История балетмейстера, бежавшего от колонии в Грузии Балетмейстер, бежавший от режима Саакашвили, рассказывает о жизни политического беженца в Екатеринбурге
В начале 2004 года к власти в Грузии пришел лидер национальной «Революции роз» Михаил Саакашвили. Когда из Москвы в Тбилиси вернулась подруга президента и крестная мать его сына балерина Нино Ананиашвили, Михаил прочил ее на должность худрука государственного хореографического училища имени Вахтанга Чабукиани. Действующий художественный руководитель, он же директор училища, Тамаз Вашакидзе, уступать должность не собирался.
Вскоре Тамаза — известного балетмейстера, народного артиста, кавалера ордена Чести, основателя театра современного танца New Georgian Ballet, уволили с поста за отсутствие квалификации. Протеже президента заняла место худрука, кресло директора — ее родственник. Вашакидзе активно выступал в прессе против происходящего, и спустя год борьбы за оставленный театр тбилисская прокуратура предъявила ему обвинение в подделке подписей и хищении из кассы училища на сумму около 67 тысяч лари (более 1,5 миллиона рублей).
В это же время Тамаз Вашакидзе получил приглашение работать в России — Екатеринбургский театр оперы и балета предложил балетмейстеру поставить «Большой вальс» на музыку Штрауса. Вашакидзе принял приглашение, а после отъезда суд в Грузии заочно осудил его на девять лет колонии за хищение. Проработав в Екатеринбурге 12 лет, весной балетмейстер лишился статуса беженца, и с ним — работы в театре. Решение свердловской полиции удалось оспорить в суде, но пока народный артист вынужден жить без работы и средств к существованию.
Звезда грузинского балета рассказал The Village, каково наблюдать по скайпу за тем, как взрослеют дети, из чего складывается жизнь беженца, и почему он даже на свободе чувствует себя словно в тюрьме.
Текст
Оля Татарникова
Иллюстрации
О жизни в Грузии
Когда я был директором Тбилисского государственного хореографического училища, мне позвонила заместитель министра культуры и сказала, что мое место нужно освободить. Я удивился — зачем? Я был не согласен, и с этого момента началась борьба. Неизвестные звонили и угрожали, меня уволили как неквалифицированного сотрудника. После суда, где я хотел оспорить решение и который проиграл, на меня открыли уголовное дело, посыпались обыски. События развивались очень быстро, но я помню свой азарт: был уверен, что могу победить в этой битве. Правда же на моей стороне.
Я знал об опасности. В том же году в Москве напали на хореографа Георгия Алексидзе, который работал руководителем балетной группы в театре. Какие-то парни избили его, и он попал в реанимацию. Пока лежал в больнице — его сняли с должности, а место отдали нужному человеку. Мои друзья предупреждали, что со мной может случиться то же самое, но я почему-то не боялся.
После меня худруком училища стала крестная мать сына Саакашвили Нино Ананиашвили, а директором — брат ее мужа
Я просил защиты у всех. Министр культуры только разводил руками и показывал пальцем в небо: мол, президент уже все решил. После меня худруком училища стала крестная мать сына Саакашвили Нино Ананиашвили, а директором — брат ее мужа.
Через год после увольнения меня вызвали в прокуратуру и обвинили в том, что я украл деньги из кассы училища. В деле написано, что я взял деньги на приобретение товаров и не представил документы. Мне кажется, что во время проверки на бухгалтеров что-то нашли и заставили дать ложные свидетельства. Главный бухгалтер потом звонила моей жене и говорила, что больше не может им сопротивляться.
О бегстве
В тюрьму я садиться не хотел — во времена Саакашвили там творился беспредел. Заключенных насиловали, снимали это на видео. Жен, которые приходили на свидания, тоже насиловали. Я не смог бы с этим жить. Поэтому принял решение уехать из страны, чтобы спастись самому и защитить свою семью.
Я два года проработал по рабочей визе, и когда пришел ее продлевать — меня скрутил ОМОН. Оказалось, что на родине я нахожусь в розыске
Я полетел в Россию по приглашению, чтобы поставить спектакль в Екатеринбургском театре оперы и балета. Когда приземлялся, даже и подумать не мог, что останусь тут на 12 лет. Я рассчитывал, что раз мое место занято — власти успокоятся и перестанут меня преследовать.
