Люди, пережившие теракт в петербургском метро «Я стал больше ценить каждый свой день. Непонятно, когда будет последний»

Наталия Кирилова

Журналист, режиссер (среди ее работ — клип на песню «Поезд в огне» группы «Аквариум»). Была в вагоне, когда произошел взрыв.

Я видела террориста: он был в семи-десяти метрах от меня, в куртке персикового цвета. У меня хорошая память: я профессиональный режиссер-документалист, всегда внимательно изучаю людей. Всех, кто стоял рядом со мной в том вагоне, я описала следователям. И когда дошла очередь до этого молодого человека, они всполошились, принесли фотографии с камер наблюдения. Я сказала: «Да вот же он!» В этой дурацкой синей вязаной шапке. Выглядит как идиот. Я тогда еще подумала: то ли больной, то ли *** (гей). Глаза его мне не понравились: пустые, стеклянные. Человек не видел никого. Какой-то зомби. Сначала практически напротив меня стоял, потом отодвинулся. Нас таких немного — человек пять, — кто его видел и смог точно описать.

Меня привезли с диагнозом «баротравма средней тяжести». Правую часть головы я просто не ощущала. Боль была дичайшая, как если раскалить железный прут и проткнуть голову через уши. Меня, по сути, дважды ударило взрывной волной: сначала справа, потом, отразившись, слева. Я орала так, что, казалось, потеряю голос. От ужаса, от боли.

Я лежала в Мариинской больнице. Ко мне приходило огромное количество людей — и знакомых, и незнакомых. Приносили столько еды, что я по вечерам просила медсестер забирать пакеты и раздавать другим пациентам. Однажды пришли священники: настоятель духовной академии, а с ним семинаристы. Они ходили по пострадавшим: выдали крестики, привезенные с Афона, и подарки. Я лежу под капельницей, тут они заходят и спрашивают: «Ничего, если мы песню споем?» Начали петь что-то церковное. И тут — как в анекдоте: дверь открывается, показывается башка знакомого телеоператора. «Что, Наташу уже отпевают?!» Народ визжал, я чуть с кровати не упала.

В мае меня привезли на первую судебно-медицинскую экспертизу (всего их было три). И только тогда я увидела выписку из больницы: в эпикризе написали, что якобы у меня была хроническая тугоухость. Если перевести на русский язык: я и до метро была хронически глухой. Это полный бред. Они просто услышали, что у меня профессия — режиссер, и перепутали со звукорежиссером. А раз звукорежиссер — значит, изначально глухая. Я спросила: «С какого потолка это взяли?» На что мне ответили: «Это не мы написали. И вообще скажите спасибо, что вы живы. Другим еще хуже. У вас все хорошо, идите».

Какое хорошо? У меня болит голова. Начались панические атаки (в январе был страшный приступ, и теперь у меня аритмия на фоне панических атак). Повреждено правое среднее ухо: до сих пор ощущение, как будто в него кол забили — и он там стоит. Я начала заикаться. До теракта прекрасно ездила, ходила, бегала: проходила пешком от Смольного собора до Петропавловской крепости, чтобы были нормальные легкие и сердце, а сейчас с трудом передвигаюсь. Необходимо протезировать колено, но квот нет.

В итоге мне снизили степень контузии: из средней она стала легкой. Следователи мне сразу сказали, что делать повторные судебно-медицинские экспертизы бесполезно. Я не поверила: ну не может быть, у меня все документы на руках. Чтобы ускорить процесс, следователи сами возили меня по всем экспертизам. На одной из таких встреч случился приступ: колотило — меня отпаивали.

Последняя экспертиза была в сентябре. Присутствовали четыре человека, которые не сводили с меня злобных глаз. Меня заставили подписать согласие на любое исследование. Сначала проверяли зрительную и слуховую память. В очередной раз потребовали рассказать, как я падала в вагоне. Одно и то же. Это мне напомнило допросы в гестапо: вдруг ты где-нибудь проколешься? Спрашивали, где я родилась, как в школу ходила… Я сказала, что устала от одних и тех же разговоров. Если это экспертиза, то я — футболист. И тут мне подсунули опросник на психиатрию. Я сидела и почти два часа отвечала на вопросы. В финальной бумаге написали: жалуется на утомляемость, вместе с тем в бойком темпе и с удовольствием отвечала на 377 вопросов. Психиатрические патологии не обнаружены. Ущерб, причиненный здоровью, оценить не можем. Этим и закончилась вся экспертиза.

