Как я неделю жила в «Милютинском сквоте» Шеф-редактор The Village Аня Чесова на семь дней переехала в творческую коммуну в центре Москвы

«Милютинский сквот» — большая коммуна в центре Москвы, расположенная в одноимённом переулке, недалеко от станции метро «Чистые пруды». Весной 2015 года один из идеологов пространства, Пётр, нашёл заброшенный подъезд в доме дореволюционной постройки — подъезд этот сверху донизу стоял расселённым и закрытым на протяжении 20 последних лет. Собственник нашёлся быстро. Им, по словам Петра, оказалось юридическое лицо, строительная компания «Тема», её офис работает здесь же неподалёку — вывеску можно увидеть, если смотреть на дом из Боброва переулка (получить подтверждение этой информации в самой фирме The Village не удалось). Пётр связался с ней и договорился об аренде за помесячную оплату. Так в самом центре Москвы и образовалось место, которое всеми именуется сквотом, но по всем формальным признакам таковым не является — люди находятся здесь вполне легально и регулярно вносят оплату за съём комнат, причём деньги это немаленькие: в среднем на комнату каждый сквоттер тратит около 20 тысяч рублей. Однако живут обитатели пространства во вполне спартанских условиях: в «Милютинском» обшарпанные стены, плохая проводка, старые полы и двери, а также много вековой пыли, которая активно оседает на коже и вещах.

На каждом этаже подъезда — по одной квартире площадью 260 квадратных метров. Каждая целиком стоит 160 тысяч рублей. Внутри — восемь-девять комнат с высокими потолками, длинный коридор, общая кухня и ванная с туалетом. Жилые пространства начинаются со второго этажа (он же «Ещё не открывшееся пространство»), при этом на каждом этаже царит, что называется, своя атмосфера. Например, тот же второй здесь считается самым шумным и пьяным, где много тусуются и проводят мероприятия разной степени культурности. На третьем и пятом — более спокойные жилые зоны-коммуны, состоящие по большей части из представителей творческих профессий. Четвёртый делят пополам две семьи гастарбайтеров с детьми, а шестой стоит закрытым. По легенде (а легенд друг о друге и самом «Милютинском» у местных хватает) там находится мастерская безумного художника, бывающего у себя лишь изредка.

Шумные посиделки, костюмированные вечеринки, пьянки, концерты, лекции, кинопоказы, уроки по скетчингу — теоретически во всех местных активностях (которые начинаются и заканчиваются в самих жилых комнатах, среди личных вещей сквоттеров) может поучаствовать каждый любопытный горожанин: у пространства есть своя группа в Facebook, где регулярно публикуются анонсы предстоящих мероприятий. Однако на деле «Милютинский» — место для своих, куда совсем случайные люди захаживают редко, и это несмотря на то, что дверь в подъезд всегда открыта. Вписаться пожить сюда просто так тоже не получится. Придётся заиметь знакомых среди жильцов и понравиться потенциальным соседям.

В прессе информации о «Милютинском» не так много. Несколько месяцев назад журнал «Афиша» выпустил краткий поэтажный гид по сквоту (номер за сентябрь 2015 года с Катей Шилоносовой на обложке), а издание FURFUR подробно поговорило с несколькими местными жителями. При этом «Милютинский» продолжает оставаться белым пятном на московской карте — что на самом деле происходит здесь, когда заканчивается очередная тусовка, знает лишь очень ограниченное число людей. Чтобы выяснить, каково это — жить в подобном месте, а также можно ли сочетать быт в сквоте с образом жизни среднего горожанина, шеф-редактор The Village Анна Чесова напросилась пожить в «Милютинском» неделю и подробно описала, что с ней происходило.

Подготовка

До переезда оставалось всего несколько дней, и я наслаждалась последними моментами бытового комфорта — валялась в ванной до гусиной кожи, поедала пирожные «картошки» килограммами, бегала по квартире в трусах и подпевала Аркадию Укупнику. Впереди маячили семь дней в холодном и неустроенном доме, где мне к тому же выделили не отдельную комнату, а диван в общем зале самого шумного и безбашенного из местных этажей — второго. Именно там вечерами проходят концерты импровизационной музыки, лекции режиссёра Артура Аристакисяна и уроки по скетчингу. Спать мне предстояло в одной комнате с идеологом пространства Петром. Обычно мой новый сосед ночует в палатке, которую ставит у окна, но незадолго до моего переезда палатка бесследно исчезла. Генеральной версией расследования о мотиве похищения стала месть — сам Пётр признавал, что мог, будучи пьяным, нагрубить кому-то, а палатка просто послужила сакральной жертвой конфликта.

