Что ФСБ делает с подозреваемыми Глава из книги человека, осужденного за терроризм
В феврале Дмитрий Пчелинцев, осужденный по делу «Сети»*, выпустил книгу «Стрельба из фейерверка», которую написал в тюрьме. Книга рассказывает о событиях 2017–2020 годов — от момента задержания до вынесения приговора. Внутри Пчелинцев рассказывает, как его пытали сотрудники ФСБ, из чего состоял быт в СИЗО и колонии, но главное — чтение позволяет понять, как именно создавалось дело «Сети». Вернее, как его создавали силовики.
«Стрельбу из фейерверка» можно приобрести в книжных магазинах «Фаланстер», «Циолковский» и «Ходасевич». Ее стоимость — 500 рублей.
В 2018 году нескольких левых активистов из Пензы и Санкт-Петербурга обвинили в терроризме. По версии следствия, они участвовали в организации «Сеть»* и готовили теракты, чтобы поднять вооруженный мятеж и свергнуть власть.
В феврале 2020-го суд признал Пчелинцева организатором «Сети»* и приговорил его к 18 годам колонии строгого режима. Фигуранты дела неоднократно жаловались на пытки со стороны силовиков.
* Власти считают «Сеть» террористической организацией. Она запрещена на территории России.
На следующий день мне сказали собираться с вещами. В 26-й как раз закончился ремонт, я вынес в коридор вещи и сам вышел в тапочках, полагая, что меня переводят в 26-ю. Но мои вещи вынесли на улицу.
— В 51-ю, да? — спросил я, но никто не ответил. — Вы, должно быть, шутите.
С каждым шагом по плацу стук сердца звучал в моих ушах все громче, пока совсем не заглушил звук шагов. Ужас проникал в мою голову, застилая все вокруг. Только не 51-я. Что угодно, но не 51-я. Пустой корпус № 3 могильной плитой рос перед моим взором. Я понял, что теряю рассудок. От лица и конечностей отлила вся кровь.
Меня действительно завели в 51-ю. Пока регистратор был включен, заплетающимся языком я произнес:
— Хочу заявить на видео, что ничего с собой делать не собираюсь. Вчера я заявил о пытках, происходивших в этом корпусе, эти стены до сих пор помнят мои крики, боль и кровь, а вы сажаете меня сюда на следующий день после заявления о пытках… — Старшой прервал меня, выключив регистратор.
Ночь прошла спокойно, хоть я и не сомкнул глаз. В наряде был человек, к которому у меня было определенное доверие. Это он стоял в наряде 03.11.2017, он был в первую очередь человеком, а не фсиновцем, его, полагаю, просто не стали бы просить помочь с пытками. Все перевернулось утром, когда в наряд заступил Мышев.
Дверь все так же была открыта. Радиоволна странным образом сменилась на «Радио России», было все так же холодно. Вместе с Мышевым стоял спецназовец, когда-то рассказывавший мне о том, что учил Бородино наизусть. Он хотел переименовать Россию в Русь. Забыл спросить, не Адольфсбургом ли будет называться Питер в его Руси?
После прогулки я вернулся в камеру. Дверь закрылась.
— Что происходит? — спросил я через закрытую дверь Мышева, отлично понимая, что происходит.
— Ничего, все нормально.
— Почему дверь закрыли?
— Пришли мыть полы.
— Я сильно сомневаюсь.
Я метался по камере, думая, что предпринять. Закурил очередную самокрутку и сел, прислонившись спиной к батарее. Эти ублюдки сняли унитаз и весь кафель, чтобы после пыток мне нечем было порезаться. Циничные мрази.
Дверь открылась, и я подскочил, за дверью был только Мышев с наручниками в руках.
— Пойдем.
Эта ситуация означала, что я должен подойти к решетке, повернуться спиной, подставить руки для наручников и только после этого покинуть камеру. Но хотя я прекрасно понимал, что это значит, тем не менее никогда не подходил и тем более не поворачивался, если меня об этом специально не просили. Потому что я не собака Павлова.