В театре мне дали двухкомнатную квартиру на улице Жукова, выделили кабинет. Я два года проработал по рабочей визе, и когда пришел ее продлевать — меня скрутил ОМОН. Оказалось, что на родине я нахожусь в розыске. Коллеги, которые делали себе визы рядом, были в шоке от того, как бойцы с автоматами заломили мне руки. Во время ареста один из сотрудников проговорился: мол раз вы не политический беженец, мы вас депортируем. Я понял, что нужно делать, и сразу же потребовал политического убежища.
В ожидании статуса беженца
Мне дали пять дней. Я должен был каждый день приходить в УФМС на беседы. Опросы длились по четыре часа: я рассказывал о себе и о том, что случилось со мной в Грузии. Это было похоже на интервью, все мои слова записывали, а сотрудники советовали, как лучше сформулировать мысль, чтобы повысить шанс на получение убежища. Потом местная комиссия отправила все документы в Москву. И началось трехмесячное ожидание.
В театре держать меня больше не могли, но и на улицу не выгнали, а дали временное жилье на окраине Екатеринбурга. Я не мог сидеть дома, поэтому ходил по городу по семь часов. Пока дойдешь пешком до центра — убьешь два часа и сорок минут. Обратно — еще два сорок. Я гулял, заходил в театр, бродил по торговым центрам. Денег у меня не было, поэтому я придумал себе игру. Я представлял, что работаю менеджером магазина и проверяю цены и раскладку товаров. Когда хотелось есть — брал хлеб и ходил по супермаркету «Купец». Там стояли обалденные запахи: я ел хлеб и представлял, что это колбаса, сыр или еще что-нибудь.
Зима 2008-го была очень холодной. Вещи мне купила подруга из Москвы, потому я не замерз. Я обошел весь город. Вспоминал, как в детстве брал круглую хлебницу, крутил ее в руках как руль и бегал по дому. Вот по Екатеринбургу я слонялся точно так же. Поворачивал куда глаза глядели и просто шел. Домой не звонил, было очень дорого — писал только сообщения. Так я провел три месяца.
Четко помню пластиковый стол, за которым сидел, когда раздался звонок из УФМС. Я был в ТЦ «Мега» и пил чай. Сотрудница сказала, что мне дали статус политического беженца. Как же я был счастлив.
О жизни в Екатеринбурге
Мне выдали паспорт беженца — он похож на обычный загранпаспорт. Объяснили, что я не могу без согласования покидать город — даже в область выезжать нельзя. О любых изменениях, например, в работе или месте жительства я должен сообщать в органы. Никаких льгот или выплат политическому беженцу не полагается. Я знаю, что за границей по-другому: там можно вообще не работать и жить только на выплаты.
Еще мне дали проездной документ, по которому я могу выехать за границу. Но когда меня позвали в Казахстан ставить спектакль, я проконсультировался в МИД России, где сказали, что лучше не выезжать — на казахской границе местные власти могут меня арестовать и депортировать. Поэтому я не покидаю пределы России. Меня звали во Францию поставить балет «Риголетто» Джузеппе Верди, но все предложения так и остаются мечтами. Все эти годы я словно нахожусь в творческом сне. За 12 лет я полностью лишился творческого подъема, все проекты, которые я начал в Тбилиси, остановились. В Екатеринбурге я балетмейстер, хожу на спектакли и репетирую. То, что я хочу делать, невозможно ставить в академическом театре.
О семье
С женой я познакомился в училище, она младше меня на 21 год. Я был директором, а она студенткой. Мы поженились и родили троих детей подряд. Когда я уезжал, ей было 22 года, и у нее на руках оставался наш двухмесячный сын. Тогда она сказала, что чувствует, что я уезжаю надолго.
Нино меня поддерживает все эти 12 лет. Говорит, что я для нее был культом и она не могла допустить мысли, что я сломаюсь. С собой я семью не позвал, потому что не знал, как сложится жизнь в другой стране. Я боялся, что мы с детьми останемся на улице.
Мы видимся раз в году по две-три недели. Летом я лечу в Кисловодск, а она берет такси за 100 долларов и пересекает границу с детьми. Встреча проходит прекрасно: я обнимаю своих детей, тискаю, нюхаю их. После начинаю к ним привыкать. И как только это происходит — надо уже расставаться. Я начинаю готовиться к расставанию за неделю: смотрю на семью и внутренне прощаюсь. Пару раз я говорил жене: может, вы вообще не будете приезжать. Три недели растворяются как песок и последний день — это трагедия.
