«Чики» — главный русский сериал года. Мы поговорили с его автором Эдуардом Оганесяном «Пусть у нас вокруг все будет хеппи. Тогда будут хеппи-энды»

«Почему я не могу полюбить полицейского Юру и рассказать с любовью о священнике?»

— Я так понял, вы же сами откуда-то с юга, правильно?

— Да, я родом из города Тырныауз, Кабардино-Балкария, на тот момент КБ АСССР. Маленький шахтерский городок, который стоит у подножия Эльбруса. Там я родился и рос.

— Не чужие для вас места, получается.

— Нет, не чужие. Правда, в 2000 году я уехал в Москву, и за это время много что изменилось. Сейчас, конечно, эти места немножко другие, но, в принципе, конечно, да, не чужие, это моя родина.

— Мне просто понравилось то, с какой любовью вы снимаете эту фактуру: забегаловки, вот эти домики покоцанные, какие-то поля, квартиры. Обычно у нас такое принято снимать не то чтобы в негативном ключе, но как-то не так симпатично.

— В связи с тем, что до режиссуры я работал художником-постановщиком, мне не чужда вся эта изобразительная история. Видно, это во мне просто заложено. То есть у каждого свой стиль. Я не воспринимаю с точки зрения убогости стену, даже обшарпанную. В обшарпанной стене есть что-то прекрасное. Например, история ветров, которые принесли соль на эту стену, история плесени, которая там живет. Во всем есть прекрасное. И действительно, если смотреть на это под разными углами, можно увидеть разные стороны одной и той же стены. Поэтому тут момент того, что просто во мне, в моей голове это красиво, поэтому так я это переношу на экран. Это что-то родное.

— С персонажами у вас так же, по-моему.

— Есть черное и белое, это самое простое, что может быть. А вот находить белое в черном и черное в белом намного интереснее. Если делать злодея абсолютным, 100%-ным злом, он перестает быть интересным даже на стадии написания сценария. Нет ничего скучнее. Потому что тот же казак Данила для меня интересная личность с какими-то потаенными штуками.

Эта история достаточно авторская, никто не настаивал на том или ином решении персонажа. Все исходило от меня, а я очень люблю людей, люблю каждого своего персонажа. Потому что так или иначе это же твоя кукла, если так можно выразиться. На уровне написания сценария это кукольный театр, он в голове, когда ты еще не знаешь, какой это актер. Это такие фигурки, они там широкоплечие или длинношеие или еще какие-то. И они у тебя живут в голове и там ходят, передвигаются, говорят. И они все любимы.

— У вас есть персонажи Лапенко и Тройника, мы их между собой называем мент и поп. Они у вас получились такие практически полностью позитивные. И это выглядит вызовом, учитывая сложные, мягко говоря, отношения российского общества с церковью и полицией.

— Мы любим говорить плохо про полицию и священнослужителей — и это небезосновательно, хочется подчеркнуть. Но если я люблю каждого персонажа, то почему я не могу полюбить полицейского Юру и рассказать с любовью о священнике? Я не хочу ругать священника, этого достаточно и без меня. Не хочу ругать полицейских. Я хотел показал пример того, какими они могут быть. Чтобы они были человеколюбивыми, как Антон. Чтобы они имели смелость идти против течения, если течение дерьмовое. Я бы хотел, чтобы священники брали пример вот с такого священника, очень живого. Не который состоит из определенной формулы, а который гибкий, живой. И это моя позиция.

«Мы имеем право ошибаться. Я об это тоже через Жанну говорю»

— Я так понимаю, вы долго с идеей этого сериала ходили. Как она появилась?

— Я лежал в больнице с пневмонией, и мне в голову пришли сразу четыре идеи. Три я не буду рассказывать, а четвертая была «Чики». Я вышел и написал синопсис. Это было шесть лет назад. Идея выкристаллизовывалась, а три года назад, когда у меня уже совсем не было мочи и терпения не делать [ничего с этой идеей], мы сняли музыкальный ролик. Поехали снимать в поля, чтобы примериться, посмотреть, как это выглядит.

