«Переезд невозможен»: Бывший директор музея Арктики и Антарктики — о РПЦ и белых медведях Почётный полярник России Виктор Боярский рассказал The Village, почему продолжает ходить на работу в музей, несмотря на увольнение

— Давайте для начала уточним, что сейчас происходит. Насколько я понимаю, 31 января у вас был последний рабочий день в музее?

— Происходит рутинная процедура, связанная с непродлением контракта учредителем — по закону он вправе это сделать, не объясняя причин. Они, впрочем, очевидны. Последние два года у меня с Росгидрометом было несовпадение позиций по поводу судьбы музея. Росгидромет считает, что музей надо перебазировать на Васильевский остров — под предлогом освобождения здания на Марата для церкви. А мы стоим на том, что здание трогать нельзя.

— Вы продолжаете ходить на работу?

— Я сейчас заместитель директора музея по общественным связям, буду продолжать ходить на работу.

— Это официальная должность?

— Да. И даже если бы не было вакансии зама — я бы всё равно ходил в музей. Никто не запрещает мне здесь находиться — делать ту же работу, только без зарплаты и контракта.

На деятельности музея непродление моего контракта никак не скажется: во всяком случае, планы по переезду не будут реализованы. Росгидромет сейчас ещё более далёк от этого, чем когда история начиналась, просто нет денег на переезд. Что касается всего остального… в процессе противостояния Росгидромет подал на меня несколько исков. В итоге в Выборгском районном суде рассматривается гражданское дело о причинении мной ущерба — в виде упущенной выгоды — музею. Один миллион двести тысяч рублей.

— Как была рассчитана эта сумма?

— Надо вернуться на 20 лет назад, чтобы понять, о чём идёт речь. Для начала поясню, что я, как и многие другие сотрудники, — выходцы из Арктического института (Арктический и антарктический научно-исследовательский институт, старейшее научно-исследовательское учреждение России, проводящее комплексное изучение полярных регионов Земли. — Прим. ред.). В 1991 году мы с коллегами создали компанию по организации туристических экспедиций на Северный полюс. И решили за счёт этой компании поддерживать музей Арктики. Музей тогда находился в загоне, денег не было. Семь лет мы фактически содержали музей и одновременно добивались, чтобы он получил статус государственного (на тот момент он был просто отделом Арктического института). В 1998 году музей стал государственным.

Наша компания продолжала сотрудничество с музеем до последних лет (сейчас-то финансирование более-менее пошло). Не было бы этой компании, и музея бы сейчас не было — мы бы все сидели в другом месте, а здесь бы пели песни хором.

Я находил это удачным сочетанием — фактически государственно-частное партнёрство: если музею не хватало средств, я мог написать письмо условно самому себе с просьбой перевести музею деньги. Компания оплачивала приобретение новых экспонатов, технику, связь — всё.

Всё это было известно учредителю (Росгидромету. — Прим. ред.). Но когда в 2014 году начался в первый раз сыр-бор с этим зданием и на совещании я сразу заявил, что музей никуда не поедет, начались некие процессы против музея. Например, прошла внеплановая проверка: ничего серьёзного не нашли, но решили обратиться к теме прописки нашей компании. Дело в том, что с 2008 года юридический адрес компании — здесь, на Марата. У меня начали допытываться, на каких основаниях. Основания простые: если руководство и сотрудники компании, которые являются одновременно сотрудниками музея, находятся здесь — почему не дать и адрес тот же?

В итоге мне вменили, будто я сдаю своей компании 19 квадратных метров — вместо того, чтобы сдавать их по рыночным ценам какой-нибудь фирме по заготовке рогов и копыт. Но музей в принципе не может ничего сдавать, у нас нет площадей! Если бы были, мы бы их использовали, например, под экспозиции. Тот же приход пустили в конце концов: когда они просили у нас 300 метров, мы отказали, потому что нет площадей.

Так вот, Росгидромет подал иск, нанял какую-то компанию, которая, не заходя в музей, виртуально подсчитала его потери за три года — по рыночным ценам аренды жилья в Центральном районе... Отсюда 1 200 000 рублей. Абсурдность иска очевидна, но с мая 2015 года — момента подачи — дело по существу ещё ни разу не слушалось. И тем не менее новый замглавы Росгидромета господин Яковенко — с которым мы даже ни разу не встречались — даёт интервью, в которых заявляет, что на мне два уголовных дела. Это не уголовное, а гражданское дело, и не два, а одно. Если бы дело слушалось по существу, оно давно было бы закрыто, поскольку по нашему законодательству работодатель не вправе взыскивать с работника упущенную выгоду. Взыскивается только прямой ущерб. Это основная позиция нашей защиты. 

