«Стрела Невского нацелена не в Исландию, а в небо» The Village публикует главу «Невский проспект» из книги Александра Степанова «Феноменология архитектуры Петербурга»

Рассуждая феноменологически, Невский проспект конча­ется не площадью Александра Невского, а переломом оси близ Суворовского, то есть домами № 95 и 128. У остальной части общее с Невским — официальное имя, нумерация домов и точка перелома. Этого слишком мало, чтобы признать феноменологическое единство двух частей. По сути, это два разных проспекта. Не случайно восточную часть петербуржцы привычно именуют Старо-Невским.

Эйдос Невского проспекта — стрела. От площади Вос­стания до Мойки — ее древко. Наконечник заострен на выходе к Адмиралтейскому проспекту. Оперение — площадь Восстания и кусочек за ней.

Помните луч, пущенный от Адмиралтейского шпиля по оси Невского? Он попадет в Иркутск. Стало быть, стрела оттуда. Не долетев до цели, она вонзилась в землю перед Невой. Куда была нацелена? Повозитесь немного с картами, и вам покажется, что целили в Исландию.

Хотя хронология формирования и нумерация домов пред­полагают движение от Адмиралтейства, в действительности век­тор Невского проспекта направлен на Адмиралтейский шпиль. Это подтверждается рядом обстоятельств. Первое: каждый, кто въезжает в Петербург через его главный, Московский, вокзал, с того момента, как, пройдя налево, увидит вдали золотую иглу, испытывает ее притяжение. То же происходит с выходящими на Невский из вестибюлей метро. Второе: выйдя на тротуар Невского у Лиговского проспекта, вы ощущаете чуть заметный спуск. Это не обман чувств: так здесь стерся литориновый уступ — берег древ­него Балтийского моря.

Но самое главное подтверждение стрелообразности Невского проспекта — строение Адмиралтейской башни, которая тоже явля­ется стрелой. Шпиль — ее наконечник; окруженное ионической ко­лоннадой тело коробовской башни с куполком — древко; пернатые славы со знаменами и нимфы с глобусами по сторонам от арки — оперение. Башня Адмиралтейства — проекция Невского проспек­та на небеса или, если хотите, небесное продолжение проспекта. Стало быть, стрела Невского нацелена не в Исландию, а в небо.

Правда, убедиться в этом легко только тому, кто едет к Адми­ралтейству по проезжей части или бросает туда взгляд, пересекая проспект. Идущие по тротуарам воспринимают Адмиралтейскую башню как архитектурное явление от Суворовского проспекта и площади Восстания, но затем она надолго теряется среди фонар­ных столбов, постеров и навесов автобусных и троллейбусных остановок. Лишь от Аничкова моста она начинает пробиваться сквозь заслоны уличного оборудования. Доминантную силу она набирает при взгляде от Садовой, когда вы видите ее плотно вставленной меж­ду домами-кулисами Чичерина (№ 15) и Котомина (№ 18). Но после того как Зеленый мост останется у вас за спиной, Адмиралтейство постепенно исчезнет в Александровском саду.

Становится понятно существенное различие между воспри­ятием Адмиралтейства и феноменологическим представлением о нем. Восприятие — это «непосредственное чувственное отра­жение действительности в сознании, способность воспринимать, различать и усваивать явления внешнего мира». Представление же в нужном мне значении — «знание, понимание чего-нибудь». В феноменологическом представлении восприятие очищено от случайностей. Теряя из виду Адмиралтейскую башню среди фо­нарных столбов или древесных крон, я тем не менее не утрачиваю представления о ней как о небесном острие Невского проспек­та. Взглянув в ту сторону с пешеходного перехода через проспект, я возвращаю эйдосу Адмиралтейской башни непосредственную очевидность.

Представьте, что Невский проспект имел бы одинаковую ши­рину на всем протяжении или что, приближаясь к Адмиралтейству, он расширялся бы, — и тогда вы высоко оцените пространствен­ную драматургию Невского: прежде чем выпустить вас на простор парадных площадей, он, не желая с вами расставаться, сжимает вас в объятиях своих высоких стен.

