Куратор Ларс Ниттве — о том, как сделать музей современного искусства популярным The Village поговорил с бывшим директором Tate Modern, Moderna Museet и музея M+

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Гонконг — единственное не националистичное место в Азии, кроме, пожалуй Японии. Когда ты приходишь в восточные музеи, ты можешь узнать только о местном искусстве, но не можешь, скажем, узнать об отношениях между корейским и китайским искусством. Благодаря отсутствию национализма в Гонконге мы можем показывать диалог между различными азиатскими странами и вписывать азиатские истории в глобальные. Мы стараемся посмотреть на мир с другого угла.

Существуют связи между искусством Китая, Японии, Кореи и так далее, но азиатские художники также связаны и с западной культурой. Связи гораздо сложнее, чем просто влияние и реакция на него. Это больше похоже на то, как выглядит интернет-система. История всех этих отношений и связей всегда писалась лишь с одной точки зрения — в Лондоне, Нью-Йорке, Стокгольме и так далее. В коллекции Tate Modern представлены всего два художника из Гонконга.

Вообще сам конструкт «искусства» очень западный. Он не был особо воспринят в Азии до последнего времени. Сейчас он стал глобальным, однако этого не было каких-то 30 лет назад. В Азии многие люди могут одновременно работать дизайнерами и быть художниками; свободно переключаться между различными ролями, не теряя уважения из-за того, что они делают рекламу или фильмы одновременно с искусством. Когда я общался с некоторыми японскими художниками, работающими дизайнерами, они говорили: «Мы знаем, что у нас две роли одновременно, но мы очень стыдимся этого». Они думают, что делают что-то не то. Мы (в музее M+. — Прим. ред.) в каком-то смысле освобождаем их. Мы также знаем, что сейчас во всём мире происходит размывание этих границ.

О гонконгском искусстве

Мы находимся в непростой постколониальной ситуации: гонконгцы во многом чувствуют, что они были освобождены от одного колониалиста (Великобритании) и тут же были колонизированы другим (Китаем). Существует некоторое подозрение как к европейцам, так и к китайцам. Мы постоянно должны были находить политический баланс в этой ситуации.

Развитие арт-сцены в Гонконге очень похоже на развитие арт-сцены в Лос-Анджелесе в конце 1970-х — начале 1980-х. Для обоих художественных ситуаций характерно, что если ты решил стать художником пять лет назад в Гонконге или 25 лет назад в Лос-Анджелесе, ты знал, что всем будет плевать на то, что ты делаешь, у тебя не будет поддерживающих институций. И ты будешь постоянно в тени: в случае Гонконга — это тень континентального Китая, а в случае Лос-Анджелеса — Нью-Йорка. Если ты становишься известным, то ты считаешься китайским или нью-йоркским художником.

Гонконгское искусство очень сильно отличается от китайского искусства. Одна из его основных характеристик — в том, что его нельзя никак охарактеризовать. Гонконгцы никогда не думали о рынке и коллекционерах и никогда не пытались создать тренды или тенденции. Они просто всегда что-то делали. Эта ситуация даёт художников, чьи работы совмещают в себе различные стратегии. При этом эти работы глубоко личностные, что крайне привлекательно в наши дни, потому что сейчас мы не очень заинтересованы в трендах.

Если ты художник и работаешь в Гонконге, на тебя влияет завышенная арендная плата. Работы часто бывают небольшими и концептуальными, потому что найти студию или пространство для работы просто невозможно.

Об арт-критике

Я считаю, что роль арт-критики постепенно меняется с развитием социальных сетей. Раньше возможность говорить и быть услышанными была лишь у немногих, теперь она есть у всех. Был интересный момент, когда во множестве мест работали очень образованные и очень влиятельные арт-критики, которые писали в крупнейшие газеты. У них было большое влияние на успех выставки и художника. Сейчас каждый может быть арт-критиком в социальных сетях, и профессиональная критика уже больше не имеет такого сильного влияния. При этом исчезла возможность учиться через арт-критику.

Когда я был арт-критиком в начале 80-х — сначала в одной из крупных стокгольмских газет, а позднее в журнале Artforum, — я делал несколько вещей. Конечно, я давал некое ценностное суждение о выставке, но вместе с этим я и предоставлял читателю информацию и потенциальные направления мысли о произведениях искусства. Критик также мог дать дополнительный контекст к работам, представить публике зарубежного или просто малоизвестного художника. Ситуация в Гонконге такова, что в местных изданиях не остаётся мест для арт-критики. Нет медийной платформы, где можно было бы обсуждать искусство.

В M+ мы совместно с местным союзом журналистов основали приз для авторов, пишущих о культуре. Дело в том, что в крупных медиа журналисты, которые пишут о культуре, чаще всего очень молоды и не особо пользуются уважением коллег в газете. Присуждая им приз, мы стараемся показать, что они на самом деле важны. Как будущая крупная институция, мы должны быть очень аккуратны в общении с журналистами, потому что может показаться, что мы пытаемся их подкупить, а пишущие об искусстве люди должны быть независимыми.

О публике

В Гонконге очень немногие люди интересуются искусством, потому что у них не было шанса о нём что-то узнать. В английских колониях почти никогда не было выставочных пространств или музеев, потому что выставка всегда может стать массовым феноменом. Англичане поддерживали классический балет и музыку, то есть то, чем могла наслаждаться небольшая элитарная группа.

Каждый раз, когда мы что-то делаем, мы стараемся вести себя по отношению к публике максимально демократично, давая людям ощущение, что они имеют право находиться в этом пространстве, что всё это сделано для них, а не для кого-то другого. При этом мы не допускаем компромиссов в отношении содержания. Люди с радостью приходят. Мне кажется, им любопытно.

Гонконгская ярмарка Art Basel, по статистике, самая популярная из всех международных арт-ярмарок — многие люди платят огромные деньги просто чтобы прийти туда и посмотреть на искусство, хотя они ничего не покупают. Демократический подход касается множества вещей: от архитектуры здания до людей, которых встречает посетитель на входе, и того, как они выглядят. Когда ты работаешь в музее, ты создаёшь место встречи искусства и публики. Тебе нужно сделать так, чтобы художники почувствовали осознанность своего видения. Важно то, как мы показываем работы, в каком контексте, как мы говорим о них и так далее. С другой стороны, зритель должен чувствовать, что с ним не говорят на языке art-lingo, а действительно пытаются общаться.

У Tate Modern во время моей работы там было в два раза больше посетителей, чем ожидали эксперты. Когда мы изучили, кто приходил в музей, мы выяснили, что многие из пришедших никогда не были до этого в музее. Они узнали о Tate Modern не через медиа, а благодаря сарафанному радио. Успех музея связан с тем, что посетители чувствуют себя желанными.

О России

Илья Кабаков — мой хороший друг. Я помогал ему делать его проект в Швеции, один из самых крупных проектов того периода, когда он уже уехал из СССР, но ещё не переехал в Америку. Я знаю Павла Пепперштейна, я знаю работы Виктора Пивоварова и так далее. Я очень люблю русский авангард и сделал много для того, чтобы увеличить коллекцию авангарда в стокгольмском Moderna Museet. До того как я приехал в Москву, я знал только некоторые музеи по их репутации. Оставим в стороне «Гараж», потому что это отличный, но всё же очень особый случай. У вас прекрасные музеи с прекрасными коллекциями. Они сейчас находятся в интересном переходном периоде, когда надо освободиться от старых способов работы и постараться заново осознать себя со всех точек зрения.

фотографии: обложка, 1 — Polytechnic Museum/ Flickr.com