История Ильи Крючкова, который стал родителем собственной мамы

Родители всегда были веселыми. Любили подшучивать друг над другом. Они заботились, наставляли, оберегали и, когда надо, ругали — в общем, делали все, что полагается делать хорошим родителям.

Мама умерла через месяц после смерти папы. Мне было 18, брату — 21, сестрам — 15 и 12 лет. Это случилось рано утром — часов в восемь. Мама спала на диване, я — рядом, на полу. Она стонала: «Илюша, мне очень плохо. Вызови скорую». Странно, она всегда боялась врачей. Приехала неотложка, но врачи отказались госпитализировать маму — видимо, не хотели, чтобы она умерла по дороге в больницу. Мы с бабушкой просили сделать хоть что-нибудь. Врачи вкололи ей «Кетонал» и уехали. Мама успокоилась, но ненадолго.

Через час она снова стонала и просила о помощи. На всякий случай мы отослали младших сестер к крестной, которая жила неподалеку, и снова вызвали скорую. Ужасное чувство, когда видишь страдания человека и ничем не можешь ему помочь. У мамы изо рта начала выходить сукровица. Я думал, ее просто тошнит — как часто бывает при онкологии. Но бабушка сразу поняла, что это конец. Она плакала: «Люда, на кого ты всех бросаешь?!» В тот момент у меня случилась первая в жизни паническая атака, стало трудно дышать. Я не верил, что мама умирает, и думал про себя: «Старая, ты чего вообще говоришь? Человеку просто плохо!» Мама попросила взять деньги из тумбочки и отдать врачам, чтобы они ее госпитализировали. Но было слишком поздно. Скорая констатировала смерть.

Мой ребенок — это мама

Маме диагностировали рак шейки матки, когда она проходила диспансеризацию по работе. Если не ошибаюсь, у нее была уже вторая стадия. О своей болезни она рассказала только папе и долго скрывала от всех остальных. Я заметил, что родители часто ссорятся, как выяснилось позже — потому что мама не хотела лечиться.

Я узнал, что мама больна, только через год, в 16 лет, от дяди. Спросил у мамы, почему молчала. Она ответила, что сама разберется с болезнью, что сдает анализы и скоро ляжет на операцию, и попросила больше никому не говорить: сестры были еще маленькие, а старший брат готовился к свадьбе — мама не хотела их огорчать. На время я отстал от мамы и сам искал всю возможную информацию о болезни, даже смотрел заговоры и заклинания.

Через полгода понял, что мама врет и не лечится — нельзя сдавать анализы так долго. Сам повез ее в онкоцентр. Врачи провели биопсию и, видимо, поняли, что от операции уже толку не будет. От химиотерапии мама наотрез отказалась.

Заниматься домашними делами маме было тяжело — все легло на меня. До 16 лет я не знал, что такое плита, даже не знал, как варить яйца — в холодной воде или в кипятке. Как-то достал куриные грудки из морозилки и сразу пожарил, не размораживая, — получились угольки. Но ничего, спустя пару недель наловчился.

Мы с мамой каждый вечер гуляли у пруда. Говорили о многом, она любила представлять, какие мы, ее дети, будем через 20 лет. Состояние мамы ухудшалось. Со временем ей стало тяжело самостоятельно передвигаться. Тогда прогулки у пруда заменили книги: мама любила, когда я читал ей вслух. Начались сильные боли, но мама отказывалась принимать морфий. Мы спасались обычным «Пенталгином» — уходило по три пачки в день. У папы сдавали нервы, он страшно злился, не мог слушать ее стоны — уходил в другую комнату или вообще из квартиры. Много пил. Последний год ухаживать за мамой помогала бабушка, которая приехала к нам из Липецка. Мы дежурили у кровати посменно.

