У меня мастерская в башне «Чернопрудского небоскреба» Мастерская художницы Наталии Панковой из объединения «Черный пруд»

Дом с башенкой на перекрестке Пискунова и Алексеевской — первый многоквартирный дом в Нижнем. Он построен по авторскому проекту, который даже не имеет стилевых аналогов: фактически это был эксперимент с новым типом жилища. За одноэтажную надстройку дом в шутку прозвали небоскребом, потому что тогда он был выше остальных. Внутри, говорят, хотели сделать кафе, но это было бы чересчур смело. Официальное название («дом горкоммунотдела») намекает на то, что на самом верху могло быть административное помещение, но точно это не известно. Сейчас там находится мастерская художницы Наталии Панковой из объединения «Черный пруд».

Фотографии
Илья Большаков
АРХИТЕКТОР: Александр Яковлев
АДРЕС: ул. Алексеевская, 8/15 (Пискунова, 15)
ПОСТРОЙКА: 1926–1927 годы
ВЫСОТА: четыре этажа и угловая надстройка плюс один этаж
Представьте себе, что вокруг вас Нижний 1920-х годов: только что прошла революция, идут разговоры о новом устройстве жизни, вы живете в одноэтажном деревянном доме на месте киноцентра «Рекорд». Потихоньку сворачивается НЭП, начинаются разговоры о создании колхозов. По дорогам ездят на лошадях, живут в частных домах или особняках. Недавно умер Ленин, индустриализация еще впереди. Вместе с НЭПом теряет значение Нижегородская ярмарка, одновременно с ее закрытием идут разговоры о новой площадке для выставки достижений народного хозяйства — поближе к центру, например у Черного пруда. В 1925 году был опубликован проект «агропоказательного участка», давно не чищенный пруд засыпали, но строить стали совсем другой объект.
Социализм развивается полным ходом, и его успехи призван подчеркнуть новый проект жилья будущего — многоквартирный дом. Новостройка занимает место бывшего сквера у воды. Архитектором назначен петроградец — 47-летний Александр Яковлев. До первой русской революции он успел получить классическое образование в Академии художеств, до второй — поработать в Болгарии над памятником Александру Невскому, а с 1917 года строил рабочие домики для Кулебакского и Выксунского заводов. Для Нижнего это опытный специалист, зарекомендовавший себя в проектировании народного жилья, для него Нижний — первый крупный заказ после революции. Первый красивый дом, вот оно — будущее.
Квартиры получили в определенной пропорции все группы населения: рабочие, специалисты, руководство — труд физический и интеллектуальный сравнялся в жилищных условиях. Счастливчикам достались все удобства: горячая вода, батареи отопления («гармошка»), электрический свет («жар-птица»). Просторные кладовки и большие ванные комнаты никак не увязывались с нищетой вокруг, но 205 человек из утвержденного списка стали новоселами. Их фамилии печатали в газетах большими буквами.
Удивительно: новый дом появился в центре города, а не около какого-нибудь завода. Похожие проекты в 1926–1928 годах были реализованы для рабочих Сормова и «Двигателя революции», но в целом это дома без стиля и без эпохи. Редкие примеры дореволюционной эстетики, смешанной с конструктивистскими поисками нового типа жилища. Можно назвать это интернациональным стилем ар-деко, правда, с натяжкой.
Идеология Страны Советов менялась часто и хаотично, и уже спустя два года после завершения строительства началась принципиально другая система строительства: дома-коммуны и соцгород с коробочками. К эстетике «большого стиля» играющая в архитектуру власть еще вернется, но такого искреннего примера красивого жилища для рабочих уже не будет. Напротив «небоскреба» появится более пафосная яковлевская сталинка с кинотеатром «Рекорд».
Недавно дом с башенкой стал объектом споров об уличном искусстве и облике исторического наследия. В рамках проекта уличного художника Никиты Nomerz «Место» московская команда Zuk Club создала работу «Под облаками» («Девушка с зонтиком») на торце здания, признанного памятником архитектуры. Подарок ко Дню города обернулся непониманием: зачем на уже готовом объекте материальной культуры создавать еще один? С одной стороны, девушка с зонтиком не согласуется по смыслу с домом 20-х годов. Ее прическа буквально наезжает на декоративные элементы под крышей здания, а попой она кокетливо подчеркивает, что неудачно покрашенную часть фасада можно использовать как опору. С другой стороны, торец здания не слишком выразителен, небогатые украшения уже испорчены огромной трубой вытяжки, которая уродует фасад гораздо больше, чем его могло бы испортить уличное искусство. С организацией вытяжки поспорить сложно, это вынужденное решение, а настенная живопись функции не несет и выглядит как сознательное и безосновательное вмешательство в облик здания. Не «так надо», а «я так хочу, я знаю, как лучше». Хотеть самовыражения в историческом контексте для некоторых горожан оказывается недопустимой наглостью. Разногласия вокруг работы возникли не только из-за того, что изменение облика памятника не разрешено законом, но и главным образом из-за того, что работа не была согласована с жителями, которые этот закон уважают. Споры о формальной стороне вопроса не помешали созданию произведения, и теперь многие отмечают его удачное расположение на пустовавшем и хорошо обозреваемом торце «чернопрудского небоскреба».
Этот перекресток у бывшего пруда точно принадлежит художникам: задолго до стрит-арта и объединения «Черный пруд» здесь же работал и жил первый, самый первый нижегородский живописец. Петр Веденецкий родился в 1766 году в небольшом красивом доме в Чернопрудском переулке. Самоучка, начинал с церковной живописи, рисовал портреты за деньги, стал профессионалом и организовал свои художественные классы. Он ровесник знаменитого Ступина, основателя арзамасской школы, но его имя известно намного меньше. Нельзя назвать его первым русским пейзажистом, но он моложе первопроходцев этого жанра всего на десять лет. Дворцов и идиллических сцен он не писал, но запечатлел вид Черного пруда со своего балкона таким, как есть. Вместо балкона взгляд зрителя облокачивается на аккуратное ограждение пруда, выровненное по краю картины — элемент сюрреализма в передаче пространства. По свидетельству историка Храмцовского, в работах Веденецкого чувствовалась рука большого мастера.
Черный пруд точно принадлежит художникам: задолго до споров о стрит-арте и Союзе художников
здесь жил самый первый нижегородский живописец