В ночь накануне переезда роюсь в интернете в поисках исторических сведений о доме, в котором мне предстоит жить. Это несложно — сходу находятся десятки ссылок в помощь юному урбанисту. Узнаю, что совсем скоро стану жильцом доходного дома акционерного общества «Н. Феттер и Е. Гингель», который начинал строиться в 1915 году по проекту архитектора Валентина Дубовского и был закончен в 1920-х годах прошлого века силами уже другого архитектора, Александра Калмыкова. Судьба дома тесно связана с художником Евгением Лансере и его семьёй. Он родился в Павловске, но в 1934 году переехал в Москву, частично занимался оформлением Казанского вокзала, гостиницы «Москва» и Большого театра, был лауреатом Сталинской премии II степени. Позже я узнала от жителей «Милютинского», что в одном из подъездов дома до сих пор живут потомки Лансере, которые находятся с обитателями коммуны в напряжённо-драматических отношениях.

От исторических бдений перехожу к сборам. Тащить с собой в место, именуемое сквотом, половину гардероба мне кажется неуместным, и в дорожную сумку отправляются три практичных комплекта одежды — джинсы, свитшоты, кроссовки и лёгкая куртка из Uniqlo, незаменимая почти в любой ситуации. Я беру минимум косметики (щётку и зубную пасту, средство для умывания и крем для лица), целый пакет носков, чтобы не замёрзнуть ночью, а также спальник беспечного лазоревого цвета, в котором летом сладко сплю в палатке в Крыму под шум прибоя. А затем, утрамбовав весь скарб и с трудом застегнув молнию на сумке, расцеловав двух своих котов и посидев на диване на дорожку, я отправляюсь в «Милютинский» — и мне, положа руку на сердце, страшно чуть больше, чем интересно.

Понедельник: Архи 

В сквот я въезжаю вечером после работы, утомлённая тяготами офисной жизни. Пётр вновь встречает меня в своём заскорузлом восточном халате и ведёт на кухню, где поит чаем и курит со мной одну за одной. В квартире тихо — почти никого из жильцов нет, все разбрелись по своим делам. Я осторожно спрашиваю Петра о его прошлом, но он отвечает не очень многословно, куда охотнее пускаясь в идиллические описания творческой жизни коммуны — рассказывает о прошедших здесь выставках, сейшенах и перформансах, живописует творческие планы. 

Спустя час, когда за неторопливой беседой я скурила полпачки сигарет (больше от волнения, чем по желанию), в квартиру вваливается Архи — эксцентричный стилист-модельер и, как мне позже предстоит узнать, один из самых шумных местных обитателей. Вслед за ним подтягиваются и остальные — например, длинноволосый брюнет Паша, который помогает с организацией блуждающих вечеринок «Армы». Мы перемещаемся на кухню, и Архи, прознавший о цели моего прибытия, расспрашивает обо мне. «Я журналист, офисный работник, у меня квартира в ипотеку и цивильная жизнь», — рублю я правду-матку без прикрас, после чего Архи бросается мне на шею, крепко обнимает и искренне жалеет: «Ох, девочка моя!» 

Своей жизнью Архи вполне доволен — он живёт в одной комнате со своим другом (бойфрендом?) Арсением и подругой-поваром Анной, много тусуется, наряжается в блестящие платья, ходит на каблуках, курсирует в шубке звериного окраса, много и очень экспрессивно говорит. При этом работает в салоне «на 1905-го» — «Сегодня от меня несколько человек ушли красивыми!» Разгульный образ жизни плохо сказывается на профдисциплине: Архи признаётся, что часто опаздывает на работу, из-за чего его не так давно оштрафовали сразу на десять тысяч рублей. Впрочем, вряд ли это что-то коренным образом изменит — я слушаю велеречивую мини-лекцию о легалайзе и зашоренных обывателях, прочитанную с артистической точки зрения блестяще, будто Архи не рассказывает, а играет роль в моноспектакле имени себя.