— Это изначально была история о четырех девушках?

— О пяти девушках и открытии фитнеса. Просто раньше это была более гэговая история. Больше сконцентрированная на комедии положений, без таких ярких гэгов типа банановой кожуры, более тонких. Но чем дальше, тем больше я понимал, что эта тема серьезная и вряд ли она может быть гэговой. А когда уже начал расписывать, я понял: ну все, это само собой уходит в трагикомедию. В какой-то момент фитнес перестал быть главным моментом, на первое место вышли девчонки. Мне стало интересно вместе с персонажами разобраться, пройти путь трансформации.

— трансформации в плане чего?

— Всего. Там же куда ни ткни — везде есть отражение мира, который нас окружает. В первую очередь их внутренняя трансформация как людей, которые почему-то думают, что не имеют права быть другими. Это про веру в себя, веру в то, что всегда можно все поменять, что они люди и имеют полное право на все, на что имеют право другие люди. А уже потом они заразили этим вирусом свободы и смелости принятия решения других людей, мужчин вокруг себя.

— Вы говорите про то, что они всех заражают свободой. А это, в свою очередь, изначально идет от Жанны, которая под конец чуть ли не антагонистом становится. Это сознательно?

— Сознательно. Мне не хотелось делать ровных персонажей. Ведь мы с вами не можем сказать, что Жанна — антагонист: приехал человек с такой идеей! Но было бы неинтересно наблюдать за персонажем, который как мушкетер вел всех к светлому будущему. Это момент искушения, которым подвергаемся все мы всегда.

Было интересно, что ее швыряет и она несется к этой мечте. Это же показывает, как сильно она желает выбраться из этого. Поэтому финал такой [что она становится почти антигероем]. Знаете, когда очень-очень сильно хочется, всякое может произойти с человеком. И с Жанной это произошло.

Поэтому да, мне это хотелось сделать. Потому что все мы имеем на своем пути моменты принятия неправильных решений, ошибки, на которые мы имеем право, вообще-то. И я об этом тоже через Жанну говорю. Мы имеем право ошибаться. И человек, который ошибся, не должен быть мгновенно осужден. Поэтому мне хотелось пойти по грани, где зрителю, с одной стороны, хотелось бы Жанну осуждать, но с другой — понять ее. И, кажется, это удалось.

— В сериале очень много музыки. та же луна — как она появилась?

— Это опять же история о том, что во мне воспитано. У меня папа родом из Тбилиси, я провел там много времени. Грузины — музыкальный народ. Наверное, от папы передалось. Да и у мамы пять сестер, вся большая семья любит песни. Естественно, и я. Поэтому мне очень хотелось иметь много музыки. Даже в какой-то момент думал: какой же это жанр тогда, музыкальное кино? Да нет. Не мюзикл, конечно. Просто это кино, где много музыки.

Зритель к этому готов сейчас. Много людей скачивают какой-нибудь Ableton и начинают делать музыку. Она стала доступной всем.

Луна… Просто на тот момент это была музыка, которую я слушал. А потом я примерил это к девчонкам. Мне нравится песня «Алиса». Когда я писал сценарий, у меня висели бумажечки, и я какие-то записи делал. На одной было написано: «Я принцесса, которая заблудилась и не может найти дорогу в свое царство». Мне казалось, что все девчонки немного принцессы. Конечно же, все девчонки так считают. Это важно, они должны так считать, они действительно принцессы. Просто в данном случае чикам запрещено об этом думать. И мне показалось, что «Алиса» — песня, очень подходящая к этому ролику. Я ее подставил, и все случилось. А потом на уровне написания сценария я писал под какую-то музыку, которая мне попадалась.

Поэтому так много музыки. Я точно могу сказать, что не жалею об этом. Были опасения, но они не подтвердились. Зрители по итогу благодарны. Потому что и здесь мы нарушили некую границу нашего кинопроизводства — что же столько музыки, мы же не клип снимаем! Да, отчасти и клип.