— Куда? — спросил я.
— Сюда, — ответил Мышев, показывая наручники.
— Для чего это?
— Пойдем, давай.
— Ни хрена я никуда не пойду. В прошлый раз, когда вы закрывали вот так дверь, меня избили сотрудники ФСБ.
— Никто тебя не побьет.
— Куда вы меня ведете?
— Пошли.
— У вас регистратора нет. Вы же специально его сняли?
— Давай руки и пошли.
— Да куда пошли? Сегодня суббота, я уже сходил на прогулку. Куда еще меня можно отвести в субботу? Я без куртки и в тапочках, в конце концов!
— Ничего страшного, пойдем, это здесь на этаже.
Что я мог еще? Разговаривать до понедельника? Я был уверен, что там ФСБ, но ничего не мог изменить (вставка: На самом деле мог. У меня была бритва, которую мне запрещено хранить в камере, и я до сих пор жалею, что не вынул из нее лезвие и не использовал в нужный момент. Десятки раз перед глазами стояла эта картина.).
— Все будет хорошо. Я же рядом, не отойду от тебя.
Мне очень хочется верить в это «все будет хорошо», в то, что они боятся огласки и могут только пугать. Так я защищаюсь от самого себя, обманываю себя, говорю себе: «Пыток больше не будет». И иду на бойню.
Мышев вместе со спецназовцем повели меня по коридору. Они обязаны пресекать мой контакт с заключенными, и, может, он говорил правду о том, что мыли пол? Они не обязаны говорить мне, куда меня ведут. Они могут применять физическую силу для принуждения. Я шел и оправдывал их, как корова оправдывала бы того, кто ведет ее на бойню.
Я встал справа от двери камеры 55, которая, будучи открытой, отделяла меня от входа. С меня сняли наручники. Я обошел дверь и увидел Саню в маске и медицинских перчатках.
— Я не пойду туда.
— Заходи, ничего не бойся, это просто обыск.
— Там сотрудник ФСБ в маске и медицинских перчатках, а на столе динамо-машинка!
— Нет там ничего.
Я захлопнул дверь, зная, что изнутри они не смогут ее открыть. Меня схватил спецназовец. Я хотел сбросить его с себя, он посмотрел на меня и сказал: «Хоть здесь-то не сопротивляйся».
«А где мне сопротивляться?» Подлетел Мышев и ударил меня по всем правилам крав-маги (вставка: Крав-мага — израильская система рукопашного боя, практикующая удары ниже пояса.). Я пытался вырвать у него ключи, но он схватился за дубинку. Открыл дверь, но вместо того, чтобы грубо заталкивать меня туда, взял за руку (!) и сказал, что, несмотря ни на что, пойдет туда со мной и будет со мной до конца. Меня там никто не тронет. Я посмотрел ему в глаза, вырвал руку и вошел в камеру.
Дверь захлопнулась, обдав меня воздухом. В камере было три фээсбэшника. Все в черной одежде, масках и медицинских перчатках. На столе стояла динамо-машинка.
— Раздевайся.
— Нет.
— Раздевайся, сука!
— Нет ( вставка: Вместо «нет» я должен был начать снимать свитер, и, пока голова была бы внутри него, я должен был достать изо рта лезвие и разрезать горло. Выжил бы — был бы уже дома).
— Валите его на пол.
Двое стали заламывать мне руки. Я толкал и бил их, пока не подключился Саня. В нем килограммов 120, и его удары были не столько болезненными, сколько сокрушающими. Двое стали делать подсечки, но я переставлял ноги, продолжая твердо стоять. Град ударов усыпал мой затылок, шею, поясницу и бедра. В момент, когда ноги оказались близко, мощный удар по щиколотке сбил меня. Я упал на пол, но вырвал руки и взял их под себя. Двое пытались их вытащить, Саня прыгал мне на спину и колени, затем он стал перематывать ноги скотчем поверх штанов. Я вынул одну ногу из скотча, и он снова стал сокрушать мое тело всем своим весом. Перед лицом появилась рука, я вцепился в нее зубами с такой силой, что все зубы заболели. Я понимал, что не откушу ни сантиметра, но экспертиза может довольно точно определить автора укуса. Это было предплечье третьего. Он предупредил других, что я могу укусить. Я попытался укусить его за пальцы, но он предпочел оставить борьбу, чем получить след от укуса в столь уязвимом месте, и я снова вцепился ему в предплечье. Ноги уже были перемотаны, шанса освободить их не было никакого. Сил у меня уже не было, поэтому им удалось вынуть из-под меня мои руки.