В квартире кричало, грохотало, звенело, пищало и стучало. Кого-то несколько раз очень громко рвало — я никогда не слышала, чтобы человеческое существо настолько самоотверженно блевало

Пока мы болтаем, переваливает за полночь, и я, вспомнив о необходимости идти завтра на работу, решаюсь отправиться спать. С трудом умываюсь в холодной ванной без раковины — вода из крана, ударяясь о кафельный пол, обильно брызгает на мои новые лакированные шузы. Усталый Пётр, решивший завязать на неделю с алкоголем (кажется, ради меня), раскладывает мне диван, слабо намекающий на своё былое величие: когда-то это был весьма куртуазный предмет мебели, обитый кремово-золотой тканью, но теперь он истончился, затёрся и завонял псиной пополам с сыростью. На этом-то диване я раскладываю спальник, укутываюсь в него и делаю попытку заснуть.

Не тут-то было.

Как пишут в книгах, сон бежал меня — за дырявой дверью комнаты как раз начались самые настоящие сатурналии. Местные жители, покончив с мирскими делами, принялись за алкогольные возлияния, которые достигли пика часам к трём и окончательно завершились лишь с поздним зимним рассветом. В квартире кричало, грохотало, звенело, пищало и стучало. Кого-то несколько раз очень громко рвало — я никогда не слышала, чтобы человеческое существо настолько самоотверженно блевало. Звучали барабаны и музыка, топот ног, женский смех, мужской вопль. Разбитая, измотанная и измученная глупым суеверным страхом (сейчас они сюда ворвутся и что-нибудь со мной сотворят), я забылась дремотой лишь за полтора часа до того, как прозвенел будильник.

Вторник: Концерт импровизационной музыки 

Утро вторника навалилось на меня всем своим туловищем. Было чувство, будто ночь напролёт обитатели сквота били меня ногами по голове. Тело задеревенело от холода: мой спальник, рассчитанный на минусовые температуры, всё же не смог уберечь меня от выстуженного воздуха: отсутствие батарей особенно ощущается по ночам. С трудом встав с дивана, который теперь показался мне самым желанным ложем в галактике, поплелась в ванную — за ночь она остыла настолько, что мне пришлось минут десять ласково уговаривать себя раздеться. Я по-спартански быстро приняла душ, помыв волосы чьим-то дегтярным мылом, и только когда выключила воду, вспомнила, что забыла дома полотенце. Холод. Паника. Ужас в моих глазах. Вытереться одеждой? Или туалетной бумагой? В аффекте выбираю второе и потом весь день хожу с бумажными катышками на коже.

После пережитого бегу в офис как в спасительный оазис с тёплым мягким стулом, ковролином, кофе-машиной и горячим завтраком (благослови господь нашего корпоративного повара Светлану). Крашусь в туалете при ярком свете, мою руки душистым мылом, обнимаю свой рабочий стол. Пью кофе и по-настоящему радуюсь тому, что впереди несколько часов работы в цивилизованных условиях. Наслаждайся моментом — кажется, впервые в жизни я по-настоящему понимаю, что это значит, когда, укутавшись в чистый плед, стучу по клавишам ноутбука. Тёплый плед. Чистая посуда. Корпоративные стандарты. Невыносимая лёгкость бытия. Сладкая доля человека эпохи консьюмеризма. 

Рабочие часы стремительно тают, и я решаюсь подготовиться к своей второй ночи в сквоте. Когда ньюсрум пустеет, краду из офиса маленькую икеевскую подушку, чтобы было не так жёстко спать. А с кухни с моей лёгкой руки исчезает полотенце — повторения печального опыта с туалетной бумагой мне хотелось избежать любой ценой. Уже на «Чистых» захожу в аптеку и покупаю беруши, которые прослужат мне верой и правдой до конца недели, обеспечивая меня блаженной ватной тишиной по ночам и оберегая мой трепетный сон.

В «Милютинском» только что закончилась лекция Аристакисяна («Ладони», «Место на земле»), культ которого на втором этаже цветёт пышнейшим цветом. О мэтре говорят с придыханием, его уважают, им гордятся как главной местной достопримечательностью. Аристакисян встречается со своими учениками один-два раза в неделю в общей комнате, показывает кино, проповедует синематограф, учит снимать. После урока он — длинноволосый, в рыхлом свитере — важно входит в кухню, напоминая состарившуюся версию врубелевского «Демона». За ним волочится длинный шлейф из восхищённых взглядов поклонников и студентов.

