У меня мастерская в башне «Чернопрудского небоскреба» Мастерская художницы Наталии Панковой из объединения «Черный пруд»

О мастерской

С Черным прудом меня многое связывает. Я родилась здесь, в доме около сквера на Ошарской. В 1989-м стала членом творческого объединения «Черный пруд», позже получила мастерскую от Союза художников, а в 2002 году моя художественная студия переехала в «небоскреб». Здесь, на самом верху, мастерская существует, наверное, годов с 50-х, а может, и раньше. До меня ею долго владел заслуженный художник России Леонтий Арапов, одно время он был главным художником Нижегородского драмтеатра. Знаю, что в мастерской была бурная творческая жизнь, но после его ухода помещение опустело, стало полузаброшенным. Для меня было символично получить мастерскую напротив центра искусств «Рекорд», в котором когда-то была сосредоточена художественная жизнь нашего объединения.

Интересно, что было в этой «башне» до мастерской. Совершенно точно, не жилье. Центральное отопление сделали уже при мне, до 2000-х здесь был АГВ. Душ и кухонный уголок я делала сама. Для чего было нужно такое пространство на самом верху?

Недавно нижегородский режиссер Евгений Кудельников создал художественный фильм «Студия Нижний». Главным героем фильма стал именно город — с его домами, улицами и людьми. Мне посчастливилось сняться в этом фильме, где я играла саму себя — расписывала Клубный дом на Нижегородской. «Чернопрудский небоскреб» тоже оказался в кадре. В фильме есть эпизод с нашим подъездом в роли питерской парадной. Во время съемок обнаружился интересный момент, о котором я давно думала: из моего туалета, похоже, есть замурованный выход на крышу. Точнее, на террасу: ее видно со двора, такой странный полукруг выступает над угловым подъездом. Ребята-кинематографисты вылезли на чердак и попали на эту площадку с другой стороны. Еще одна загадка: для чего в нежилом помещении подобная терраса с видом во двор и почему эта терраса с видом во двор замурована? Она могла бы стать украшением мастерской, с нее можно было бы писать городские этюды.

У меня не такая работа, как у других людей, для меня принципиальны отношения с пространством. Живопись — это интимно, я рисую не в группе, а один на один с холстом, поэтому мне важно иметь родное место. Если я разлюблю мастерскую, то не смогу здесь работать. Хорошо понимаю это, когда приходится работать в других городах, например, во время выставок. Приходишь в пространство, а оно мертвое, тяжело писать. Здесь — живое. С высоты открывается хороший вид, и, поскольку эта надстройка по-прежнему выше остальных зданий, в угловые окна попадает много света.

В первый раз я оказалась в «небоскребе» в 90-е у знакомого. Тогда была мода жить в старых домах с историей. Как в Англии: чем старше дом, тем ценнее независимо от состояния. Сейчас ситуация изменилась, люди переезжают из старых квартир, устав от бесконечных ремонтов и реставраций.  Самые обеспеченные купили квартиры в новых домах и уехали отсюда. Остались не столько те немногие, кто ценит место и готов бороться с трудностями, а в основном те, кто не хочет ничего менять. Заходишь к соседям и удивляешься: у них до сих пор Советский Союз.

В помпезную сталинку интересно зайти посмотреть, но жить в красоте и строгости я бы не хотела. Наш дом не такой, он больше подходит для жизни

Трудно сравнивать «Чернопрудскую высотку» со сталинскими московскими высотками конца 40-х годов. В ней нет того послевоенного пафоса, которым так грешат эти архитектурные произведения, пространство здесь более теплое, более простое — нет громоздких лифтов, длинных пафосных коридоров, в ней нет тяжеловесности стиля и нет консьержа на входе. К консьержам я нормально отношусь, ведь многие из них — как члены семьи, хотя бывают и как работники спецслужб: вхожу в какой-нибудь пафосный дом и чувствую, будто сейчас спросят документы. Конечно, это зависит от архитектуры дома. В помпезную сталинку интересно зайти посмотреть, но жить в красоте и строгости я бы не хотела. Наш дом не такой, он больше подходит для жизни.