За это спасибо продюсерам. Потому что это стоит немаленьких денег, а бюджет был небольшой. В момент, когда мы начали менять музыку на более простую, некоторые сцены стали проседать. Продюсерский департамент на это спокойно смотреть не хотел, к моему счастью. Посмотрели и сказали: «Ну нет, так не работает, возвращай музыку, которая была». Я говорю: «Ребят, давайте тогда серьезно говорить о том, какую музыку мы берем». Созвонились по Zoom, приняли решение. Продюсерский департамент пошел к большим людям куда-то, попросил денег, нам эти деньги выделили. И сразу все раскрылось, руки развязали — и понеслась история.

«Я убедился в грандиозном уме нашего зрителя»

— У вас перед шестой серией был дисклеймер о том, что здесь есть сцены психологического и сексуального насилия, вы вывесили там телефоны центров поддержки и так далее. сильный жест.

— Это заслуга PR-отдела, продюсерского отдела. Сугубо их идея. Единственное, что я попросил сделать, — не внедрять это в картинку самого фильма. И ребята нашли правильное решение — поставить это в начале фильма в дисклеймере. Сработало, я видел реакцию зрителей в моем инстаграме.

— Просто это еще удачно совпало с новой волной осуждения абьюза в социальных сетях. а у вас вообще про это много — про сексуальное насилие, психологическое, я такого в русском кино не видел, пожалуй, никогда.

— Мне повезло, что на нашем пути появились смелые ребята в лице продюсерского состава Рубена Дишдишяна и ребят из More.tv, которые не побоялись [взяться за сериал]. Потому что многие побоялись.

У меня не стояло такой задачи изначально. Говорю, я же изучал девчонок, изучал этот путь. Я тогда не знал, что это будет так ярко обсуждаться. Но это же существует, почему об этом не говорить? Понимаете, для меня вопрос только в одном — как об этом говорить. Почему не говорить об этом, когда я и есть зритель, я и есть тот, кто так или иначе ощущает проблемы, которые существуют здесь и сейчас?

— Будет ли второй сезон?

— Нас не продлили на второй сезон. Когда я писал сценарий, у меня были мысли про второй сезон, но я вам уже не раз сказал, что по ходу написания много чего менялось. То есть официально разговора о продлении у меня с заказчиком не было. И в какой-то момент я сам понял, что продолжение не нужно. Понял это достаточно четко. Опять же в момент написания сценария, практически к его финалу, и уже от этого понимания я, кстати, немножко трансформировал финал.

— А какой был финал в первом варианте?

— Не скажу, уж извините. Зритель вправе дописать свой финал в голове. Коль у нас весь проект был такой жизненный, почему нам нужно было делать хеппи-энд, как в кино, где они разрезали ленту, стоят блестящие беговые дорожки и все беременные? Мы немножко другую историю рассказывали. Я не считаю это плохим финалом ни разу, я считаю его жизненным. Трансформация девчонок, если посмотреть на седьмую и восьмую серии и первые, — разве это не победа? Вот то, как Жанна сказала в финале: «Я и вас в это дерьмо втянула». А Марина ей отвечает: «Втянула или вытянула?» Вот в чем вопрос. Так бывает. И покаяние Жанны — разве это не есть ее очищение, причем в последнюю очередь? То есть она неслась, снося все на своем пути. Девчонки уже для себя что-то поняли, а она только в камере остановилась. То есть ее трансформация произошла последней.

Я убедился в грандиозном уме нашего зрителя. Всегда в это верил, просто сейчас это 100%-ное убеждение. Они все видят. И то, что в финале молодое поколение сожгло злое прошлое и, взявшись за руки, идет в будущее, мне тоже кажется хорошим знаком. Поэтому ни один зритель сегодня мне не написал о плохом финале. Просто сказали, что было ощущение и тревоги, и чего-то хорошего, и трагедии. Как в жизни, особенно в нашей жизни. Пусть у нас вокруг все будет хеппи. Тогда будут хеппи-энды.

Фотографии: More.tv