The Village поговорил с художником Наталией Панковой из творческого объединения «Черный пруд» о гении места.

О мастерской
С Черным прудом меня многое связывает. Я родилась здесь, в доме около сквера на Ошарской. В 1989-м стала членом творческого объединения «Черный пруд», позже получила мастерскую от Союза художников, а в 2002 году моя художественная студия переехала в «небоскреб». Здесь, на самом верху, мастерская существует, наверное, годов с 50-х, а может, и раньше. До меня ею долго владел заслуженный художник России Леонтий Арапов, одно время он был главным художником Нижегородского драмтеатра. Знаю, что в мастерской была бурная творческая жизнь, но после его ухода помещение опустело, стало полузаброшенным. Для меня было символично получить мастерскую напротив центра искусств «Рекорд», в котором когда-то была сосредоточена художественная жизнь нашего объединения.
Интересно, что было в этой «башне» до мастерской. Совершенно точно, не жилье. Центральное отопление сделали уже при мне, до 2000-х здесь был АГВ. Душ и кухонный уголок я делала сама. Для чего было нужно такое пространство на самом верху?
Недавно нижегородский режиссер Евгений Кудельников создал художественный фильм «Студия Нижний». Главным героем фильма стал именно город — с его домами, улицами и людьми. Мне посчастливилось сняться в этом фильме, где я играла саму себя — расписывала Клубный дом на Нижегородской. «Чернопрудский небоскреб» тоже оказался в кадре. В фильме есть эпизод с нашим подъездом в роли питерской парадной. Во время съемок обнаружился интересный момент, о котором я давно думала: из моего туалета, похоже, есть замурованный выход на крышу. Точнее, на террасу: ее видно со двора, такой странный полукруг выступает над угловым подъездом. Ребята-кинематографисты вылезли на чердак и попали на эту площадку с другой стороны. Еще одна загадка: для чего в нежилом помещении подобная терраса с видом во двор и почему эта терраса с видом во двор замурована? Она могла бы стать украшением мастерской, с нее можно было бы писать городские этюды.
У меня не такая работа, как у других людей, для меня принципиальны отношения с пространством. Живопись — это интимно, я рисую не в группе, а один на один с холстом, поэтому мне важно иметь родное место. Если я разлюблю мастерскую, то не смогу здесь работать. Хорошо понимаю это, когда приходится работать в других городах, например, во время выставок. Приходишь в пространство, а оно мертвое, тяжело писать. Здесь — живое. С высоты открывается хороший вид, и, поскольку эта надстройка по-прежнему выше остальных зданий, в угловые окна попадает много света.
Раньше моя мастерская была местом творческих встреч, я даже выставки своим друзьям художникам здесь устраивала. Сюда часто приходили люди, неравнодушные к искусству — те, которым интересна художественная кухня. Здесь побывало много ярких людей: известные политики, дипломаты, музыканты, актеры. Я люблю людей, но сейчас реже принимаю гостей, больше времени уделяю живописи.