Бич последних лет — эвакуаторы. Несколько раз со мной происходила такая история: приезжаю с картинами к дому и не могу встать у подъезда. Пока я поднимаю работы, машину увозит эвакуатор. Получалось, что на улице нельзя парковаться, а во дворе — можно; чужие люди занимали двор, наши же машины увозили с улицы. Мы вынуждены были поставить шлагбаум. И надо сказать, что двор стал лучше за последние годы — вместо гнилых сараев появились газоны, кто-то посадил деревья. Не знаю, связано ли это с тем, что двор стал закрытым.

Помню, как в дни города по периметру дома выстраивалось человек сто одновременно — у одной стены стоят мальчики, у другой сидят девочки. А ведь здесь раньше находился общественный туалет — в том месте, где сейчас закругленный угол здания. Он здесь нужен. Сейчас, конечно, такие герои реже встречаются, но, может быть, эта потребность стала не такой явной. Может быть, из-за шлагбаума, а может, благодаря кафе, которых появилось так много.

Чернопрудовцы

То, что я художник из объединения «Черный пруд» и работаю в «чернопрудском небоскребе», случайность, но важная для меня. Есть негласная традиция, что мастерские располагают на верхних этажах, так по всему миру. Это связано с тем, что художнику, для того чтобы видеть цвет, нужно много дневного света. Здесь это переделанное пространство, как и в «Блиновском пассаже». В советские годы в некоторых домах специально проектируются рабочие зоны под крышей. На улице Богородского, например, есть такие дома. После Советской власти ни одного помещения больше не было передано под мастерскую.

С одной стороны, в советское время много делалось для художников — мастерские, госзаказы, закупки, социальная защищенность. С другой — чрезмерная политизированность мешала свободе самовыражения. Союз художников был единственной организацией, через которую было можно реализовать выставку или получить заказ, но, конечно, очень консервативной. В Союз стремились за успешной жизнью. Советская действительность не принимала и не поддерживала тех, кто больше успеха ценил свободу творчества. Альтернатива — участвовать в квартирных выставках и дарить картины друзьям. В 80-е что-то изменилось, появилась надежда, что все это кому-то будет нужно, и так начало складываться альтернативное объединение художников. Сначала они выставлялись официально и не состояли ни в каких союзах, а в 1987 году придумали название «Черный пруд». У них были свои представления о красоте, они были молоды и интересны, они много работали, и каждый из них имел свой, индивидуальный артистический почерк. Я тогда ходила на все выставки чернопрудовцев в «Рекорд», участвовала в обсуждениях, мне было это близко. Вступила на два года позже, в 1989-м. Этот творческий период сформировал меня как художника.

Свежий слой искусства на памятнике

В июне этого года проходил фестиваль стрит-арта, и уличные художники выбрали наш дом для создания работы. Я просто проходила мимо, когда ребята расписывали торцевой фасад. Не общалась с ними, но в тот момент возникла неприятная ситуация: жильцы вызвали полицию и хотели остановить процесс. Я попыталась помочь художникам и защитить их, хотя это спорный вопрос: дом все-таки относится к культурному наследию, изменение облика невозможно. У ребят был документ от департамента культуры, но, кажется, там была какая-то ошибка, что-то вроде «Пискунова, 15» вместо «Алексеевская, 8/15». Когда соседи хотели совсем их прогнать, я стала убеждать их в том, что незаконченная работа будет смотреться совсем плохо. Я рада, что они успели ее завершить. Люди, которые знают меня лично, были удивлены моей реакции — у них своя логика: с ними не согласовали роспись. Как человек, который живет в Нижнем, я, конечно, обращаю внимание на уличное искусство, могу понять эту эстетику. Но вижу, что у очень многих людей к нему негативное отношение. Многие не любят стрит-арт, многие называют уличных художников хулиганами от искусства, многие не хотят перемен. Стрит-арт может сломать архитектуру дома, а может изменить ее к лучшему, дать новое прочтение уже известному. Роспись на «чернопрудской высотке» не мешает восприятию дома. Мне она кажется уместной.