Следом начинается традиционный вторничный концерт импровизационной музыки. Затёсываюсь в ряды немногочисленных зрителей и несколько часов слушаю, как гитара, бас, труба, барабан и каоссилятор в разных комбинациях осторожно собираются вместе, сплетаются в какое-то оглушительное индустриальное безумие и снова распадаются на составные. Каждый сеанс такой импровизации длится не больше восьми-десяти минут, и в перерывах мы успеваем похлопать, покурить, выпить и потрещать о разном. Зрители — случайных людей здесь нет, все знакомы между собой и активно приятельствуют — охотно снимают происходящее на смартфоны. Формально праздник духа продолжается примерно до полуночи, но на деле музыканты и зрители ещё долго не хотят расходиться. Каоссилятор пошёл по рукам и дребезжит на разные лады не переставая, один из музыкантов пытается играть смычком на книжных полках, подставке для дисков и пенопласте. У меня звенит в ушах и слипаются глаза, но отдохнуть негде: концерт проходит в общей комнате, и на моём спальном месте как раз расположилась весёлая компания, вливающая в себя пиво банку за банкой. Где-то в этот момент я внезапно понимаю, что ни один из жителей сквота на концерт не пришёл.

Завладеть диваном мне удаётся только после часу ночи. Я вставляю беруши, надеваю на себя абсолютно всю одежду, которую привезла, включая куртку, шапку, шарф, перчатки и даже кроссовки, и втискиваю своё тело в спальник с головой. Так быстро я не засыпала никогда, никогда так сладко не спала.

Улики не спрячешь: унитаз под утро недосчитался куска,
в мусорном баке — зиккурат из пустой стеклотары

Среда: Паша 

В среду утром я обнаруживаю, что от сна в кроссовках человек становится хром — мои ступни так затекли, что я с трудом ковыляю в ванную. Ковыляю, впрочем, с видом победителя: на этот раз имею при себе большое пушистое полотенце, которое должно спасти меня от мокрого конфуза. Стягиваю одежду, встаю под душ, включаю воду и натурально ору — сверху льётся беспощадно ледяной поток. Это мои новые соседи вылили всю тёплую воду из большого бака-нагревателя, и расплата за чужую беспечность — самый короткий и самый бодрящий в моей жизни душ.

Униженная и оскорблённая, я красила ресницы, стоя у кухонного окна. На часах восемь, и квартира в этот час ещё спала, отдыхая после очередного бурного веселья накануне. Беруши помогли мне его не заметить, но улики не спрячешь: унитаз под утро недосчитался куска, в мусорном баке — зиккурат из пустой стеклотары. Слышу шум за спиной — живущая в одной из комнат девушка Настя пришла заглушить сушняк водой из-под крана. На моё бодрое «Доброе утро!» она отвечает угрюмым «Угу» и устало растворяется в воздухе, как бесплотный призрак русского похмелья.

Вечером после работы я поближе знакомлюсь с красивым длинноволосым художником Пашей из команды «Армы». Ещё совсем недавно он жил на «Коломенской» с мамой и располагал комнатушкой в пространстве «ЭМА», где хранил свои работы. Но потом познакомился с Архи и ребятами, полюбил «Милютинский» и переехал сюда жить. Говорит, что счастлив в коммуне, потому что очень любит и место, и людей. 

Паша — художник, рисующий картины и ваяющий арт-объекты из подручных материалов, которые часто находит на окрестных помойках. Он с энтузиазмом ведёт меня в свою комнату. Собственно, комнат две — это разделённые дверью помещения, в одном из которых, с окном — и оттого холодном — висят Пашины полотна, а в другом, без окна, он жизнедейтельствует. Сперва мы идём в дальнюю «творческую» комнату, студёную, необжитую, и я с восторгом созерцаю мазки краской на развешенных холстах.

— Ты их продаёшь?

— Почти нет, пока процесс не налажен.

— А если бы продавал, то сколько бы брал?

— Ну, тыщ по тридцать за штуку, наверное. 

Мы уходим согреться во вторую комнату, и здесь Паша показывает мне другую свою работу — на помятом листе жести паутиной раскинулась гирлянда с маленькими красными лампочками. Паша втыкает её в розетку, гирлянда озаряет комнату интимным горячим цветом, и это чертовски красиво.