Вообразите, что не существует Александровского сада; тогда, двигаясь к Адмиралтейству, вы видели бы постепенно растущую башню. В действительности же благодаря деревьям колоннада башни, а следом за ней и шпиль тонут в бурных кронах: «Запутался в ли­стве прозрачный циферблат». Последним, когда вы достигли угла с Адмиралтейским проспектом, тонет золотой кораблик. А справа вдруг расстилается во всю ширь Дворцовая площадь, огражденная белопенным Зимним дворцом.

Допустим, вы попали в Петербург впервые, еще не ориен­тируетесь в нем, но понимаете, что туда, где центр этого города выходит на очень широкую реку, ведет главный проспект горо­да — Невский, названный, надо думать, по имени этой реки. Вы идете по нему и уже приблизились к его началу. Так где же эта мощ­ная река? Вы не сразу обнаружите ее, скрытую садом и зданием Адмиралтейства. Ее появление, как все долгожданное, запомнит­ся вам надолго.

Но вот пространственная схема города закрепилась в вашей памяти. Тогда, глядя на шпиль Адмиралтейства, вы воспримете ко­раблик на фоне неба как обещание, что Нева совсем близко, ибо золотой кораблик плывет по небу, как плавают настоящие корабли по спрятанной за Адмиралтейством Неве.

Когда-то я сожалел, что на бывшей Знаменской площади, с ко­торой убрали стоявший боком к Невскому памятник Александру III, воздвигли обелиск, а не арку. Теперь понимаю, что мощный ква­драт со сквозным арочным проемом спорил бы с Адмиралтейской башней, и это было бы так же глупо, как пытаться провести элек­тричество от плюса к плюсу.

Кроме плюса и минуса, высящихся на концах Невского, есть на проспекте два других архитектурных восклицания, перекликаю­щихся друг с другом по-свойски, — Думская башня и башня дома «Зингер». Между ними немногим более двухсот шагов. Будучи поч­ти одинакового роста, они высятся на противоположных сторонах проспекта и гордятся принципиально различными родословными: первая — аполлонической, вторая — дионисийской. Замечательно, что стилистически все четыре доминанты Невского разнородны: иглы демонстрируют преимущества ампира и советского модер­низма, башни пропагандируют доампирный классицизм и модерн.

Очарование Невского проспекта в его стати, а не в красоте стоящих на нем зданий, шедевров среди которых мало. «...Фасады привычно сплачивались внутри протяженной и объемной, испещ­ренной штукатурными деталями формы. Догоняя, устремляясь вперед, накладывались, теснясь, эркера, лепные гирлянды, ароч­ные проемы, витые балконные решетки, пилястрочки, кариатид­ки, фронтончики, аттики, башенки, чешуйчатые шатры мансард. <...> В наследство нам достался слитный каменный след минув­шего — вдоль исторического тротуара развертывался метафасад, давно по сути не зависимый от вкусов-стилей своего времени, — в составных фрагментах своих он тщательно продумывался и про­рисовывался, а в целом заранее не предусматривался, даже эскиз­но не намечался. <...> Глаз мог запинаться, застревать, но... но ведь ты никогда и не разглядывал по отдельности талантливые ли, без­дарные, спонтанно собранные в единый Невский фасад фасады, не оценивал пропорции, деталировку, лишь день за днем, вечер за вечером мельком касался рельефной поверхности увековеченных сиюминутных тщеславий; ничего специально не выделяя, свыкаясь со скопищем этих усталых, неровно срезанных небом разнообраз­но-шаблонных форм, путаницей этих поминутно неожиданных и издавна знакомых, дорогих кадров, прыгавших в ритме шагов,прочерченных прерывистыми, не совпадавшими по высоте кар­низными тягами, ты, пожалуй, до сих пор и не задумывался над тем, что долгие годы выпало читать, вычитывая всякий раз что-то досель упущенное, пространственно-временной коллаж, где и впрямь всякий раз заново и непроизвольно ложь локальных фа­садов склеивалась боковым зрением в большую правду сочленяв­шей диссонансы гармонии».