Я орала так, что, казалось, потеряю голос. От ужаса, от боли.

Система здравоохранения заточена не на помощь человеку, а на свои отчеты. Признавать ошибки никто не собирается. Вас записали как хронически глухую — значит, так и есть. Придется смириться или ехать в Министерство здравоохранения: может быть, там есть здравый смысл. Поэтому я собралась и зимой поехала Москву — в Минздрав.

В министерстве сказали: мы попросим назначить независимую экспертизу. Ради нее снова придется ехать в Москву, но я готова хоть на Камчатку. Займу денег и поеду. Дело в том, что в конце июля мне прислали компенсацию по легкой степени: я смогла, оплачивая квитанции за жилье, питаться и покупать дорогостоящие лекарства. Но деньги закончились, сейчас не могу покупать лекарства — и последние полгода нахожусь на грани вымирания. Пенсия — 8 тысяч рублей. Приходят квитанции на квартиру: сначала 5 200, потом — 6 300, а теперь 7 400 рублей. Как жить?

Работать я не могу. При взрыве уничтожило фотоаппарат — это не доказать. Тогда же пропал смартфон, но потом его нашли и вернули. Также вернули куртку и кепку. Еще брюки, но их пришлось выбросить — невозможно было в таком виде носить. Кепка так и лежит, я боюсь ее надевать. Куртку пришлось надеть, так как зимой не оказалось теплых вещей: то, что приносили люди, не подошло по размеру. Ее за свой счет отнесла в химчистку волонтер — бывший московский журналист, она сама меня нашла: приехала и сказала, что будет за мной ухаживать. Я месяца два почти не ходила, и она меня возила на машине. Второй человек, который мне очень активно и сейчас помогает, — петербургский журналист Дмитрий Московский. Организация «Прерванный полет», которая помогает пострадавшим в теракте, оплатила мне санаторий в Крыму — я туда ездила в конце октября. Мне там стало легче. И с коленом помогли: я наконец-то смогла немного ходить.

14 марта через сайт Кремля я отправила письмо президенту. Вчера (мы разговаривали с Наталией Кириловой 22 марта. — Прим. ред.) пришел ответ о том, если и будущая независимая судебно-медицинская экспертиза не будет удовлетворена, я вправе обратиться в суд. Так и поступлю. Я не позволю над собой издеваться. Это безнравственно: приписывать пострадавшим людям некие профессиональные заболевания с единственной целью — заплатить как можно меньше денег.

Я жив-здоров, руки-ноги на месте. Мне сильно переживать не о чем.

Случилось и случилось.

После теракта меня направили в Мариинскую больницу, там сначала сказали, что отпустят завтра же, но в итоге все затянулось на 10 дней. Многих из тех, кого госпитализировали после теракта, положили в одну палату. В больнице нас очень хорошо приняли и очень хорошо лечили. Выписали меня 13 апреля. Травмы были не особо серьезные: легкое сотрясение, как и у всех, контузия, легкий ожог руки. Так что меня отправили на амбулаторное лечение в поликлинику к неврологу и лору. Невролог выписала быстро, а у лора я наблюдался около полутора месяцев. Слух восстановился. Сейчас изредка мучают головные боли, но это не особо важно: у меня и раньше были сотрясения — может быть, событие 3 апреля дали осложнение.

Мама сильно за меня переживала, рвалась приехать в Петербург, мы с отцом ее остановили. Приехал сам отец: МЧС оплатили ему переезд в одну сторону и гостиницу. Он очень помог мне с документами на выплату компенсаций — я в это время лежал в больнице и мало что мог сделать. С получением компенсации никаких трудностей не было: сначала была выплата от Республики Мордовии — там даже не потребовали документов. Потом выплатили Россия, город, Метрополитен (им надо было предоставить много справок). Кроме того, вуз дал мне другое общежитие — получше. Также он спонсировал покупку лекарств, за что большое спасибо.

