История Ильи Крючкова, который стал родителем собственной мамы

Родители всегда были веселыми. Любили подшучивать друг над другом. Они заботились, наставляли, оберегали и, когда надо, ругали — в общем, делали все, что полагается делать хорошим родителям.

Мама умерла через месяц после смерти папы. Мне было 18, брату — 21, сестрам — 15 и 12 лет. Это случилось рано утром — часов в восемь. Мама спала на диване, я — рядом, на полу. Она стонала: «Илюша, мне очень плохо. Вызови скорую». Странно, она всегда боялась врачей. Приехала неотложка, но врачи отказались госпитализировать маму — видимо, не хотели, чтобы она умерла по дороге в больницу. Мы с бабушкой просили сделать хоть что-нибудь. Врачи вкололи ей «Кетонал» и уехали. Мама успокоилась, но ненадолго.

Через час она снова стонала и просила о помощи. На всякий случай мы отослали младших сестер к крестной, которая жила неподалеку, и снова вызвали скорую. Ужасное чувство, когда видишь страдания человека и ничем не можешь ему помочь. У мамы изо рта начала выходить сукровица. Я думал, ее просто тошнит — как часто бывает при онкологии. Но бабушка сразу поняла, что это конец. Она плакала: «Люда, на кого ты всех бросаешь?!» В тот момент у меня случилась первая в жизни паническая атака, стало трудно дышать. Я не верил, что мама умирает, и думал про себя: «Старая, ты чего вообще говоришь? Человеку просто плохо!» Мама попросила взять деньги из тумбочки и отдать врачам, чтобы они ее госпитализировали. Но было слишком поздно. Скорая констатировала смерть.

Мой ребенок — это мама

Маме диагностировали рак шейки матки, когда она проходила диспансеризацию по работе. Если не ошибаюсь, у нее была уже вторая стадия. О своей болезни она рассказала только папе и долго скрывала от всех остальных. Я заметил, что родители часто ссорятся, как выяснилось позже — потому что мама не хотела лечиться.

Я узнал, что мама больна, только через год, в 16 лет, от дяди. Спросил у мамы, почему молчала. Она ответила, что сама разберется с болезнью, что сдает анализы и скоро ляжет на операцию, и попросила больше никому не говорить: сестры были еще маленькие, а старший брат готовился к свадьбе — мама не хотела их огорчать. На время я отстал от мамы и сам искал всю возможную информацию о болезни, даже смотрел заговоры и заклинания.

Через полгода понял, что мама врет и не лечится — нельзя сдавать анализы так долго. Сам повез ее в онкоцентр. Врачи провели биопсию и, видимо, поняли, что от операции уже толку не будет. От химиотерапии мама наотрез отказалась.

Заниматься домашними делами маме было тяжело — все легло на меня. До 16 лет я не знал, что такое плита, даже не знал, как варить яйца — в холодной воде или в кипятке. Как-то достал куриные грудки из морозилки и сразу пожарил, не размораживая, — получились угольки. Но ничего, спустя пару недель наловчился.

Мы с мамой каждый вечер гуляли у пруда. Говорили о многом, она любила представлять, какие мы, ее дети, будем через 20 лет. Состояние мамы ухудшалось. Со временем ей стало тяжело самостоятельно передвигаться. Тогда прогулки у пруда заменили книги: мама любила, когда я читал ей вслух. Начались сильные боли, но мама отказывалась принимать морфий. Мы спасались обычным «Пенталгином» — уходило по три пачки в день. У папы сдавали нервы, он страшно злился, не мог слушать ее стоны — уходил в другую комнату или вообще из квартиры. Много пил. Последний год ухаживать за мамой помогала бабушка, которая приехала к нам из Липецка. Мы дежурили у кровати посменно.

Я оканчивал юридический колледж, писал диплом. После пар подрабатывал почтальоном в ЖКХ — раскидывал объявления по ящикам, на что уходило часа два в день. Потом шел домой, к маме. Она часто капризничала: ей нельзя было есть жареное, жирное, цитрусы. Нужно было соблюдать диету. Если котлеты — только на пару. А ей так хотелось чего-нибудь вкусненького. Несколько раз, когда меня не было дома, она просила девочек, которые не понимали всей серьезности ее болезни, дать ей мандаринов или колбаски. Я ругался. Мама снова капризничала, придиралась к еде, которую я готовил («Опять рис недоварил!»). Потом ей было стыдно, и она просила прощения: «Илья, я для тебя такая обуза».

Мама вела себя как ребенок. Она и была моим ребенком в течение трех лет. Вначале я не осознавал этого: помогал маме на автомате, совмещал обычную подростковую жизнь с уходом за ней. Примерно через полгода понял, что скоро ее потеряю, и стал проводить с ней все свободное время. Я не чувствовал себя ущербным или обделенным, просто иногда задавался вопросом: «Да как так? Почему это случилось именно в моей в семье?» Но человек со временем ко всему привыкает. Через год я уже не представлял, что может быть по-другому. Конечно, я уставал. Других чувств у меня не было — они как будто выключились. Я понимал, что есть я, есть мама, она больна, а мне надо как-то существовать в предлагаемых обстоятельствах.