Говорить, что мы причинили своими действиями ущерб музею, — абсурд. Вся наша деятельность была посвящена тому, чтобы музей сохранить. Мы на высоте по производственным показателям, всё перевыполняем: в тридцатке лучших музеев города, посещаемость каждый год растёт на 5–6 тысяч.

— Будет ли конкурс на вакансию нового директора музея?

— Нет. Росгидромет настолько хотел получить бюджетные деньги под переезд музея, что в своём рвении опережал даже РПЦ. Но сейчас Яковенко стал говорить, что переезда музея в планах нет — он сориентировался в ситуации и понял, что это нереально.

Мне предложили уволиться ещё в 14-м году, я отказался. Они дотянули до истечения срока контракта и с большим удовольствием его не продлили. Но поскольку поднялась большая волна в поддержку — причём там высказались и довольно высокопоставленные люди… Не знаю, чем это закончится. Все мои усилия сейчас направлены на то, чтобы перевести музей из ведения Росгидромета в министерство культуры — как профильное.

— Есть какие-то подвижки?

— Почти всё было готово, и даже руководитель Росгидромета обещал, что отдаст музей Минкульту. А 15 января в Росгидромете вдруг воспылали любовью к музею, заявили, что он им нужен, они собираются его реформировать и развивать, поэтому Минкульту передавать не станут. Но я очень надеюсь, что, с учётом непростой ситуации с бюджетом, всё же передадут.

— В 2008 году журнал «Собака» публиковал с вами интервью — про вашу туристическую компанию…

— Да, речь именно про компанию «Викаар» — это она появилась в 1991 году, и она поддерживала музей.

— Сейчас она существует?

— Да, но я уже не директор и не собственник. Поскольку Росгидромет так хотел довести своё дело до конца, что издал распоряжение о приравнивании директоров к госслужащим, которым запрещается заниматься коммерческой деятельностью.

— Я к тому, что из интервью следует: среди клиентов «Викаар» были серьёзные люди — думская верхушка, Вексельберг и другие. Они не могли повлиять на ситуацию?

— Как я уже говорил, высокопоставленные люди высказывались в нашу поддержку. Но наличие гражданского дела, которое господин Яковенко считает уголовным, позволяет здорово манипулировать. Представляете: людям говорят, что на мне два уголовных дела. Они начинают задумываться.

— Правильно ли я понимаю, что единоверческой общине здание музея уже неинтересно?

— Им дали 160 квадратных метров — причём именно музей помог решить эту проблему. В 2013 году Росимущество отклонило первую заявку РПЦ, заявив, что в городе нет другого подходящего здания для музея. Я сказал: «Для музея нет — а для этих 30 человек (единоверческой общины. — Прим. ред.) найдите хотя бы 100 метров нежилого фонда». Им под силу его содержать и проводить службы. В итоге освободили помещение неподалёку — там находился магазин «Медтехника», кстати, довольно симпатичный. 160 метров отдали этим ребятам. Они за два года его оборудовали. Приходил настоятель, жаловался, что коммуналку не в силах платить. Я говорю: «А как же ты, Пётр Александрович, собирался платить коммуналку, занимая это здание?»

— А вы с ним общаетесь, получается?

— Конечно, уж 20 лет.

— В отличие от Росгидромета.

— Про Росгидромет надо понимать, что туда пришли новые люди. Они не знают, где находятся Арктика с Антарктикой. Ни разу не были в музее, называют его «складом пыльных пингвинов». В Петербурге были много раз — а в музей зайти не могут. Все совещания по музею проводят в епархии. Меня не приглашают. И после этого говорят, что музей им нужен. Ребята! Не надо лицемерить. Мы ничего не просим, с Церковью мы справимся сами — я уже 20 лет занимаюсь этой проблемой.

До 2014 года мы с руководством Росгидромета жили душа в душу: нормальная светская организация, которая понимает, что музей — уникальный, единственный в стране. А эти же пришли, сразу — бах: «Ох, верующие, 30 человек, как же они, бедные». То, что у нас 70 тысяч человек в год ходит, из них 40 % — дети, их не волнует. Какое-то противное ханжество.