Я оканчивал юридический колледж, писал диплом. После пар подрабатывал почтальоном в ЖКХ — раскидывал объявления по ящикам, на что уходило часа два в день. Потом шел домой, к маме. Она часто капризничала: ей нельзя было есть жареное, жирное, цитрусы. Нужно было соблюдать диету. Если котлеты — только на пару. А ей так хотелось чего-нибудь вкусненького. Несколько раз, когда меня не было дома, она просила девочек, которые не понимали всей серьезности ее болезни, дать ей мандаринов или колбаски. Я ругался. Мама снова капризничала, придиралась к еде, которую я готовил («Опять рис недоварил!»). Потом ей было стыдно, и она просила прощения: «Илья, я для тебя такая обуза».

Мама вела себя как ребенок. Она и была моим ребенком в течение трех лет. Вначале я не осознавал этого: помогал маме на автомате, совмещал обычную подростковую жизнь с уходом за ней. Примерно через полгода понял, что скоро ее потеряю, и стал проводить с ней все свободное время. Я не чувствовал себя ущербным или обделенным, просто иногда задавался вопросом: «Да как так? Почему это случилось именно в моей в семье?» Но человек со временем ко всему привыкает. Через год я уже не представлял, что может быть по-другому. Конечно, я уставал. Других чувств у меня не было — они как будто выключились. Я понимал, что есть я, есть мама, она больна, а мне надо как-то существовать в предлагаемых обстоятельствах.

Девочкам пришлось очень нелегко. Они только начинали взрослеть и вмиг лишились родителей. Пока их ровесники ездили отдыхать с родителями, они ездили к родителям на кладбище. Я старался и стараюсь до сих пор защищать их, уберечь от ошибок, объяснить возможные последствия. Но не навязываюсь и не гиперопекаю.

После смерти мамы опеку над сестрами дали старшему брату, который давно жил отдельно от нас. К тому времени у него уже родилась дочь. Бабушка и дядя через несколько месяцев вернулись в Липецк. А мы с сестрами жили вместе еще два года. Младшая как раз окончила третий класс и поступила в кадетскую школу (она давно говорила, что хочет носить погоны), а к нам приезжала на выходные. Она была прописана в папиной квартире и поэтому не нуждалась в жилье. А вот старшая сестра после совершеннолетия получила квартиру по программе «Моссоцгарантии». Пять лет она была под патронатом государства, а потом стала самостоятельной и приватизировала жилье. Я стал жить отдельно в 21 год. В квартире, где умерла мама.

Через несколько месяцев после смерти мамы я устроился на полставки в центр социальной помощи семье и детям, куда мы ранее обращались. Стал социальным работником. Никогда бы не подумал, что свяжу с этой сферой свою жизнь, но так вышло. Работал с неблагополучными семьями, а сейчас я начальник отдела.

Режим «ежика»

Я сильно любил папу. Но когда он ушел, у меня была мама. Я не мог дать волю чувствам. Говорил сам себе: «Илья, соберись, у тебя мама». Но после потери мамы я не знал, как жить дальше, и замкнулся в себе. Друзья и знакомые, которые были примерно одного возраста со мной, сразу дали понять, что они, конечно, мне сочувствуют, но со своими проблемами я должен справляться сам — им не до того, у них самое интересное время, любовь, отношения, и они не хотят ничего упускать. Их сложно упрекнуть.

Смерть родителей в раннем возрасте заставляет понять, что ты один и никому не нужен. Я закрылся ото всех. Когда кто-то меня критиковал или говорил то, что мне не нравилось, я включал «ежика», то есть попросту выводил ситуацию на конфликт. Мне казалось, ко мне все придираются, учат жизни, а меня это бесило, ведь я прошел через столько трудностей и сам все знаю. Например, так было, когда научный руководитель писал замечания к моей дипломной работе.

Несколько лет я жил как робот и делал что-либо только потому, что так нужно: ушел в учебу (нужно хорошо учиться, чтобы устроиться на хорошую должность), потом — в работу и заботу о близких, совершенно не думая о себе. Пытался забыться. Со временем смирился, что моя жизнь уже не будет прежней, что родителей не вернуть, и постепенно пришел в себя. Правда, близкие отношения по-прежнему не для меня. Я постоянно жду конца счастливой истории: очень трудно строить отношения, когда знаешь, что все, кого ты любишь, кем дорожишь, уходят. Рано или поздно. И друзья тоже. По этой же причине я не готов к детям.