Однокурсники навещали, не давали заскучать: лежать в больнице — так себе. Летом я приезжал в Саранск, там встречался с одноклассниками. Всем было интересно. У меня нет такого, что «не хочу об этом говорить». Если интересно, могу поделиться печальным опытом. Может быть, у меня меньше чувствительность к разным событиям и больше стрессоустойчивость. Я очень много размышлял и, в конце концов, привык к тому, что это произошло, никуда не денешься. Я жив-здоров, руки-ноги на месте. Мне сильно переживать не о чем. Случилось и случилось.

За ходом расследования не следил — не вижу смысла: я не профессионал, расследование — дело других. Меня больше интересовали люди, которые пострадали сильнее меня и оставались в больницах, — я читал про них, следил за новостями.

После теракта у меня появилась небольшая фобия: когда я в метро, оглядываюсь вокруг, любые личности нерусской внешности с черными рюкзаками вызывают боязнь, стараюсь отойти — на всякий случай. Но это не паника, просто предосторожность. Метро я пользуюсь, потому что деваться некуда, как-то же надо по городу перемещаться: на автобусах иногда не очень удобно, а на такси — дорого. Если что-то и произойдет еще раз, ничего поделать не смогу. Даже если не буду кататься в метро, от таких вещей никуда не денешься.

Думаю, на меня повлияли события 3 апреля. С одной стороны, все, что произошло, — счастливый случай, с другой — несчастный. Я стал больше думать о том, что любое событие — например, поездка на машине, еще что-то — может привести к тому, что ты просто исчезнешь с лица земли. Ты умрешь, и ничего после тебя не останется. Я стал больше ценить каждый свой день. Больше выкладываться. Непонятно, когда будет мой последний день. Раньше я об этом не задумывался.

3 апреля я ехала на собеседование на должность менеджера по персоналу, на станцию метро «Фрунзенская». Я давно мечтала о работе именно в сфере управления персоналом. Те — неслучившиеся — работодатели со мной после не связывались. Теперь мне предстоит снова, как и год назад, подыскивать работу в этой сфере. Когда произошел взрыв, я что-то просматривала в смартфоне — не помню точно: то ли читала новости, то ли играла в одну очень интересную игру. Практически все, что происходило со мной в реанимации, стерлось из памяти. Я смутно помню только последнюю ночь перед переводом в 7-е хирургическое отделение: мне почему-то не спалось, и я, насколько это было возможно, беседовала с дежурившим врачом.

Сейчас большую часть времени уделяю своим хобби и, естественно, реабилитации. Я люблю спорт, в особенности футбол, хоккей и биатлон, люблю читать, слушать музыку, писать тексты о чем-то, что приходит мне в голову, бывать в новых для себя местах. Гуляю, встречаюсь с друзьями, выбираюсь на мероприятия, изучаю английский, смотрю передачи и художественные фильмы. Кажется, что это практически идеальный досуг, но реабилитация вносит коррективы.

К сожалению, не все операции закончены. Мне предстоят несколько операций по восстановлению мягких тканей и хрящей носа, операции по удалению рубцов. Когда их проведут, я не знаю: все зависит от того, как будет происходить процесс заживления тканей и как быстро будет восстанавливаться организм. Недавно мне оформили инвалидность на год — пока в моей жизни это ничего не поменяло.

Мне писали совершенно незнакомые люди, в том числе пережившие трагедии в Беслане, Москве.

Группу поддержки «#ЭваЖиви» создали Юля и Настя — мои одноклассницы, с которыми после школы я виделась только на встречах выпускников. То, что они сделали для меня, заслуживает огромной и искренней благодарности. Навсегда я запомню Геннадия Виноградова, который помог мне выйти из метро. С теплотой вспоминаю Екатерину из социальной службы, которая помогала восстанавливать документы. К сожалению, я не знаю поименно всех людей, помогавших мне и остальным пострадавшим, но их неравнодушие, доброта поистине велики и невероятны. О врачах могу говорить долго — и это будут только самые теплые слова.

Мне писали совершенно незнакомые люди, в том числе пережившие трагедии в Беслане, Москве. Благодаря этому я постоянно заряжалась позитивом, мне помогало осознание того, что люди из разных городов и стран переживают за меня, поддерживают, молятся. Я и моя семья безмерно благодарны этим замечательным людям и от всего сердца хотим пожелать им здоровья и благополучия.