Примыкая к площади перед Дворцовым мостом, Невский пе­ресекает три потока — Мойку, канал Грибоедова и Фонтанку, — а до 1891 года существовал еще и Лиговский канал, через который был перекинут Знаменский мост. Можно подумать, что пересекать реки — главное назначение Невского.

Получается четыре отрезка: первый — до Мойки, второй — от Мойки до канала Грибоедова, затем от канала до Фонтанки и да­лее — до площади Восстания. Их длина, соответственно, 430, 380, 900 и 1 000 метров. С огрублением, в реальном восприятии неза­метным, получается пропорция из шести одинаковых модулей — 1 : 1 : 2 : 2. Спор Думской башни с башней Зингера одновременно и разделяет, и смыкает пару коротких отрезков Невского проспек­та с парой длинных.

Каждое пересечение водной преграды — событие, бросаю­щееся в глаза из-за угла и заставляющее нас даже в транспорте хоть краем глаза задеть уходящую в сторону полосу зеркально-гладкой или сморщенной ветром, блистающей льдом или заснеженной по­верхности в гранитном с чугунной оторочкой обрамлении,

У Мойки мягкий нрав. В перспективе от Зеленого моста в сто­рону Невы она изгибается хогартовой «линией красоты», и дома играют моим вниманием, как мячом. Прямоугольный, с огромны­ми окнами дом инженера Кудрявцева (№ 53) посылает пас светло-серому гиганту — доходному дому Гвардейского экономического общества (№ 36, ныне Northern Capital House); тот перебрасывает мой взгляд (успеваю на лету заметить далекий шпиль с архангелом) классицистическому дому № 37, который подключает к комбинации низенького, но важного генерала Аракчеева, и — удар в цель, в доходный дом свитского генерал-майора графа Ферзена, в глыбу, бесподобно поставленную на углу Мойки и Зимней канав­ки (дом, где жил Анатолий Собчак). Изгиб Мойки вниз по тече­нию молчаливо замыкает брандмауэр серой семиэтажной громады доходного дома Жуэна (№ 58, ныне бизнес-центр «Мариинский» и Гете-институт).

Канал Грибоедова, напротив, осмеливается спорить с Невским прямизной, но хватает его ненадолго. С одной стороны, миновав Спас-на-Крови, он упирается в дом Адамини, с другой — перела­мывается перед Банковским мостом, где блещут крылья грифонов.

Фонтанка у Аничкова моста изогнута не кокетливой серпентинатой, как Мойка, а упругим луком, так что азартного перебра­сывания внимания с берега на берег не происходит. Когда смо­тришь против течения, взгляд скользит по внешней дуге изгиба вдоль Екатерининского института, Шереметевского сада, над которым виден шпиль церкви Святых Симеона и Анны, и достига­ет доходного дома Ивана Старова, что на углу Фонтанки и улицы Белинского. Взгляд, брошенный в противоположном направлении, переходит с кокошников подворья Троице-Сергиевой лавры на особняк графини Карловой, похожий на загородную виллу, а за­тем приостанавливается на Толстовском доме.

Ни одна улица Петербурга не может похвалиться такими за­мечательными карманами, из которых Невский выкладывает сюр­приз за сюрпризом: «все поджидает за углом / то церквью, то раз­махом сада». Тут и лютеранская церковь, и римско-католическая, и армянская апостольская, и православный собор. Чуть дальше от центра — Гостиный двор и Александринский театр за садом, где царствует Екатерина Великая. В том, что каждое из этих зданий отступает от красной линии, проявляется стремление избежать столпотворений, которые могли бы помешать «всеобщей комму­никации Петербурга».

Такая предусмотрительность не оставляет сомнения в том, что богослужение, торговля, искусство и социальная коммуника­ция считались в равной степени необходимыми функциями глав­ного проспекта Российской империи.

Фотографии: «Феноменология архитектуры Петербурга»