Оглядываюсь — вижу уличную урну, набитую сухим мусором и бутылками (выглядит вполне себе как арт-объект), дряхлую тахту, зеркало на двери, чёрно-белую фотографию мужчины, притулившуюся среди всего этого творческого бедлама. Паша рассказывает, что хочет сделать в комнате подиум и устраивать здесь свои выставки, но пока просто живёт и платит за обе комнаты 30 тысяч рублей — деньги даже по московским меркам немаленькие. Мы тепло расстаёмся, он говорит, что я могу приходить к нему в любое время, я киваю и отправляюсь спать: беруши, шапка, куртка, перчатки, кроссовки.

Пятница: Юля и «лакшери-вечеринка»

«ЛАКШЕРИ ВЕЧЕРИНКА! ЛАКШЕРИ ВЕЧЕРИНКА! ТОЛЬКО ЛАШКЕРИ ДЛЯ САМЫХ ЛАКШЕРИ! ДРЕСС-КОД — ПИНКИ! ТОЛЬКО У НАС САМЫЕ ЗВЁЗДЫ: ДАНИЛА ПОЛЯКОВ! КСЕНИЯ СОБЧАК! И НЕСРАВНЕННАЯ КСЮША ЛУЧ СО СВОИМ ЛАКШЕРИ ДИДЖЕЙ-СЕТОМ!»

Архи в туфлях на каблуке курсирует, виляя бёдрами, по сквоту и выкрикивает фразы, как глашатай на площади. Он заходит в каждую комнату и будто стреляет в соседей пулемётными очередями — лакшери, лакшери, лакшери, лакшери. Я спрашиваю Арсения, к чему готовиться. «Придут десятки человек. Не исключено, что будем гулять до воскресенья», — отвечает тот, меланхолично затягиваясь сигареткой, как будто говорит не о лакшери-вечеринке, а о рядовом походе в булочную.

В предвкушении мою чашки на кухне (вообще я часто развлекала себя мытьём гор грязной посуды — хотя бы затем, чтобы погреть руки под тёплой водой) и знакомлюсь с Юлей — девушкой, которая поселилась в сквоте за пару дней до меня. Она охотно приглашает к себе в комнату на чашку чая, мы долго говорим. Формально Юля — не постоянный жилец сквота, и не все местные воспринимают её как свою соседку. Она объясняет, что «просто вписывается» у постояльца Максима несколько ближайших недель или месяцев, как пойдёт. В прошлом Юля фрилансер, занималась видео, жила с родителями на юго-востоке Москвы, где-то шабашила. Но не так давно устроилась работать в фирму менеджером по продажам — временно, чтобы подзаработать денег.

Она называет себя москвичкой до мозга костей, а Москву — мамой, объясняет, что хочет жить непременно в центре, но денег на аренду жилья ещё не накопила. Параллельно с основной работой Юля иногда бывает натурщицей — позирует обнажённой на быстрых художественных сессиях. Жить на это нельзя, но помаду-другую по скидке вполне купишь. 

В сквоте с его пылищей от старых стен и постоянным бардаком Юля непрестанно убирается, моет и пылесосит, а также остаётся женщиной — красит ногти на ногах, носит длинные платья на длинном гибком теле, собирает кудрявые рыжие волосы в красивые пучки. Она любит вино, нежно заботится о приютившем её Максиме, кормит его кошку в отсутствие хозяина, много говорит. «Мне нравится, что здесь всё рядом, вот бар „Крейзи Дейзи“, например. Однажды, помню, я выпила водки и пошла туда, села у барной стойки. И вокруг эти люди, ну, работники офисов. Они так танцевали, и было видно, что для них это праздник, событие. Энергетика там бешеная. Помню, уезжала оттуда босиком на такси».

В комнате Юли и Максима два окна, на подоконнике — бюстик Сократа, со стен кусками сходят обои цвета неактуальных который сезон женских телесных колготок, два спальных места, старый ноутбук, колонки, свечи в бутылках, новогодняя гирлянда и безымянная трёхцветная кошка, сонная, флегматичная. Где-то там, за бортом, тем временем начинается обещанное лакшери: летают мыльные пузыри и надувные шары, играет музыка, люди в розовом пьют, курят и курсируют туда-сюда, нежные девочки эротично облизывают леденцы, на большом экране показывают мультик про Бэмби. Обещанный как бы в шутку Данила Поляков внезапно действительно являет себя ошеломлённой публике и некоторое время озаряет пространство. В целом весело, но не так бурно, как пророчилось, а я впервые за последние пять дней отправляюсь спать домой: прилечь мне буквально негде, вокруг веселятся беззаботные люди, у меня же рабочая неделя за плечами, слипаются глаза и подкашиваются ноги, поэтому другого выхода просто не вижу. Дома наскоро принимаю горячий душ в чистой тёплой ванной и отправляюсь спать в постель — не в спальник, без куртки, без берушей. Странно, но, кажется, счастливее я себя не чувствую — дома до странного тихо и тепло, меня почему-то это даже немного раздражает.