Прошедший год запомнился событиями, которые важны лично для меня. Это и теплые встречи с друзьями, и поддержка игроков СКА и подарки от Оливера Кана и сборной Германии (в декабре экс-вратарь немецкой сборной передал Эвелине футболку мюнхенской «Баварии» со своей подписью и пожелал ей сил и боевого духа. — Прим. ред.), и маленькие, но неуклонные шаги к целям: реализоваться как специалист и написать книгу. А также концерт любимой группы Scorpions, на который я в итоге попала. А вот на Depeche Mode не получилось — в зале было слишком душно, у меня разболелась голова, и пришлось уйти.

Мне кажется, что в целом я осталась такой же, какой и была, только стала более тревожной. Планы очень прозаичны: научиться водить машину, найти работу по душе, учить языки, заняться спортом, путешествовать, открыть в себе еще какие-нибудь таланты.

Я считаю, что обязательно надо установить памятную доску. Как мне кажется, самое оптимальное место — около вестибюля станции метро «Технологический институт». Непосредственно рядом с местом трагедии и в центре города, чтобы погибшие всегда оставались в нашей памяти, а воспоминания о том трагическом происшествии не давали нам забыть о том, что важно всегда оставаться Человеком.

Тяжелое событие, но не сравнится с тем, что произошло в Кемерове.

Сама я никогда никуда не обращаюсь за помощью. У меня есть такой барьер: когда со мной что-то очень тяжелое происходит, организм отключается, я просто ложусь и сплю. В тот день я пришла домой, поспала, пришла в себя, потом все осознала. И я же промолчала о случившемся. Не знаю почему. Только позвонила дочери — и все. Но кто-то выложил в интернет видео со мной, и спустя три дня меня нашли через родителей одноклассников моего младшего сына. А так я бы продолжала молчать. Я не особо публичный человек. Ну да, так получилось — волей Всевышнего я там оказалась. Значит, так должно быть. Туда меня привела череда событий, которые длились с марта. Я же ехала на собеседование (на ту работу так и не устроилась, хотя, может, мне оттуда и звонили — телефон разрывался, не успевала всем отвечать).

За этот год у меня появилось очень много новых друзей. Огромное число людей писали мне в интернете — и для меня это была психологическая отдушина. Потому что вообще-то я стараюсь закрыться в своем панцире и сидеть, чтобы меня не задевали, не трогали. Со многими продолжаю общаться в реальной жизни.

Мне вручили награду от МЧС. Я вообще не хотела идти. Дети говорят: «Почему нет? Ты нам оставь — мы внукам будем показывать!» Говорю: «Ладно, ради внуков пойду».

Самое главное: когда голословно кричат «у нас народ замечательный, все прекрасно, не все потеряно» — это одно. А когда ты это сама видишь и ощущаешь — это другое. Я увидела, что с нашим народом, с теми, кто вокруг, можно хоть в разведку идти — это точно.

Боль осталась, но на первый план вышло то, какие у нас люди в городе.

Я рассказала о том, что случилось в тот день, подруге. А осенью она мне говорит: «Тебя разыскивает организация „Прерванный полет“, можно им дать твои данные?» Они собирали людей, которые помогали пострадавшим при теракте, — наградили часами и грамотой от губернатора. Это было в Комитете по социальной политике, и туда же пригласили пострадавших — тех, кто хотел сказать спасибо. Пришла одна девушка, мы друг друга узнали. А так больше ни с кем из тех, кому я в тот день помогла, не общалась.

Как прошел этот год? У меня начались большие проблемы со здоровьем: я стала кашлять, в ноябре попала в больницу, так как было тяжело дышать. Диагностировали серьезное поражение легких. Так что с ноября лечусь не переставая: интервал несколько дней, потом снова больница. Только что оформила инвалидность. Я оказалась в тяжелой финансовой ситуации (фонд «Долго и счастливо» собирает средства на лекарственные препараты для Светланы Леонидовны. — Прим. ред.).

За ходом расследования (дела о теракте в метро. — Прим. ред.) не следила. Думаю, что терроризм — международное зло, от которого невозможно уберечься. Безусловно, надо, чтобы люди были настороже, нужна антитеррористическая деятельность, но уберечься, полностью обезопасить себя от этого нельзя. Ни одна страна мира не застрахована.

3 апреля я планирую быть в БКЗ на концерте «Музыка против террора» — меня пригласил Комитет по социальной политике. Не знаю, что там будет: в анонсе написано, что выступят выдающиеся музыканты всего мира.