Как смотреть выставку Евгения Антуфьева и Дмитрия Краснопевцева в МАММ «Это прекрасная метафора того, что такое искусство»

В декабре в Мультимедиа Арт Музее открылась выставка с длинным названием «Евгений Антуфьев — Дмитрий Краснопевцев. Диалог. Когда искусство становится частью ландшафта. Часть III». Может показаться, что это классическая парная выставка работавших вместе художников. Но они вряд ли могли бы работать вместе: Евгений Антуфьев занимает третью строчку в топ-100 молодых российских художников и представляет Россию на международных биеннале. Дмитрий Краснопевцев, напротив, не признанный при жизни советский художник, работавший в 60–90-х годах, и только сейчас ставший классиком неофициального искусства. Визуально их работы такие же разные, как и эти эпохи. Объемные, всегда требующие светлого помещения и воздуха скульптуры Антуфьева сделаны из костей, камней, растений и ткани. Мрачные же натюрморты Краснопевцева выполнены в самой традиционной технике — масло на холсте.

Основная идея цикла Антуфьева, который начался в этом году на европейской биеннале Manifestа: в потоке искусства нет различий между статуями египетских богов, первобытными масками, советским нонконформизмом или природными работами современного художника. Объекты настоящего искусства совместимы друг с другом в бесконечном количестве комбинаций, каждая из которых меняет привычную оптику зрителя. Выставка работает как лучшее доказательство этого тезиса. В диалоге работы художников оказываются похожими настолько, что уже трудно без должного внимания разобраться, чей именно перед нами объект.

The Village попросил рассказать о выставке самого Антуфьева.

О цикле и Краснопевцеве

Эта выставка — третья часть цикла «Когда искусство становится частью ландшафта». Я не знаю, сколько еще будет частей — может быть, эта последняя, а может, будет 44 или 66. Основная задача цикла — смена оптики путем совмещения разных художников и объектов с моими работами. Дело в том, что мои работы обладают удивительной способностью: они могут как сами мимикрировать под другое искусство, так и встраиваться в него. Эти способности моего искусства не до конца понятны и мне самому.

В принципе, мое искусство не нужно Дмитрию Краснопевцеву, как и его искусство не нужно мне. Но при сопоставлении меняется оптика как на мои работы, так и на его. Многие предполагают, что я специально делал свои работы под него, но это не так. Нож, чаша, маска — все это символы, с которыми я работал всегда, которые постоянно возникали в моих проектах.

Сначала, как и многие, я был равнодушен к Краснопевцеву. Есть популярное и довольно ошибочное мнение, что он, несмотря на то что нонконформистский, но все же конформистский художник 60–80-х, который рисует довольно салонную живопись. Потом я стал заниматься керамикой и обнаружил особую гармонию в том, как вазы в его работах вырастают на столе, подобно цветам. То же и с керамикой: глина слой за слоем накладывается друг на друга, оползает, это особенная пластика мягкого материала. Похожие пластические задачи решал и Краснопевцев, но в живописи.

Я открыл его для себя тонким поэтом, наблюдателем, человеком, который не любил покидать свою квартиру, совершенно как пивоваровский одинокий человек. За свою жизнь он написал очень тонкие поэтические дневники, отрывки из которых представлены на стенах. Интересно то, что если поставить его тексты в столбец, то они сразу превращаются в поэзию, хотя были написаны как проза. Эти тексты также связаны с моими работами: они об угасании, умирании, в них отражен интерес к культурам древних народов, мертвых цивилизаций, всему отвергнутому культурой. И самое потрясающее — что у нас абсолютно полное совпадение в символах. Меня всю жизнь гипнотизируют символы — ваза, нож, маска, раковина, — которые его тоже бесконечно преследовали.

Искусство Краснопевцева тихое, оно тебя не оглушает, его нужно изучить, прежде чем понять и полюбить. Он всегда рисовал натюрморты, но, конечно, это никакие не натюрморты, а ландшафты и отдельные миры, каждая из картин самодостаточна, она не требует ничего рядом с собой. Это мир, который застыл в хрупком равновесии.

Невнимательные зрители путают наши работы. В таких случаях я всегда объясняю, что все, что плоское, — это Краснопевцев, а все, что объемное, — это мое.

На первый взгляд идея выставки довольно простая: мы сопоставляем символы в моих и его работах. Конечно, такой подход немного формальный, дидактический, но в подобной простоте метода есть особая прелесть. Но, конечно, простое сопоставление по большому счету ничего нам не объясняет. Облако может быть похоже на змею, но если мы их просто сравним, то это ничего не объяснит нам ни о змее, ни об облаке. Но именно само сравнение становится новым объектом. Так же и здесь: это не просто совмещение, в нем рождается какое-то поэтическое сочетание двух художников из совершенно разных эпох, завороженных одинаковыми символами и инструментарием, и в этом совмещении появляется нечто новое, меняется оптика, привычный взгляд на искусство.

Как устроена выставка

Выставка, как и все мои выставки, строится по принципу лабиринта. Какие-то пути перекрыты, какие-то открыты, и ты можешь следовать только по пути, предусмотренному художником. Несмотря на то что это безумный лабиринт, выставка получилась крайне академической, есть ощущение от экспозиции в Пушкинском музее со всеми его витринами и ограждениями. Залы условно делятся по темам: «Растения», «Тело», «Маска», «Архитектура и игра», «Аммониты и раковины», «Оружие».

Все начинается с цитаты: «Ты, любящий Фивы, да будет жив твой дух, чтобы ты смог провести миллионы лет, сидя лицом к северному ветру с горящими от счастья глазами. О ночь, простри свои крылья надо мной, как вечно сияющая звезда» (надпись на чаше, найденной в гробнице Тутанхамона). Мы не можем утверждать, что она переводится именно так, есть пять вариантов перевода этой фразы. Это прекрасная метафора того, что такое искусство: вариантов считывания, его понимания могут быть тысячи, десятки тысяч. Все пути верны, и любое сравнение, которое приходит в голову зрителю, — верное.