Они замотали скотчем за спиной кисти. Затем соединили локти и тоже замотали. Кто-то сел мне на спину, чтобы передохнуть. Я слышал, как все трое тяжело дышали. Через минуту кто-то приподнял меня над землей, удерживая за кисти. От боли в плече потемнело в глазах. Меня швырнули на спину, стянули до колен штаны вместе с трусами. Саня снял с меня носки. Второй нажал пальцем на щеку, чтобы открыть мне рот и вставить кляп. Но я не открыл, я помнил, что в прошлый раз от кляпа посыпались зубы. Тогда он примотал кляп скотчем. На голову надели мешок, а поверх него шапку, застегивающуюся под подбородком. На уровне глаз тоже примотали скотч. Саня прикрутил к большим пальцам моих ног провода и стал крутить динамо-машинку. Я все еще хорошо помню то ощущение, и этот разряд по болезненности ничуть не уступал тем, что были в мой первый день в СИЗО.
— Контакт плохой, бьет слабо, — сказал Саня и ударил еще раз.
Минут десять меня били током, ни о чем со мной не разговаривая. Я только кричал и сквозь кляп неразборчиво просил перестать.
Между ударами тока, пока Саня менял пальцы, меня били в подбородок, живот, пах. Третий коленом сел мне на грудь.
— Тебя предупреждали, а ты не послушал.
— Почему ты такой непонятливый? — спокойным голосом спросил второй.
Очередной разряд пронзил все тело. Меня скрутило так, что я повернулся под ногой третьего. Второй сдвинул кляп и спросил.
— Какие показания ты даешь?
— Говорю правду.
Ток снова прошел по всему телу: секунда, вторая, третья или тридцатая… Сколько это длится? Минуту? Час? И я отключился. Когда пришел в сознание, лицо неприятно покалывало.
— Ты враг! Вот в чем правда. Каким страйкболом вы занимались? Вы теракты готовили!
— Ни хрена мы не готовили.
Снова разряд.
— Кто тебя пытал? Никто тебя не трогал. Вот правда какая. Сообщения в СМИ появились с нашего ведома. Иногда нам нужно народ встряхивать. Думал, это помощь пришла? А это мы.
Дальше посыпались персональные угрозы моим близким, но уточнять, кому конкретно, я, как и раньше, не стану. Просто знайте, что я верил им и не мог допустить насилия или даже проблем для людей, благополучие которых для меня важнее моего собственного.
— А если расскажешь об этом разговоре…
Очередной разряд тока перебил второго, но через несколько секунд он продолжил:
— [имя] в расход?
Я промолчал. Второй достал ампулу и шприц.
— Смотри, один укол. Ты возвращаешься в камеру и убиваешь себя.
— Потом съездим к [имя].
— Либо перестаешь [делать] мозги, молчишь об этом и всех прошлых разговорах.
В ответ на мое молчание — удар током.
— Возвращаешь старые показания, говоришь, что про пытки врал, слушаешься вовсю следователя и стараешься сесть на подольше.
— Местным проблем не создаёшь. Тебя ведут — ты идешь, говорят раздеться — раздеваешься. Показывают на белое, спрашивают: «Черное?» — говоришь: «Черное». Отрезают палец, говорят съесть — ешь. Это ясно?
— Да.
— Ты пожаловался, но у нас везде свои люди. Тебе никто не поможет. Пожалуешься еще раз, мы об этом быстро узнаем.
— У стен есть уши, помни.
— А это для запоминания.