С собой я семью не позвал, потому что не знал, как сложится жизнь в другой стране. Я боялся, что мы с детьми останемся на улице
Расставание невыносимо. Я мог бы разговаривать и общаться с детьми по нескольку раз в день, но стараюсь звонить по скайпу пару раз в неделю. Если мы разговариваем вечером — мне настолько их хочется обнять, что я потом спать не могу и не могу в себя прийти два дня.
Я надеюсь, они поймут, что отец был прав. Главное, что я их не предал. 12 лет я жил для них, посылал почти все деньги, не создал здесь вторую семью, не изменил жене, был преданным. Мало того, что я нанес травму и оставил их одних, если бы изменил — это было бы предательством. Мне страшно тяжело и помогают слова Христа: если один глаз хочет совершить грех — нужно выколоть его.
О жизни беженца
12 лет я живу впроголодь. В день я могу потратить только 150–250 рублей. Готовлю всегда сам, в основном, макароны. Летом полегче, можно купить овощей. Я — кормилец четырех человек. Жена не работает, воспитывает детей. Им я стараюсь не рассказывать о своих трудностях, иначе бы они не стали брать деньги.
Для меня беженство — это 12 лет бесправия. Ты боишься кого-то обидеть, не можешь голосовать. Когда я прихожу в банки или покупаю билет на самолет, люди берут мой паспорт и надувают губы. Сразу отправляются проверять документы и снисходительно спрашивают, чего мне нужно.
По городу я езжу на общественном транспорте или хожу пешком. Все свободное время провожу дома за компьютером или перед телевизором
Для них беженец — это второй сорт. А я же не стану им перечислять, что я народный артист, кавалер ордена Чести. Только в театре я не чувствовал себя беженцем. Коллеги во всем меня поддерживали, и директор театра сделал все что возможно. Наверное, благодаря человеческому отношению в театре я и прожил столько времени.
По городу я езжу на общественном транспорте или хожу пешком. Все свободное время провожу дома за компьютером или перед телевизором. Максимум удовольствия, которое я могу себе позволить, — выпить кофе с другом. По сравнению с тем, как я жил раньше, эта жизнь похожа на сон. Мой отец был начальником Закавказской железной дороги, а я работал ведущим солистом театра. В те годы я приезжал в Москву, где нас встречали на правительственном уровне: представительские машины, лучшие номера, овации публики, рецензии, цветы, поклонницы. Спасибо богу, что все это у меня было. Видимо, долго так продолжаться не может.
О лишении статуса
Весной этого года меня лишили статуса беженца. Это было ударом в спину. В УФМС мне сказали, что в Грузии сменился политический режим, и я могу вернуться на родину. Но дело в том, что меня там в любом случае ждет тюрьма. За это время я написал сотни писем во всем инстанции, чтобы мое дело пересмотрели, но никто так и не ответил.
Друзья из Москвы наняли мне юриста, и я пошел в суд оспаривать решение миграционной службы. Дело мы выиграли, но статус беженца я так пока и не получил.
В УФМС мне сказали, что в Грузии сменился политический режим, и я могу вернуться на родину. Но дело в том, что меня там в любом случае ждет тюрьма
Сейчас я живу как заключенный: у меня нет документов, прописки, грузинский паспорт просрочен. Без прописки и документов я не могу ни получать пенсию, ни работать в театре. В июле я остался без средств к существованию.
Меня поддерживают друзья, но я уже попросил денег у всех, у кого только мог. По нескольку дней готовлюсь позвонить знакомым, потому что боюсь услышать отказ. Для взрослого человека это очень тяжело: просишь 300 долларов, а говорят, что есть только 50, и ты соглашаешься на 50, потому что выхода нет.
Я боюсь выходить на улицу. Если меня остановит полицейский — ему будет все равно, что у меня есть решение суда. Паспорта и прописки нет — и все. Семья не получает деньги почти два месяца. Сейчас Нино с детьми живут на даче у родителей, где выживают за счет огорода. Но в сентябре детям идти в школу, и я не знаю, что делать дальше.
Иногда я думаю, что лучше поехать в Тбилиси и сесть в тюрьму. Я устал. Наверное, лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Иногда я засыпаю и мечтаю не проснуться, но потом вспоминаю семью и говорю себе: нет, Тамаз, надо еще потерпеть.