О моде на старые дома и бомжах
В первый раз я оказалась в «небоскребе» в 90-е у знакомого. Тогда была мода жить в старых домах с историей. Как в Англии: чем старше дом, тем ценнее независимо от состояния. Сейчас ситуация изменилась, люди переезжают из старых квартир, устав от бесконечных ремонтов и реставраций. Самые обеспеченные купили квартиры в новых домах и уехали отсюда. Остались не столько те немногие, кто ценит место и готов бороться с трудностями, а в основном те, кто не хочет ничего менять. Заходишь к соседям и удивляешься: у них до сих пор Советский Союз.
Не очень понятна судьба людей, которые жили здесь в 20-е. Если это была элита, то не исключено, что в конце 30-х им пришлось несладко. Хотя это не сталинка, здесь нет такого жуткого чувства, как в московских высотках, когда заходишь — и становится жутко от образов прошлого. Например, в начале 90-х мы с семьей снимали квартиру в сталинском доме в Киеве возле Крещатика. Совершенно невозможное пространство, очень тяжелое в плане восприятия, хотя и с современным ремонтом. Моему сыну был год. Когда мы вошли с ним в квартиру, он начал истерично орать, и ничто его не успокаивало. Потом мы распаковали вещи, достали картины, начали вешать их, и тут же он угомонился. Дом влияет, конечно, но другая, привнесенная энергия тоже чувствуется. Нельзя говорить, что если здесь могли пострадать люди, то тут нельзя больше жить.
В помпезную сталинку интересно зайти посмотреть, но жить в красоте и строгости я бы не хотела. Наш дом не такой, он больше подходит для жизни
Трудно сравнивать «Чернопрудскую высотку» со сталинскими московскими высотками конца 40-х годов. В ней нет того послевоенного пафоса, которым так грешат эти архитектурные произведения, пространство здесь более теплое, более простое — нет громоздких лифтов, длинных пафосных коридоров, в ней нет тяжеловесности стиля и нет консьержа на входе. К консьержам я нормально отношусь, ведь многие из них — как члены семьи, хотя бывают и как работники спецслужб: вхожу в какой-нибудь пафосный дом и чувствую, будто сейчас спросят документы. Конечно, это зависит от архитектуры дома. В помпезную сталинку интересно зайти посмотреть, но жить в красоте и строгости я бы не хотела. Наш дом не такой, он больше подходит для жизни.
Бич последних лет — эвакуаторы. Несколько раз со мной происходила такая история: приезжаю с картинами к дому и не могу встать у подъезда. Пока я поднимаю работы, машину увозит эвакуатор. Получалось, что на улице нельзя парковаться, а во дворе — можно; чужие люди занимали двор, наши же машины увозили с улицы. Мы вынуждены были поставить шлагбаум. И надо сказать, что двор стал лучше за последние годы — вместо гнилых сараев появились газоны, кто-то посадил деревья. Не знаю, связано ли это с тем, что двор стал закрытым.
Помню, как в дни города по периметру дома выстраивалось человек сто одновременно — у одной стены стоят мальчики, у другой сидят девочки. А ведь здесь раньше находился общественный туалет — в том месте, где сейчас закругленный угол здания. Он здесь нужен. Сейчас, конечно, такие герои реже встречаются, но, может быть, эта потребность стала не такой явной. Может быть, из-за шлагбаума, а может, благодаря кафе, которых появилось так много.
Поскольку я художник, работаю здесь не по графику. Могу увлечься и уйти из мастерской в час ночи. Иногда бывало так, что открываю дверь, а за ней уже кто-то спит. Здесь, наверху, нет жильцов, бомжи поднимаются и находят себе уютный уголок. Как-то раз я засекла наркоманов, ужасно неприятно. Впрочем, так было до установки домофона, сейчас мы цивилизованно живем.