Коридор наполнен фотографиями видов мастерской Краснопевцева, заваленной минералами, сухими растениями, старыми предметами — все это меня очень интересует, я сам их бесконечно собираю из поездок, путешествий, что-то покупаю и приношу из леса. На этих фотографиях видно, что время Краснопевцева — это уже мертвое время для нас. Несмотря на то что промежуток не такой большой, все изменилось, это уже археология, фотографии воспринимаются как иероглифы на египетских пирамидах. Время СССР от нас сейчас так же отдалено, как времена фараонов.

Некоторые коллекционеры сказали мне, что это лучшая выставка Краснопевцева. Это невероятно приятно слышать, потому что многие из них изначально не хотели давать свои работы, объясняя это тем, что они не видят связи между нами, что это совершенно разное искусство, которое невозможно сопоставить.

Как и весь мой цикл, выставка посвящена тому, что любое искусство может быть совмещено. В принципе, даже не столь важно, какое оно. Дело в том, что если оно настоящее, то совпадет между собой, как кусочки пазла. Его можно собирать, пересобирать, и Краснопевцева необязательно совмещать со мной, его можно спокойно смонтировать со скульптурами греков и этрусков, которые были на моем первом проекте в Палермо.

Несмотря на то что у выставки есть четкий нарратив, деление на залы и маршрут, по которому следует двигаться, ее можно воспринимать по-разному: чисто визуально, посмотрев на картины и скульптуры или же прочитав все подписи и вникнув в цитаты из дневников Краснопевцева.

Зал тела

Особая сила этой выставки в том, что мы можем показать работы, которые не могут быть показаны широкой публике и, может быть, никогда вместе не выставлялись.

В этом зале есть работы из собрания музея AZ, много работ из Третьяковской галереи, из Пушкинского музея и частных собраний.

Его можно назвать условно залом тела, но на самом деле тем здесь несколько. Тела во всех проявлениях — люди, змеи, животные, здания — сплетаются в единое целое. Точно так же, как и тело культуры проникает в повседневную жизнь и переплетается с ней. Здесь есть фотографии зданий, которые обросли культурой, как плесенью: колонна проросла в панельную многоэтажку, исписанная граффити мраморная римская стела, которой более 150 лет. Она, с одной стороны, осквернена, а с другой — эти граффити, оплетающие ее, как мох или плесень, сами становятся новой культурой.

Сейчас в простейших фотографиях, сделанных на айфон, мы можем найти какие-то культурные коды. Фоном для всего этого служат фотообои с «Амазономахией» из коллекции Ватикана.

Зал архитектуры

Так как выставка построена по принципу лабиринта, у нее должен быть центр. Центр здесь — зал архитектуры. Оценить масштаб, форму лабиринта можно, только поднявшись над ним, поэтому здесь есть лестница. Это опять же про смену оптики: снизу кажется, что поднятие наверх нам ничего по большому счету не даст, но отсюда сразу меняется ракурс восприятия всех залов и, в частности, работ. Помимо общего замысла, становится лучше видно и композицию над входом со знаками. Это символы, которые я постоянно использую, и четыре ключа — от судьбы, времени, памяти и света. Выставка дает ключи от этих четырех понятий. Поднимаясь наверх, мы становимся с ними наравне и чувствуем, что в них что-то зашифровано, что-то одновременно пугающее и забавное.

Краснопевцев также постоянно играл с одними и теми же символами, что-то зашифровывал в своих картинах. В работах из коллекции Романа Бабичева он зашифровывает буквы К и Д — первые буквы своего имени, а также некие цифры: 1, 3, 2, 5. Почему тут именно эти цифры? Почему они не по порядку? Мы не знаем, но, безусловно, здесь была строгая логика. 

У меня тоже много работ, связанных с игрой, цифрами и буквами. Так же как и египетские иероглифы, они нас завораживают прежде всего визуальной красотой. Потом мы, конечно, начинаем понимать, что это некие гимны, песни, литература, но мы их можем воспринимать только с точки зрения эстетики, красоты.

Зал аммонитов и раковин

Этот зал я условно называю «Аммониты и раковины». Все знают, что в московском метро есть много аммонитов и ископаемых, это не какое-то мое открытие. Но меня всегда завораживала мысль о том, как некогда живые существа, которые старше всей человеческой истории, стали частью декора станции метро. Тут выставлены аммониты и раковины из моей коллекции, есть ракушка, которая принадлежит моей бабушке, и работы Краснопевцева с раковинами и аммонитами.

Здесь есть прекрасный текст, где Краснопевцев рассказывает про то, что мы не знаем значения этих раковин и можем только любоваться их красотой. Мне кажется, что это прекрасная метафора вообще всего: и искусства, и человеческой жизни. Музей, эта выставка, все искусство — это, конечно, гармоничная, но покинутая раковина, потому что только присутствие художника делает эти работы по-настоящему живыми.

На самом деле после смерти художника все его искусство приобретает совершенно другое значение. Ты понимаешь, что его уже больше не будет, начинаешь пытаться понять его работы как-то иначе, придумывать коннотации. Как правило, при жизни это все не столь интересно: ну живой он и живой, нарисует еще работ. После смерти каждая работа становится более значимой — я убежден, что и после моей смерти мои работы приобретут гораздо большую прелесть и значение. Этот процесс не остановить, так что в этом нет никакой печали.

Этот зал — про красоту Вселенной, не побоюсь этой пафосной фразы.