Новый разряд тока, казалось, был сильнее, чем все предыдущие.
— Ты живой только потому, что еще нужен, но это может быстро измениться, все зависит от тебя. — Третий сжал мои гениталии с такой силой, что в глазах побелело. Когда он отпустил руку, меня ударило током.
— Слабо, — сказал Саня, — не запомнит.
— Не надо сильнее! — закричал я, но задохнулся от нового разряда.
— Давай к яйцам прицепим. Чтобы понял, каково это.
— Не, у него потом детей не будет.
— Да мне [без разницы], с жидами по-другому нельзя.
Потом один опер стал объяснять другому, что такие повреждения — тяжкие телесные, поэтому нельзя. Для этого они и меняют пальцы с электродами.
Пока говорили, Саня снимал провода. Так мне казалось. На самом деле просто перекинул их на другие пальцы. Больше всего на свете я мечтал потерять сознание или умереть. Продолжать было просто невыносимо. Я не мог этого остановить никакими словами и действиями. Вывихнутое или потянутое плечо меня совершенно не беспокоило, хотя я лежал на нем и катался со спины на грудь.
— Ты точно найдешь слова, чтобы твои заткнулись?
— Точно.
— Ну, смотри. Мы приехали издалека, но сейчас мы рядом, в следующий раз придем ночью, когда ты спишь.
Последние удары током были в мизинцы. Затем ножом Саня разрезал скотч. Сев на скамейку, я надел носки, обул тапочки и с мешком на голове встал в угол. Меня вывели в коридор, я встал лицом к стене справа от двери.
Мышев надел на меня наручники, досмотрел и повел в камеру. Его взгляд остановился на моем лице. Он повел головой, чтобы посмотреть на мою левую скулу сбоку, после чего сделал сочувствующее лицо. Потом я понял: ему было жаль, что в его смену остались видимые повреждения.
Я подошел к зеркалу и опешил. Скула была одной большой ссадиной, лоб разбит, бровь тоже, на носу царапины. На мне остались многочисленные следы пыток, но мне совсем не хотелось, чтобы их обнаружили. На кистях была содрана кожа, копчик саднило, правый плечевой сустав не работал, локти сильно ныли, все мышцы точечно болели. Я снял носки и посмотрел на пальцы — ничего. Сел на кровать и стал курить. Что теперь? До самого вечера я только курил и летал где-то между мыслями. Вечером заступил новый наряд, и ни у кого не возникло вопросов по поводу моего лица.
Я так устал и так хочу домой. Глядя на струйку дыма, я провалился в бесконечную пустоту, туда, где нет смысла, нет связи. По радио заиграла песня «Cry Me a River». Из глаз потекли слезы.
Никто из видевших меня сотрудников ФСИН не спросил о разбитом лице. Ясно же, что все они в курсе. Я вспомнил, как 09.02.2018 на вечернюю проверку или на обход пришел начальник СИЗО и с грустным видом сообщил, что меня сегодня переведут. Он знал, он все прекрасно понимал.
Единственным человеком, кто спросил, что у меня с лицом, был тот самый, которого не стали бы просить впустить ФСБ в корпус. Он спросил об этом в бане после того, как выключил видеорегистратор. Я ответил, что ничего нового.
— Опять приходили ФСБ?
— Да. Били током.
— Ну, не переживай. Пока я в наряде — никто не придет. Помнишь, меня на режим однажды позвали? Я ключ от твоей камеры унес.
— Спасибо. Но если придут из прокуратуры и спросят, говорил ли я о пытках, вы же все равно скажете, что не говорил.
— Тут уж без обид, это не мое дело.
— Все самые ужасные вещи происходят с молчаливого согласия равнодушных. Это не их дело.
В бане все болячки намокли и отвалились, из темно-бордовых они стали бледно-розовыми. Вот так уничтожаются доказательства. Никто не сообщил о телесных повреждениях. Хотя каждый, кто видел меня, должен был вызвать медика для осмотра и фиксации телесных повреждений.
Обложка: Циолковский