Суббота: Максим 

В субботу с утра пораньше снова мчусь в сквот как на работу — выпить вина с местными и прогулять по квартире фотографа, который должен поснимать меня на фоне местных достопримечательностей. Положа руку на сердце, для съёмки выгляжу просто ужасно — за последние дни я почти отвыкла укладывать волосы, краситься и наряжаться, поэтому в целом напоминаю худшую версию себя. В сквоте я приобрела привычку практично подходить к выбору гардероба, поэтому на мне, вместо привычных шёлковой рубашки и чёрных брюк, замурзанный тёплый свитер, растянутые джинсы и тёплые кроссовки. Потом ещё долго я не смогу избавиться от этого стиля — кажется и поныне я инстинктивно выбираю то, в чём можно не замёрзнуть и особо не запылиться.

В сквоте мы с фотографом обнаруживаем звенящую пустоту и сантехников, которые (видимо, за те самые заплаченные мной деньги) наконец начали устанавливать в комнатах батареи. Суровые чумазые мужчины, невозмутимые, как и все коммунальные служащие, лихо переругиваются матом и пускают фонтаны искр в потолок от сварочной машинки, мешая фотографу снимать курящую меня в коридоре. Вынужденно прервав процесс, отправляемся в гости к моей знакомой Юле и застаём дома Максима — он наконец вернулся из Петербурга и не против поболтать. У меня с собой предусмотрительно заготовленная бутылка вина, мы садимся на пол, тесным кругом окружаем работающий обогреватель и немедленно выпиваем по стакану. 

Максим, к моему удивлению, оказывается давним читателем The Village и Look At Me. Он молод, сдержан, очень вежлив и по контрасту с манерой общения большинства местных жителей кажется выпускником частной школы для мальчиков. При этом за плечами у него — богатый опыт жизни в подобных свободных пространствах. Например, раньше он жил в сквоте в Кривоколенном переулке, где у нашего издательского дома до весны 2015 года был офис. «Вы мешали мне спать своими тусовками», — потупившись, вспоминает он, а я думаю, что наши редакционные сборища и рядом не валялись с тем, что творится в «Милютинском».

Тогда спрашиваю у Максима, не напрягают ли его шумные тусовки и вечный бедлам в месте, где хотя бы изредка хочется отдыхать. Скромно признаётся, что вообще-то говоря напрягают и порой он даже хочет съехать отсюда, но пока не может решиться, что-то до сих пор здесь держит. Перспектива в складчину снимать с кем-то квартиру кажется ему скучной: тусоваться всё же иногда хочется, а с «приличными» соседями придётся договариваться. Поэтому сохранять статус-кво ему пока кажется логичным решением.

«Когда мы сюда въехали, у нас было столько планов перестроить здесь что-то, сделать ремонт. Кто-то хотел организовать в своей комнате галерею, например, кто-то — просто обустроить всё так, чтобы было красиво и интересно. Но вот уже зима, а люди здесь до сих пор не сделали многое из того, что задумали. Мешают тусовки и алкоголь, которые отнимают массу времени и сил», — откровенничает он.

После этих слов и пары бокалов белого мне начинается казаться, что вся история со сквотом — это история про одиночество, которое здесь шарят одно на всех. Про людей, которые по разным причинам не смогли или не захотели встроить себя в каркас традиционного социума, про тоску по дому, который они не смогли или не захотели построить сами, про то, что иногда в большом городе теплее в комнате без батареи, чем в комнате с ламинатом и мебелью из IKEA. Я гоню от себя эту квазифилософскую рефлексию, выпиваю ещё бокал, смотрю, как курят люди вокруг меня, слушаю с ними музыку, глажу кошку. Впервые мне уютно и хорошо здесь. Впервые в «Милютинском» мне не одиноко, моим соседям, кажется, больше не одиноко со мной тоже. 

Я часто развлекала себя мытьём гор грязной посуды — хотя бы затем, чтобы погреть руки под тёплой водой