесточённая конкуренция за любой дефицитный ресурс (даже свободное место в общественном транспорте или вообще возможность сесть в ближайшую маршрутку и, следовательно, вовремя оказаться на работе), характерная для больших городов, перевешивает влияние нормы невмешательства и поддержания дистанции. Возможно, в постсоветских городах борьбу за ресурсы подогревает также память о советском дефиците и постперестроечном кризисе (достаточно вспомнить школу выживания в многокилометровых очередях в голодные девяностые).

Вообще, очереди были неотъемлемым элементом советской культуры, что ярко иллюстрирует ироничный текст Юрия Дружникова «Я родился в очереди»: «…очередь стала неотъемлемой частью моего существования. Или, точнее, я стал частью огромного живого организма, который называется очередью. Ежедневно я стоял в очередях за хлебом, за стаканом воды, чтобы купить рубашку или ботинки, за учебниками и тетрадями, за паспортом и военным билетом, чтобы подать документы в институт, чтобы взять книгу в библиотеке, залечить зуб, жениться, развестись». Кстати, советский опыт может объяснять и склонность некоторых горожан вопреки норме анонимности завязывать разговор с соседями во время ожидания в очередях: ведь в СССР ожидание могло растянуться на часы, и беседа была одним из немногих доступных способов скрасить скуку. С другой стороны, исследования конца 1970-х годов, проведённые социальным психологом Маргаритой Бобневой, показали, что в ряде случаев советские граждане были готовы не только поддерживать дистанцию в очереди, но даже пропускать вперёд других (женщин с детьми, медиков в униформе, милиционеров и прочих), основываясь на соображениях справедливости. Интересно, работает ли это заключение и сегодня или позднекапиталистическое общество обесценило ценностные мотивации стоящих в очереди?

В заключение следует оговориться, что далеко не во всех очередях современного российского города дистанция не соблюдается. В частности, сильно повлияло на режимы ожидания внедрение электронных очередей.

   

 

Инна Веселова

филолог, фольклорист, антрополог

Думаю, что причин ощущения нарушения личного пространства в российских очередях несколько.

Во-первых, речь может идти о так называемой межличностной дистанции. Это привычное расстояние между людьми для общения с близкими или малознакомыми людьми. Даже если очередь проходит в полном молчании, мы тем не менее в ней общаемся. Удобное расстояние для общения отличается в разных культурах, социальных слоях и группах. Даже внутри одной национальной культуры люди, пользующиеся личным автомобилем, и те, которые ездят в общественном транспорте, могут считать допустимой разную дистанцию между собой и человеком, с которым они вступают в коммуникацию. Нарушение приемлемой дистанции расценивается как агрессия и приводит к раздражению и конфликтам.  Это область проксемики, которую изучают специалисты по межличностной коммуникации: социолингвисты и социальные антропологи.

Во-вторых, можно говорить о наследии советского прошлого в том, что касается представлений о частном пространстве. Совсем недавно мы жили в стране коммунальных квартир, общих кухонь, пионерских лагерей, больниц с палатами на двадцать человек, общежитий, казарм и бараков помещениями ещё большей вместимости и деревенскими домами, в которых в одной-двух комнатах могли проживать до четырёх поколений многочисленной семьи. В конце концов, общественные бани, а не спа-комплексы, остаются приметой быта в небольших городах и посёлках нашей страны. А проживание в гостиницах с подселением? Тесное телесное взаимодействие было социальной нормой, а изоляция — наказанием. Сейчас выросло поколение соотечественников, для которых ночёвка в одном помещении с незнакомым человеком является почти непреодолимым испытанием. И, в конце концов, ночные поезда с купе и плацкартными вагонами для многих уже стали ретропереживаниями. Мы отдаляемся друг от друга. Это и примета комфорта, и одиночества.

В-третьих, нельзя не сказать о том, что в нашей стране за последние годы «дикого» капитализма (и это не девяностые, а именно двухтысячные годы) не в лучшую сторону изменилось и представление о справедливости. В идеале очередь — способ справедливого доступа к ресурсу: кто пришёл первым, тот получает доступ раньше пришедшего позднее, с исключениями для слабых. То есть для тех, кого мы считаем слабыми и нуждающимися в нашей заботе — пожилых, беременных, сограждан с маленькими детьми и инвалидов. Очередь нынче, как и, например, дорога, воспринимается как площадка для соревнования и демонстрации силы. Поэтому так сложно соблюдать дистанцию между людьми и машинами. Поэтому нужно быть поблизости и начеку: если ближний зазевается или отвлечётся от цели, можно его обойти и получить что-то «вне очереди». Так вместо спокойного ожидания очередь превращается в состязание, а психологические комплексы выплёскиваются в социальное пространство.

Ну и напоследок: за удобством организации очереди должны присматривать те, в чьих руках находится благо. Ведь хочешь не хочешь, а сложно обойти верёвочные коридоры в зоне досмотра в европейских аэропортах. Это задача для дизайнеров и архитекторов банков, касс, больничных коридоров и присутственных мест. Правильно организованное пространство приучает к организованному поведению.