Смутьян, неудачник, великий романист: За что любят и ненавидят Джонатана Франзена Его новый роман «Перекрестки» в продаже с 15 апреля
Джонатана Франзена называют крупнейшим американским писателем XXI века — и одной из самых противоречивых фигур современной литературы. К выходу русского перевода его новой книги «Перекрестки» — саги о семье в кризисе — журналист Игорь Кириенков рассказывает о Франзене как прозаике, критике и публичной персоне.
Смутьян
Он отказался идти на интервью к Опре Уинфри, потому что она рекламирует всякий шлак, а ее блерб мог отпугнуть от «Поправок» серьезных читателей — белых образованных мужчин. Назвал легендарную книжную обозревательницу The New York Times Мичико Какутани «самым глупым человеком в Нью-Йорке» и прошелся по внешности Эдит Уортон. Хотел усыновить сироту из Ирака, чтобы лучше понять молодое поколение. Ненавидит, когда обыватели говорят в мобильный «я тебя люблю», и советует Салману Рушди поменьше сидеть в твиттере. Запрещает использовать слово «then» в качестве соединительного союза. Сайт Ciswhitemale.com ведет на его фан-страницу в фейсбуке (Meta Platforms Inc. признана российскими властями экстремистской, ее деятельность запрещена).
За 30 лет франзеновской карьеры у его хейтеров набралось достаточно компрометирующего материала, чтобы — с известными основаниями — считать автора «Свободы» и «Безгрешности» придурком, сексистом, ну или просто снобом. Большой романист, который плохо контролирует свою речь, — формула, к которой в начале 2020-х пришли его почитатели. Кажется, и сам Франзен наконец осознал, что стал заложником своих спорных и уязвимых тейков обо всем на свете, и резко сократил объем публичных высказываний. Так, он отказался подписывать письмо интеллектуалов против «культуры отмены», заявив, что на Западе пока никого не волокут на Лубянку за вольнодумство. Возможно, именно это — капитуляция? более вменяемый пиар? или просто взросление? — и позволило его новой книге получить самую восторженную прессу со времен «Поправок». Критики так и пишут: забудьте все, что Франзен наговорил за эти годы, и просто читайте «Перекрестки».
Читатель
«Что вы советуете почитать?» — после достижения определенного уровня известности всякого писателя начинают донимать этим вопросом на интервью; рекомендации — редкие и оттого особенно ценные — становятся для фанатов ключами к интерпретации любимого автора. В случае Франзена этих ключей сразу несколько, и все они разной формы и размера — такую впечатляющую эволюцию претерпели его литературные вкусы.
Франзен вошел в литературу учеником Пинчона и Делилло: подобно великим постмодернистам, он мечтал сочинять эффектные конспирологические романы, разоблачающие систему — корпоративную Америку, капитализм, консюмеризм. К середине 90-х стало очевидно, что эта стратегия потерпела крах: первые франзеновские романы («Двадцать седьмой город» и «Сильное движение») заметили критики, но проигнорировали читатели. Потребовался новый подход и новая (а точнее, старая) форма.
В «Поправках», его на самом деле третьей книге, которую многие ошибочно считают дебютом, соединились постмодернистская паранойя и старомодный психологический реализм; на книжном рынке появился уникальный товар — арт-мейнстрим, оглядывающийся не только на великих отцов, но и на прадедов. На волне долгожданного успеха Франзен опубликовал эссе «Мистер Сложный», в котором разделил писателей на приверженцев модели статуса (элитистов, работающих для вечности) и тех, кто следует модели контракта, подразумевающей более дружелюбное отношение к читателю. Уильяма Гэддиса, Роберта Кувера и других кумиров юности — типичных мистеров сложных, создающих трудночитаемые опусы для других писателей, — Франзен отнес к первой категории и явно не захотел встать рядом. Куда сильнее его привлекали «контрактники» — те, кто обещал читателю поучение в развлекательной форме.
Так началась его кампания в поддержку единомышленников — Элис Манро, Кристины Стед, Полы Фокс (перевод ее романа «Отчаянные характеры» вышел в России с предисловием Франзена), — а также Кафки, Стендаля и других классиков. В эссе «Об автобиографической прозе» он буквально провел черту между друзьями — вышеперечисленными авторами — и врагами: к их числу он, к удивлению интеллигентного читателя, отнес Джеймса Джойса и Вирджинию Вулф. Иными словами, Франзен как критик и культуртрегер стал ассоциироваться с литературой типа «реализм плюс» — конвенциональным, с персонажами и сюжетом, повествованием, предполагающим, однако, тщательную (до самых постыдных подробностей) проработку характеров и изощренную драматургию.
Отказавшись от постмодернизма как от доминирующего метода, Франзен не отрекся от его социальной ангажированности — просто нашел родственную душу в авторе, писавшем 100 лет назад. Им оказался австрийский сатирик Карл Краус, который в начале XX веке критиковал все то, что спустя столетие будет громить в своих романах и эссе Франзен: общество потребления, культ технологий, огрубление человеческих отношений. Опубликованный между «Свободой» и «Безгрешностью» «The Kraus Project» — сделанный Франзеном перевод несколько краусовских статей с комментариями, обнажающими параллели между Австро-Венгрией 1910-х и Америкой 2010-х.
