Арсений Морозов — о 30-летии, утопической России без 2014 года и новом альбоме Арсения Крестителя
Чтобы понять, о чем последний альбом Арсения Морозова, нужно потерпеть. Сначала три минуты заканчивающей альбом песни «Раб лампы» (никакой связи с московской рэп-группой. Когда я рассказываю Морозову про историю Грюндика, он отвечает только: «Жестко»), потом несколько минут тишины. И только после этого — гитарный кавер на древний транс-хит конца 90-х «Better Off Alone», под который Морозов тянет: «Чем старше ты становишься, тем больше тишины вокруг. Думаешь, лучше быть одним? Ну так хотя бы поговори со мной».
Ну да, цифра 30 в название третьего альбома Арсения Крестителя, вышедшего 16 октября, вынесена не просто так — Морозов вновь говорит о возрасте: с высоты своих 33 лет он объясняет тем не особо преуспевающим в жизни молодым горожанам, которые сейчас подходят к четвертому десятку (мне, например), что бояться тут нечего. И приглашает к разговору.
«Тридцать — это для многих страшная дата. Я-то уже ее прошел, так что это немножко и от, и для 30-летних, тех, кто пересекает этот рубеж. [На альбоме есть все] городские легенды, с этим связанные: Новый год, который не вставляет, боязнь автокатастрофы, безумия и так далее», — рассказывает Морозов мне по фейсбуку из Уфы, где он находится в туре с другой его группой, Sonic Death, весной тоже выпустившей альбом. Но постепенно, песни с шестой, этот кризис заканчивается: «Начинается движ». «Это в принципе правильная структура для альбома», — говорит он.
Морозову всегда — еще со времен первых его групп (самая известная — Padla Bear Outfit) — была свойственна откровенность в песнях, пусть это не всегда было заметно с самого начала, но в последнее время он это делает осознанно. «Сейчас более или менее становится личным это все», — говорит он.
И, с одной стороны, даже обидно, что до настоящих 30-летних эта музыка может не дойти: «Моих ровесников в зале [обычно] практически нет, это *****», — говорит Морозов про свои концерты. Так честно с нами разговаривают очень редко. С другой — на «30» Морозов поговорил хотя бы со мной. «Мы с тобой теперь утопия, — поет Морозов в „Рабе лампы“, — я утопил все вокруг в огне — это утопия».
— Как ты пережил локдаун?
— Мы записали три альбома. Один, «Тишину» Sonic Death, этот блэк-металлический альбом, сразу же жестко ломанулись записывать, когда у нас отменился тур в марте. Мы хотели его играть в Туле, типа лениво, а после тура приехать и записать, но, поскольку тур отменился, мы его там дорепали до конца и записали. В июне-июле мы записывали «Крестилу» и в августе еще один Sonic Death сделали, но он выйдет в следующем году.
— А ты когда-нибудь пробовал подсчитать, сколько ты выпустил песен за всю свою жизнь?
— Нет. У меня что-то из серии 300 или 200. Но в любом случае у Бориса [Гребенщикова] 500 песен, но нечего петь ему было уже в 2001-м или 2003-м, как он говорил. Короче, пока у меня цифры 500 нет, это не имеет значения.
— Как твоя музыка изменилась за эти почти 25 лет, что ты играешь?
— Ой, ну все больше и больше… Идеальная поп-музыка должна быть как живой дневник, но при этом показывать весь эстетический набор персонажа, который ее делает. Мне стало интересно приближение какой-то вечной истории. Потому что я всегда чего-то придумывал, чем с себя начинал плясать, а сейчас более или менее становится личным это все.
— Мне многие музыканты об этом говорили в последнее время — что хотят делать и делают свои тексты более откровенными. Почему тебе больше не хочется прятаться за персонажем?
— Смотри, сейчас уже точно нельзя говорить про какую-то субкультуру, что вот это типа клево, а остальные — немного зашквар. И эти внешние образы какой-то игры: «Я постпанк-парень из стран Восточного блока! Вся фигня! У меня всегда дождь! И я всегда в черном хожу!..» Какие-то мои темы уже в это не влезают. Я понимаю, что можно сделать что-то очень стилистическое, но мы это, пожалуй, лучше будем делать в Sonic Death. Там идет игра с жанрами.
А с Крестилой… Я помню статьи про какие-нибудь рэп-альбомы, большие рэп-альбомы, и там всегда все очень лично, прям пипец суперлично. «Ничего себе, — я думал, — поп-музыка, и вот». И это интересно, потому что Крестила — это поп-музыка.
— Ты во времена первого альбома Крестителя говорил, что понял, что России не хватает света и ты хочешь его при помощи этого альбома стране дать.
— Крестила — это просто рефлексия о том, что должно было бы быть, если бы не произошел 2014 год и мы бы двигались со всем миром. Вот в чем прикол. Мы после второго альбома Крестилы поехали в Италию к знакомым на годовщину их свадьбы, и там были все люди из «Солянки». Был прекрасный вечер, знаешь, воспитанные люди, прилично себя ведут, красиво едят и хорошо одеты. И тебе приятно, что ты с ними находишься в одной языковой среде. Но при этом ощущение абсолютно, что вы как будто белогвардейцы, бежавшие. Они все не живут здесь [в России], кто-то там учится, кто-то работает, практически никого отсюда. И я понимаю, что вот они, эти ребята, которые были в 2009 году, теперь здесь. И Крестила — это группа корнями оттуда, из того времени.
Это утопия жесткая, но мне хотелось бы представить, что открылись границы, появилось одно общее пространство, в котором нашлось место и русскоязычной инди-музыке на русском языке. Прикол в том, что вот, например, Pompeya — они живут на весь мир. Но проблема в том, что они поют по-английски, хотя в их музыке я слышу, например, элементы «Кино». И если бы эта смесь «Кино» и коктейльного яхт-рока была бы еще по-русски, был бы совсем шикос. Но, может быть, кто-нибудь из молодых что-нибудь такое сделает, типа «Увулы».
Фотографии: обложка – Женя Филатова, 1 – Арсений Креститель