Переезд музея невозможен. Например, диорамы — неперевозимы. Экспозиция существует тут 80 лет. Я не скажу, что она современная, — и не надо. Этот музей имеет право быть таким, какой есть. Ауру тех лет — 1950–1960-х, когда мы действительно в Арктике присутствовали, — он передаёт. Мы аккуратно, эволюционно что-то меняем, не внося диссонансы. Главное, что народу нравится, — не только нам. Я не видел ни одного отрицательного отзыва.

— Но вам не странно находиться в таких — всё-таки очевидно церковных — стенах?

— Странно. Но так распорядилась история. В 1930-е годы, когда здание пустовало, его, по просьбе Арктического института, передали под музей. Оно было капитально переделано, сделали перекрытия лестницы. Нас устраивают размеры и месторасположение: то, что музей находится в шаговой близости от трёх линий метро, — большой плюс. Я не говорю, что развиваться не надо, надо — за счёт филиалов. А эту площадку надо сохранить и оставить.

—  А что с идеей создать музейный центр в Кронштадте — на базе ледокола «Арктика», который сейчас в Мурманске?

— Эта история получила неожиданное развитие. Мы думали, что всё отложится до 2021 года, но вдруг открыли финансирование по проекту в 2016-м, и сейчас мы ведём определённую работу с Росатомом.

— Когда откроется филиал?

— Трудно сказать. Один только демонтаж реактора займёт полтора года. Дальше должен найтись смельчак, который возьмёт содержание музейного центра под свою ответственность. Речь о том, чтобы развернуть там экспозицию, соответствующую современным требованиям — интерактивную, мультимедийную. Будет очень круто. Не будет чучел, «пыльных пингвинов». Музей получит две площадки. Здесь можно будет зафиксировать период с исторических времён до середины ХХ века, а в Кронштадте — всё новое.

— Кстати, про чучел. Меня давно мучает вопрос происхождения белых медведей в музее.

— Откуда медведица Маша, я не знаю, она тут до меня, лет 30–40 уже. Ещё когда Маша была в Арктическом институте, её таскали на все демонстрации и парады, впереди колонны полярников. И когда она появлялась — под дождём, под снегом на Дворцовой площади, — руководство партии и правительства понимало: за Машей идут достойные люди. И кричало: «Слава советским полярникам!» Потом Маша встала здесь, с 95-го года я её не выпускал на улицу, потому что она была в плохом состоянии. В 2000-е я всё искал ей напарника, чтоб Маше не было скучно. И в конце концов мы получили задержанного со шкурой белого медведя браконьера в Норильске. Вёз на заказ, скорее всего. Браконьера, наверное, посадили, а шкуру нам передали — этого медведя я назвал Артур, в честь нашего Артура Николаевича Чилингарова.

— А что скажете про историю с медведицей и взрывпакет?

(В конце декабря 2015 года в интернете появились кадры, на которых видно, как рабочие на острове Врангеля бросают ранее прикормленной ими белой медведице взрывпакет. Животное погибает в муках. — Прим. ред.)

— Сейчас много говорят о возвращении в Арктику. Возвращаются-то — да, но при этом нарушаются элементарные многолетние традиции, которые, например, предполагали вполне конкретный инструктаж о том, что можно и чего нельзя делать. Люди попадают туда с гаджетами-маджетами и полным отсутствием представления о том, где они. Первая заповедь — никаких кормлений медведей. Как только медведь появляется — его надо как можно дальше отогнать от станции. Идиоты подкармливают, а потом обижаются, что медведь имеет к ним расположение. Приблизился, побежал — они испугались и бросили взрывпакет. Зная, что медведь его сожрёт. Я так жалел, что рядом с той медведицей не было медведя! К сожалению, медведи не живут парами — а так пришёл бы «муж» и наподдал этой бригаде.

— Финальный вопрос. В недавнем интервью «Медузе» вы сказали, что выбирались из более сложных ситуаций, чем вся эта история с вашим увольнением. А что это были за ситуации?

— Я вообще ничего сложного в этой ситуации не вижу. Глупость, конечно, вызывает разочарование — но она не смертельна. «Сложная ситуация» —это когда есть угроза жизни. Представьте, кто-то заболел — да разве болезнь с этой фигнёй сравнить? Ну подумаешь — не директор. Это же не конец жизни. За 20 лет здесь собрался коллектив единомышленников, даже если я формально не буду директором, то, чем мы занимались и к чему стремились, будет продолжаться.