Наконец, отдельного внимания заслуживает франзеновское русофильство. В интервью он сообщил, что выучил бы русский только затем, чтобы читать любимых авторов — Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова — в оригинале. Еще он (вроде как случайно) поставил в эпиграф «Безгрешности» ту же цитату из «Фауста», что использовал Булгаков в эпиграфе «Мастера и Маргариты»; бывает. Едва ли, впрочем, стоит рассчитывать, что Франзен станет послом российской культуры в эпоху ее кэнселинга: наряду с Маргарет Этвуд, Орханом Памуком, Ольгой Токарчук и другими мастодонтами он подписал письмо, осуждающее военную операцию России на территории Украины.
Экозащитник
Франзен и бердвотчинг — связка сродни «Набоков и бабочки» или «Хайсмит и улитки»: легкомысленное будто бы хобби, за которым, быть может, кроется потаенное этическое кредо. Любовь к живой природе в целом и птицам в частности (а главное, страх за их исчезновение) — постоянный лейтмотив франзеновской публицистики (сборник «Конец конца Земли») и одна из тем его «Свободы». Странным образом давняя и, насколько можно судить, вполне искренняя экологическая озабоченность не прибавляет ему очков в прогрессивном лагере: в его сидении с биноклем активистам чудится — надо полагать, небезосновательно — что-то глубоко буржуазное и индивидуалистичное. А если прибегнуть к психоанализу, то можно предположить, что это себя — писателя-реалиста, безжалостно разоблачающего общие места своего круга, поколения, нации в эпоху, когда все читают соцсети, а не толстые книжки, — Франзен воспринимает как исчезающий вид. Что это его, наследника Апдайка и Рота, надо занести в Красную книгу и относиться с подобающей бережностью.
Друг
Преданные франзеновские читатели неплохо представляют себе динамику его отношений с отцом, матерью и братом. Они осведомлены о том, что Франзен был несчастливо женат в молодости, что сейчас он живет в Калифорнии с писательницей Кэтрин Четкович, что он решил не иметь детей. А еще они — мы — знают, что он крепко дружил с Дэвидом Фостером Уоллесом, и это общение значительно обогатило обоих.
Именно чтение черновика «Бесконечной шутки» в середине 90-х подвигло забуксовавшего Франзена на сочинение собственного великого американского романа — «Поправок». В новом сборнике «Ночная смена» писатель Алексей Поляринов предполагает, что «Свобода» тоже была закончена благодаря Уоллесу: разрозненные, не устраивавшие Франзена черновики сложились в книгу после того, как его друг покончил с собой в 2008 году. Кроме того, есть основания предполагать, что один из центральных персонажей книги — талантливый и отталкивающий музыкант-гедонист Ричард Кац, который уводит у протагониста жену, — и есть Уоллес. Слишком уж много уоллесовских черт и примет его быта (пристрастие к жевательному табаку, пренебрежительное отношение к женщинам, черный цвет комнаты — как у ДФУ в Блумингтоне) переданы этому герою.
Другими словами, оказавшись одним из самых авторитетных хранителей памяти об Уоллесе, Франзен избежал соблазна идеализировать покойного, изображать его добряком в бандане с огромной собакой, который писал сложные многостраничные романы и сгорел от депрессии. Франзен, конечно, не называет Уоллеса «завистливым засранцем с жестокой жилкой» (определение Брета Истона Эллиса), но откровенно говорит о том, кем был — и кем не был — его близкий человек. Думается, Уоллес, помешанный на идее аутентичности и честности, оценил бы такую прямоту.
Неудачник
Лауреат Национальной книжной премии, финалист Пулитцера, любимец критиков, миллионер, герой журнальных обложек и даже (если верить букмекерам) потенциальный лауреат Нобелевской премии по литературе — назвать этого успешного человека лузером довольно затруднительно. И все-таки есть как минимум один ракурс, позволяющий оценивать франзеновскую биографию как провальную.
Высшая точка массового признания для современного писателя — экранизация, претендующая на «Оскар» или выпущенная премиальным стримингом. Кому-то на этом поприще везет больше (блистательные телеверсии «Оливии Киттеридж» и «Подземной железной дороги», убедительные «Нормальные люди»), кому-то меньше (катастрофический «Щегол» и блеклый «Сын»), но Франзен даже не смог толком поучаствовать в забеге.
«Поправки» должен был экранизировать Ноа Баумбак, но пилот (Юэн МакГрегор в роли Чипа, Мэгги Джилленхол — Дениз) зарубила фокус-группа, и HBO решил сосредоточиться на другом проекте — «Настоящем детективе» Ника Пиццолатто; все помнят, чем это закончилось. Права на «Безгрешность» купил Showtime; гениального хакера-правдоруба Андреаса Волфа должен был сыграть Дэниэл Крэйг; над сценарием 20 серий работал сам Франзен с командой авторов. Проект развалился из-за того, что Крэйг предпочел вернуться к бондиане.
