«Славяне и татары»: Интервью с арт-группой, которая уже 15 лет изучает Евразию «Что может быть тупее рассола? Но через него можно выйти на тему Просвещения»

Русский язык и идентичность

— Во время недавней лекции в Краснодаре ты сказал, что «теряешь свой русский»‎.

— Мой нынешний уровень русского языка несравним с тем, который был в годы моей жизни в России. Самое большое удовольствие, которое мне сейчас дарит Берлин, — общение с русскоязычной публикой, которой там намного больше, чем в других европейских городах, где я жил, например в Париже или Лондоне. При этом русскоговорящее комьюнити Берлина объединяет именно язык, а не национальность — вокруг меня белорусы, украинцы, казахи. Это сообщество намного более пестрое, чем в других европейских столицах.

— Одна из ваших перформативных лекций посвящена понятию транслитерации («Мучительная транслитерация»). Мне в голову сразу пришли советские пластинки The Beatles, на которых название группы и список песен написаны кириллицей.

— Для нас транслитерация — это эпифеномен, через который можно раскрывать более серьезные темы. В своих лекциях мы часто приводим в пример выражение на английском «To beer or not to beer» («Пить пиво или не пить пиво»‎) — такая вульгаризация шекспировской цитаты. Мы пытаемся философски переосмыслить ее при помощи арабского письма, потому что для мусульманина вопрос пить или не пить алкоголь не бытовой — он находится в поле веры и традиции. В своей работе мы используем «глупые медиа»‎ (stupid media): зачастую в таких простых, даже немного дурацких вещах можно обнаружить настоящие бриллианты скрытых смыслов.

— Давай поговорим об идентичности. Раньше в России татарами‎ называли всех иноземцев, пришедших с Востока. В одном интервью ты говорил, что в любом городе выглядишь чужаком‎ — тебя принимают за араба в Париже, за кавказца в Москве, за пакистанца в Лондоне. Получается, в каком-то смысле ты татарин.

— Точно! В своих лекциях я разбираю этимологию понятия «инородец»‎. Изначально у этого слова была положительная коннотация: его придумали в XIX веке, когда переселенцам пытались помочь адаптироваться, например, предоставив им в пользование какой-то участок земли. Но позже слово приобрело негативную окраску и превратилось в расистский термин.

Быть чужим, безусловно, грустно, но, с другой стороны, именно это положение часто помогает иммигрантам быть успешнее местных. Когда ты чужой, чтобы выжить, тебе приходится быть сильнее, умнее, иногда хитрее окружающих. В последнее время я часто думаю об этом в контексте Польши, где выросла моя жена (Кася Корчак, соосновательница арт-группы Slavs and Tatars. — Прим. ред.). На протяжении последних 25 лет я ежегодно там бываю и вижу, что «свежая кровь»‎ поступает в страну благодаря приезжим из Украины и Беларуси. Не было бы их — Польша оставалась бы монокультурной страной.

— Какую страну указывают в экспликациях к вашим работам на выставках?

— (Смеется.) Иногда мы просим указать Евразию, но не все соглашаются. Часто пишут место, где мы базируемся в данный момент. Трудный вопрос. Кто я — иранец или американец (Шарифи вырос в США. — Прим. ред.)? Я учился в России и никогда не учился в Иране, на русском говорю лучше, чем на персидском, а в нашей берлинской студии ежедневного говорят на четырех-пяти языках. В интеллектуальном плане я больше русский, чем иранец, но идеологически ближе к европейцам, нежели к американцам.

— С сфере искусства редко поднимается вопрос смешанных идентичностей. И это грустно.

— Это действительно грустно. Конфуций считал, что существует множество «я»‎. И я склоняюсь к тому, что действенной формой борьбы с «редуктивной идентичностью»‎, когда мы вынуждены четко себя определить, может стать аккумуляция всех идентичностей.