Чернопрудовцы
То, что я художник из объединения «Черный пруд» и работаю в «чернопрудском небоскребе», случайность, но важная для меня. Есть негласная традиция, что мастерские располагают на верхних этажах, так по всему миру. Это связано с тем, что художнику, для того чтобы видеть цвет, нужно много дневного света. Здесь это переделанное пространство, как и в «Блиновском пассаже». В советские годы в некоторых домах специально проектируются рабочие зоны под крышей. На улице Богородского, например, есть такие дома. После Советской власти ни одного помещения больше не было передано под мастерскую.
С одной стороны, в советское время много делалось для художников — мастерские, госзаказы, закупки, социальная защищенность. С другой — чрезмерная политизированность мешала свободе самовыражения. Союз художников был единственной организацией, через которую было можно реализовать выставку или получить заказ, но, конечно, очень консервативной. В Союз стремились за успешной жизнью. Советская действительность не принимала и не поддерживала тех, кто больше успеха ценил свободу творчества. Альтернатива — участвовать в квартирных выставках и дарить картины друзьям. В 80-е что-то изменилось, появилась надежда, что все это кому-то будет нужно, и так начало складываться альтернативное объединение художников. Сначала они выставлялись официально и не состояли ни в каких союзах, а в 1987 году придумали название «Черный пруд». У них были свои представления о красоте, они были молоды и интересны, они много работали, и каждый из них имел свой, индивидуальный артистический почерк. Я тогда ходила на все выставки чернопрудовцев в «Рекорд», участвовала в обсуждениях, мне было это близко. Вступила на два года позже, в 1989-м. Этот творческий период сформировал меня как художника.
Официально «Черный пруд» никогда не распускался, но активной творческой жизни уже нет. Это неизбежный процесс: во всей мировой истории искусства любое художественное объединение живёт недолго. Люди меняются: кто-то перестает творить, а кто-то мечтает о «сольной» карьере. Художники «Черного пруда» Яков Васильченко и Николай Сметанин ушли в иконопись и монументальную храмовую живопись, Галина Каковкина, Сергей Сорокин и я много выставляемся. Много творит и организатор нашего объединения Алексей Сахаров. В этом году мы сделали большую выставку к 30-летию объединения.












Свежий слой искусства на памятнике
В июне этого года проходил фестиваль стрит-арта, и уличные художники выбрали наш дом для создания работы. Я просто проходила мимо, когда ребята расписывали торцевой фасад. Не общалась с ними, но в тот момент возникла неприятная ситуация: жильцы вызвали полицию и хотели остановить процесс. Я попыталась помочь художникам и защитить их, хотя это спорный вопрос: дом все-таки относится к культурному наследию, изменение облика невозможно. У ребят был документ от департамента культуры, но, кажется, там была какая-то ошибка, что-то вроде «Пискунова, 15» вместо «Алексеевская, 8/15». Когда соседи хотели совсем их прогнать, я стала убеждать их в том, что незаконченная работа будет смотреться совсем плохо. Я рада, что они успели ее завершить. Люди, которые знают меня лично, были удивлены моей реакции — у них своя логика: с ними не согласовали роспись. Как человек, который живет в Нижнем, я, конечно, обращаю внимание на уличное искусство, могу понять эту эстетику. Но вижу, что у очень многих людей к нему негативное отношение. Многие не любят стрит-арт, многие называют уличных художников хулиганами от искусства, многие не хотят перемен. Стрит-арт может сломать архитектуру дома, а может изменить ее к лучшему, дать новое прочтение уже известному. Роспись на «чернопрудской высотке» не мешает восприятию дома. Мне она кажется уместной.
Сложно сказать, повезло ребятам или нет с этим домом. Место выигрышное, на торце смотрится удачно, но можно понять и тех, кто защищает неизменный облик наследия. Посмотрим, если не будет никаких писем, значит, роспись будет жить. Ведь город не может не меняться. Раз наш дом постоянно привлекает внимание художников, краеведов, фотографов и журналистов, значит, он живет полной жизнью.

За искусствоведческую справку спасибо Антону Марцеву