Что до «Перекрестков», то правами на нее — в ожесточенной, как сообщают инсайдеры, борьбе — разжилась компания Media Res («Патинко», «Утреннее шоу»). Впрочем, не очень понятно, что франзеновская экранизация сможет противопоставить, например, «Наследникам» — лучшему, как принято считать, сериалу про семейные дрязги.
сериалы
Что наследуют «Наследники»: Из каких противоречий состоит лучший сериал на современном телевидении
ЧитатьВеликий американский романист?
Как бы Франзен ни провоцировал публику, именно обложка Time со злополучной подписью «Great American Novelist» окончательно превратила его в каноническую фигуру, что вызвало у современников решительный отпор. Двенадцать лет спустя, когда все, кажется, поостыли, можно снова и порассуждать, в какой степени статья Льва Гроссмана с громким заголовком была натяжкой, а в какой — честной фиксацией нового статус-кво.
Достоинства и недостатки Франзена-писателя особенно выпуклы в его новом романе «Перекрестки». Вот в самом общем виде сюжетная диспозиция книги.
1971 год. Пастор Расс Хильдебрандт изо всех сил пытается быть хорошим, но безнадежно увлечен вдовой-прихожанкой. Его старший сын Клем решает отказаться от университетской отсрочки и отправиться во Вьетнам. Дочь Бекки, главная красавица в школе, вступает в религиозную группу, возглавляемую злейшим врагом отца. Средний сын Перри, самый умный в семье, продает наркотики малолеткам, но готов встать на путь исправления. И наконец, Мэрион — безмолвная до поры до времени мать семейства со своим страшным секретом.
Прежде всего — о том, в чем Франзен действительно бывает плох. Он не великий мастер метафор; трудно представить себе, чтобы придуманные им предложения кому-нибудь захотелось отправить на выставку высокой прозы: «А ведь еще в сентябре, когда игла его разума застряла на дорожке с мелодией Шэрон, его подмывало сказать, что он влюбился в нее» — для шестого романа современного классика это очень слабо. С годами у Франзена обострилась тяга к курсиву — строго говоря, запрещенному способу подчеркивать авторскую мысль: «То, что запрещено, чаще всего оказывается самым желанным. Нечто манит именно потому, что кто-то суровый или непонимающий тебе это запретил». Банальнейший прием сделать банальнейшую же мысль заметной для читателя. Его эротические пассажи по-прежнему претендуют на премию Bad Sex in Fiction Award: «Он засунул язык так глубоко в нее, как только мог, чтобы попробовать на вкус то, что не пробовал пенис, потом поднял голову, посмотрел ей в глаза»; ох. Короче говоря, на микроуровне текста Франзен часто разочаровывает — настолько, что недоброжелательно настроенный читатель в какой-то момент наверняка захочет отложить книгу и будет в своем праве.
Вместе с тем у Франзена есть какое-то почти животное чувство романной формы, очень правильное представление о том, что главное в этом жанре — монтаж частей, то, как отдельные истории соотносятся друг с другом в пространстве и времени. В этом скорее архитектурном смысле у Франзена почти нет соперников в современной американской прозе: он блестяще компонует, перетасовывает, сшивает сюжетные линии, находит лучшие места для ударных секций и маскирует слабые. Доверие к Франзену-зодчему позволяет время от времени пренебрегать несовершенством отдельных пассажей, проскакивать их — хмурясь, конечно, но зная, что для этого автора важнее структура и ее ошеломительное, как правило, воздействие на читателя. И поначалу вязкие, раздражающие «Перекрестки», в сердцевине которых находится оглушительная женская трагедия, — не исключение.
Кроме того, у Франзена есть несколько коронных тем, то, ради чего его и читают. Он превосходно описывает мужское экзистенциальное поражение — депрессию, унижение, сексуальный голод; этим он напоминает Мишеля Уэльбека, с которым его иногда поверхностно, но, в общем, небезосновательно сравнивают. Тема всех без исключения романов Франзена — взаимоотношения детей и родителей, исполненные ненависти и любви. И конечно, брак — мучительный и в то же время спасительный.
Как бы прочны и искусны ни были поздние франзеновские романы, его определенно не назвать изобретателем новой художественной формы. Он не открывает стилистических горизонтов и не предлагает миру какую-то действительно оригинальную философию. Но вот уже много лет он очень умело, разнообразно и с пугающе точными деталями рассказывает одну и ту же историю — про то, как, стремясь к свободе и очищению, мы загоняем себя в чудовищную ловушку стыда и ненависти к себе.
Достаточно ли этого для того, чтобы считаться великим автором? Цитируя вновь актуальный пелевинский «Empire V»: *********** [офигительный] Франзен писатель или всего лишь ********* [офигенный]? За «Перекрестками» должны последовать еще две книги о Хильдебрандтах, и узнать окончательные ответы на эти вопросы совсем не худшая мотивация для того, чтобы дожить до конца безумных 2020-х.
